Христианская культура, будучи «культурой совести», уделяла огромное внимание воспитанию нравственности человека, поэтому в Средние века одним из главных «душеполезных» жанров литературы стал житийный. Из византийской агиографии (от греч. hagios – святой) наибольшее распространение на Руси получили переводы житий Алексия человека Божия, Андрея Юродивого, Антония Великого, Георгия Победоносца, Димитрия Солунского, Евстафия Плакиды, Козьмы и Дамиана, Марии Египетской, Николая Мирликийского, Саввы Освященного, Симеона Столпника, Федора Стратилата и др. Переводные жития (византийские, реже – болгарские и сербские) имели не меньшее хождение, чем оригинальные русские. На Руси в равной мере почитались все православные святые, независимо от того, какой они были национальности и в какой стране жили. Благодаря памятникам переводной агиографии русские «списатели» житий смогли воспользоваться готовой формой повествования о святом и его чудесах, быстро достигли профессиональных высот в этом деле, а сам жанр стал продуктивным в литературе, обрел читателей и почитателей в народной среде.

Исключительное место в русском религиозном сознании занимал Николай Мирликийский. По результатам исследования Б. А. Успенского, это наиболее чтимый на Руси святой, культ которого приближался по своей значимости к культу Богородицы и даже самого Христа. Не случайно в церковных росписях он нередко «замещал» Иоанна Предтечу, стоя по левую руку от Христа (справа изображали Богородицу). Среди народа бытовало мнение, что святой Никола входит в Троицу и любая икона с его изображением является чудотворной. В народном восприятии Николай Мирликийский, как и языческий бог славян Волос (Велес), был покровителем земледелия и скотоводства, потому считался «крестьянским» святым, «мужицким заступником» – в отличие от карающего грешников Ильи Пророка. Своим небесным патроном его почитали купцы и мореплаватели, ибо культ Николы воплощал идею богатства и власти над водной стихией.

С именем Николая Чудотворца было связано множество религиозных преданий и легенд, он стал любимым героем народной духовной поэзии. В древнерусской книжности насчитывалось около 40 произведений о святом Николе, в том числе и несколько житий. Ученые выделяют по меньшей мере три варианта его биографии, отличающихся друг от друга, ибо в житии святой Николай, бывший в IV в. епископом в ликийском городе Миры, иногда смешивается с другим Николаем – епископом Пинарским, жившим в Ликии в VI в.

Уже в детстве святой удивлял всех своим стремлением к воздержанию: в постные дни, в среду и в пятницу, он лишь раз в день вкушал материнское молоко; по другой версии вообще отказывался от пищи. Николай проявлял усердие в учебе, быстро осваивая грамоту, и не тратил время на детские игры. Не интересуясь мирской жизнью, он посвятил себя служению Богу – стал священником, а затем получил архиерейский престол в Мирах. Мудрость и красноречие, а также дар исцеления больных принесли ему прижизненную славу. По преданию, во время Пикейского собора Николай, не стерпев «богохульства», ударил еретика Ария, «по зубам дрызнул». Только заступничество Христа и Богородицы помогли ему сохранить святительский сан.

Николая прозвали Чудотворцем, поскольку и при жизни, и после смерти, по свидетельству агиографов, он совершил множество чудес: святой исцелял «сухоруких» и прокаженных, умножал хлеб и вино, нс раз одерживал победу над бесами. Чудеса Николая Мирликийского могли существовать и в составе жития, и как отдельное произведение, причем несколько чудес, возможно, имели русское происхождение. Рассказы о чудесах святого занимательны и остросюжетны, полны бытовой конкретики и зримых деталей.

Так, Николай Мирликийский приходит на помощь родителям, чей единственный сын попал в плен к «сарацинам» в день памяти святого, и церковный праздник принес им вместо радости «рыдание» и «сетование». Но как только родители юноши «створиша канонъ» Николе, их сын чудесным образом был возвращен из плена домой. Во время ужина раздался громкий лай собак, хозяин приказал слугам посмотреть, не волки ли беспокоят овец. Слуги вернулись ни с чем, а лай сторожевых псов усилился. Когда сам хозяин и гости дома со свечами вышли во двор, то увидели «отрока уна стояща и въ руцѣ дьржаща стькляницю, пълну вина». Отец не сразу узнал сына, который был в чужих одеждах с покрывалом на голове, стоял «как идол», не двигаясь и не говоря ни слова. Лишь спустя время, оправившись от удивления и испуга, он рассказал, что с ним произошло. Прислуживая во время пира «сарацинскому» князю, юноша зачерпнул вина, протянул чашу господину – и оказался во дворе родного дома. Он не знал, кто его «вънезапу похыти», казалось, «яко бо вѣтръмъ носимъ бѣхъ», пока не увидел поставившего его на землю «святаго Николу, избраника Божия и заступьника теплаго».

К ранним памятникам переводной литературы на Руси относится «Житие Алексия человека Божия», действие которого происходит на рубеже IV–V вв., во времена римских императоров Аркадия и Гонория. «Моленный» сын богатых и благочестивых родителей, обрученный с девушкой царского рода, Алексий тайно покидает Рим и совершает подвиг добровольной нищеты: ходит в рубище и кормится подаянием, избегая людской славы. Вернувшись в родительский дом, он долгое время живет никем не узнанный; как нищий, питается объедками и смиренно сносит оскорбления слуг, которые «пакости ему творяху: ови пьхающе, а друзии ругающеся, инии же помыями обливаху». Тайна раскрывается лишь после смерти Алексия благодаря «писанию», где он рассказал о своей жизни. Беспредельно горе отца и матери, узнавших, что в их доме 17 лет жил в нищете тот, кто должен был стать наследником богатого имения, тот, которого они так любили и преждевременно оплакали. Когда отец Алексия услышал послание сына, то «въскочи съ прѣстола скоро, и растьрза ризы своя, и сѣдины тьрзаше, текыи надъ тѣло его, вьргъ же себе на пьрси его. Любьзна цѣловаше его глаголя: «Увы мънѣ, чадо мое! Почто ми сицѣ сьтворилъ еси, почто ми нанесе сице въздыхание?”».

Известное на Руси с XI в., особую популярность «Житие» обрело в XVII в., в период правления Алексея Михайловича, чьим небесным покровителем считался святой. В фольклоре широкое распространение получил духовный стих о «человеке Божием», который существовал в более чем 70 вариантах. «Житие» святого Алексия оказало влияние на многие агиографические памятники Древней Руси («Сказание о Борисе и Глебе», жития Александра Невского и Меркурия Смоленского), послужило основой для произведений ранней русской драматургии, виршей и слов Симеона Полоцкого, Стефана Яворского, Лазаря Барановича.

Не позднее XII в. русскому читателю стало известно «Житие Василия Нового» – памятник византийской агиографии X в., нашедший отражение в «Повести временных лет». Особый интерес в житии представлял рассказ о Феодоре – старице, прислуживавшей святому Василию. Явившись во сне Григорию, ученику святого, старица поведала, как после смерти за ее душу шла борьба между ангелами и демонами и что она видела в раю и в аду. В другом видении перед Григорием, от имени которого ведется повествование, разворачивалась картина Страшного Суда. Видимо, эсхатологическая тема и привлекала внимание читателей к памятнику.

«Житие Андрея Юродивого», где рассказывалось о любимом слуге византийского вельможи, скифе, принявшем христианство, но изгнанном хозяином за «буесть», в немалой степени способствовало развитию на Руси такого явления, как юродство. Рассказ «Жития» о видении Андрею во Влахернской церкви Богоматери явился основой цикла древнерусских произведений, посвященных празднику Покрова Богородицы.

«Житие Антония Великого» – один из древнейших памятников греческой агиографии, созданный около 365 г., – оказало определяющее влияние на становление такой жанровой разновидности житий, как жизнеописание монаха, в частности основателя монастыря. Оно послужило источником для авторов житий Антония и Феодосия Печерских.

Популярным произведением мировой средневековой литературы являлась «Повесть о Варлааме и Иоасафе», которую на Руси часто именовали «Индийским патериком». Возникшая в Индии или Центральной Азии, «Повесть» была переведена на арабский язык, а с него на грузинский и через греческую переработку сюжета стала известна в Древней Руси (не позднее начала XII в.). В основе повествования лежит сказочный сюжет: сыну индийского царя-идолопоклонника Иоасафу звездочеты предсказывают будущее великого христианского подвижника; хотя царевича изолировали от внешнего мира, к нему во дворец под видом купца проникает пустынник Варлаам, под влиянием которого Иоасаф становится сначала приверженцем христианства, а после многих испытаний, как и учитель, отшельником и чудотворцем. Рассказ о благочестивом восточном царевиче стал восприниматься в Европе как житие святого.

Популярности произведения способствовала и его занимательная форма. Через диалог учителя и ученика читатель постигал сложные вопросы веры и приобщался к народной мудрости. Рассказы Варлаама имели вид притч. В одной из них рассказывалось о неразумном птицелове, который, поймав соловья, отпустил птицу, доказавшую, что ею он не насытится. Взамен соловей дал человеку три заповеди: никогда не стремись достичь невозможного; не жалей о том, что прошло мимо; не верь сомнительным речам. Чтобы проверить, стал ли человек от этого мудрее, птица готовит ему испытание. Летая над головой птицелова, она смеется над его неразумием и говорит, что, отпустив ее на волю, он лишил себя богатства: ведь внутри птицы сокрыт жемчуг величиной со страусовое яйцо. Неразумный птицелов пытается вновь поймать соловья, прибегая к помощи хитрости. «Прии в домь мой, и друга створившему тя добрѣ с честию отпущю», – ласково увещевает он птицу. Та понимает, что ее урок пропал даром: охотник поверил в невероятное (страусовое яйцо больше соловья), пытался достичь невозможного (поймать птицу, не умея летать) и главное – пожалел, что совершил добрый поступок. Вывод притчи – «тако убо не разумТють надеющиеся на идолы своя» – связан с утверждением идеи приоритета христианства над язычеством.

Некоторые из притч «Повести о Варлааме и Иоасафе» вошли в состав Пролога, были использованы в сочинениях Кирилла Туровского и Иосифа Волоцкого. Списки «Повести» находились во многих монастырских библиотеках Руси. Сюжеты жития Варлаама и Иоасафа получили художественную обработку в памятниках русской драматургии Петровского времени, в творчестве В. А. Жуковского, А. Н. Майкова, Л. Н. Толстого, П. И. Мельникова-Печерского.

За счет переводной житийной литературы удовлетворялась и потребность древнерусского человека в беллетристическом чтении. Многие переводные жития святых напоминали «благочестивые романы». Так, «Житие Евстафия Плакиды» имело лишь традиционно агиографические начало и конец, повествующие о крещении стратига (полководца) Плакиды и его мученической смерти. Основу жития составлял рассказ об удивительной судьбе этого человека, где использовались типично романные мотивы мнимой смерти, долгой разлуки, случайной встречи. Прославление христианского мученика шло через увлекательное повествование о злоключениях героя, прошедшего испытание нищетой, безвестностью, утратой близких и вознагражденного за терпение славой полководца и счастьем воссоединения с семьей.

«Народными книгами» Средневековья являлись патерики, или «отечники». Это были сборники рассказов о святых определенной местности, на что указывают названия патериков: Синайский, Египетский, Иерусалимский, Римский. Повествование в патериках имеет много общих мест (на уровне тем, сюжетов, мотивов, образов), однако у каждого «отечника» есть и свои оригинальные, неповторимые черты.

Для Египетского патерика, сложившегося в IV–V вв., характерна поэтизация крайних степеней аскезы – пустынножительства, затворничества, столпничества и т.п. Рассказы патерика прославляют монахов,

которые давали обет молчания, подолгу обходились без еды и сна, совершая молитвенный подвиг. Им помогали ангелы, исцелявшие от болезней и приносившие пищу. Бесы, принимая разное обличье (духовного учителя, юной и красивой девы), подвергали их искушениям. Отшельника Нафанаила, давшего обет никогда не выходить за порог кельи, дьявол пытался изгнать вон, являясь то в образе воина, который громко хлопал бичом, как у палача, то в образе ребенка, попавшего в беду. У десятилетнего мальчика, погонщика осла, перевернулась повозка с корзинами хлеба; ребенок молил святого о помощи, так как приближалась ночь и он мог быть растерзан гиенами. Нафанаил проявил твердость и нс нарушил правила, что соблюдал 37 лет. По словам святого, он давно умер для мира, помочь которому может лишь Бог.

К отличительным признакам Египетского патерика ученые относят «острое ощущение бытового колорита и редкую непосредственность изложения» (С. С. Аверинцев), «безыскусственность формы и сложнейшую проблематику периода становления монашества» (Н. И. Николаев). Согласно одному из рассказов святее почитаемого всеми отшельника Питирума оказалась юродивая из женского Тавенниского монастыря. Монахини гнушались «дурочкой», не сажали за один стол с собой, и та жила на поварне, довольствуясь сметенными со столов крошками и объедками. Над ней смеялись, поливали помоями, мазали нос горчицей, ругали и били, однако девушка безропотно сносила все оскорбления. «Она – лучше тебя, – сказал ангел отшельнику Питируму. – Ведь… сталкивается с великим множеством людей, но сердцем ни разу не отступила от Бога, а ты, сидя здесь, мысленно блуждаешь по городам».

В патериках проблемы истинного и ложного благочестия, выбора того или иного вида подвижничества, взаимодействия мирского и сакрального облекались в форму занимательного рассказа, где было много реалий быта, острых коллизий, неожиданных сюжетных поворотов и развязок. Египетский патерик интересен своими портретными и пейзажными зарисовками. Среди его героев много запоминающихся, не похожих друг на друга лиц. Это и авва Илия – «дрожащий от старости» пещерник 110 лет, известный своими аскетическими подвигами; и полиглот авва Феона, свободно читавший на римском, греческом и египетском языках. Это и миротворец авва Аполлос, прекративший вражду между селениями из-за пахотной земли; и авва Евлогий, который 15 лет ухаживал за увечным, подобрав его на торжище.

Авторы пятериковых рассказов внимательны к людям с необычной судьбой, богатой экстремальными ситуациями. «Романную» биографию имеет, к примеру, Моисей, чернокожий эфиоп, в прошлом – непокорный раб и главарь шайки разбойников; человек огромной физической силы и необузданного нрава, который, раскаявшись в своих преступлениях, стал монахом. В борьбе с «блудным грехом» на протяжении шести лет он ночью нс спал, воздерживался от пищи и изнурял себя работой водоноса. Удар палкой по чреслам, который нанес Моисею подстерегший его у источника бес, заставил монаха страдать телесно, но способствовал духовному выздоровлению. Житие Моисея отличается обилием выразительных деталей.

Запоминается сцена переправы разбойника через разлившийся Нил: Моисей плывет, зажав в зубах нож и повязав вокруг головы хитон. Вещность изображения при этом является не только следствием интереса агиографа к быту: реалия выполняет в тексте и символическую функцию. Как нож, несущий смерть, знаменует греховное прошлое героя, так вода, которой Моисей тайно снабжает тех, кто не может из-за старости ходить на источник за несколько верст от монастыря, является залогом жизни в Ските (египетской пустыне).

Древнерусского читателя поражал экзотический мир христианского Востока, где человеку угрожали то бушующая морская стихия, то испепеляющий зной пустыни. Египетская жара сравнивалась в патерике с «пещью вавилонской». Макарий Александрийский предпочитал передвигаться по пустыне ночью, сверяя свой путь по звездам, ибо днем его мучила жажда и в воспаленном сознании возникал мираж – девушка с кувшином, из которого капала вода. Монахи-пустынножители часто были вынуждены довольствоваться росой, которую собирали с камней в кувшины. Среди чудес, совершаемых египетскими святыми, много связанных с водной стихией: силой молитвы они превращали морскую воду в пригодную для питья, изменяли русла рек, низводили с неба потоки дождя на растрескавшуюся от зноя землю.

Египетский патерик имел высокий авторитет в христианском мире и был переведен на языки почти всех народов, испытавших влияние византийской культуры.

Скитский и Иерусалимский патерики, составленные в V–VI вв., включают анонимные рассказы и изречения отцов церкви, распределенные по тематическим главам, каждая из которых призвана раскрыть ту или иную монашескую добродетель («О смирении», «О провидцах» и т.п.). В Азбучном патерике материал расположен согласно алфавитному порядку имен подвижников. В этих «отечниках» получают дальнейшее развитие демонологические мотивы, для которых характерно отождествление языческого и дьявольского. В Скитском патерике один из отшельников Фиваидской пустыни, бывший сыном языческого жреца, «видит» и «слышит», как в храме Сатана допрашивает демонов, искушающих христиан. Он сурово наказывает за «непроворство» тех, кто в течение 30 дней устраивал «брань, и многъ мятежь, и пролитье крови» среди людей, за 20 дней «воздвигал» бури и топил корабли на море, за 10 дней ссорил жениха и невесту. Поцелуя Сатаны, его венца и особой чести восседать вместе с ним на троне удостаивается тот демон, который 40 лет искушал святого в пустыне, а «в сию нощь низложихъ и в любодѣяние».

Неизменным интересом у древнерусских писателей и читателей на протяжении всего Средневековья пользовался Синайский патерик, или «Луг Духовный». Он был составлен монахом Иоанном Мосхом в VI–VII вв. и рассказывал преимущественно о быте палестинского монашества. Положенный в основу патерика мотив хождения учителя и ученика по монастырям христианского Востока позволил насытить повествование сведениями географического и этнографического порядка, вести рассказ о святых в разной жанрово-стилевой манере. Некоторые фрагменты патерика, состоящие из двух-трех строк, написаны в духе документального свидетельства о подвижниках. Они имеют вид памятки, где перечислены главные добродетели или подвиги святого: один старец всю жизнь ничего не вкушал, кроме хлеба и воды; другой прославился тем, что никогда «отъ церкве не излазя»; третий – тем, что «николиже на ребрѣхъ съпавъша». Главы патерика малого объема могут представлять собой запись мудрых изречений: «человекъ подобие Божие вѣ искони, бысть же подобие звѣрино, испадъ от Бога» или «сстьство въздвижеть похоть брании, нъ постьная заповфць угашаеть сия».

В состав Синайского патерика входит много произведений беллетристического характера, например рассказ аввы Палладия о том, что поведал ему «корабельный старейшина», судно которого нс могло сдвинуться с места, пока на его борту находилась великая грешница – женщина, убившая детей от первого брака, дабы снова выйти замуж. Из опасения, что злодеяние откроется, Мария бежит из родного города и оказывается на корабле. Пожалев женщину, «корабельник» дал ей лодку, но та тотчас пошла ко дну.

Остросюжетными являются также рассказы патерика о раскаявшихся разбойниках. «Страшную повесть» поведал вор, обкрадывавший могилы, но после того, как неожиданно воскресшая девушка обличила его в неправедном образе жизни, раскаявшийся и ставший монахом. Характерно включение в повествование прямой речи, диалогических сцен, что усиливает драматизм ситуации, подчеркивает «живость» героев и достоверность невероятного. Девушка, которую вор лишил «богатых риз», восстав из гроба, взывает к его совести: «Не должен ли ты был пощадить меня, мертвую, как я предстану нагой перед Христом; обнажив меня, ты укорил и мать свою, родившую тебя женщину».

Особый цикл рассказов Синайского патерика посвящен трогательной дружбе между монахами и животными. Святые кормят с рук свирепых львов, переходят невредимыми реку, кишащую крокодилами. Хорошо известна история старца Герасима, который исцелил льва, вынув занозу из его лапы, а зверь потом преданно служил ему (пас осла, носил воду из Иордана), как верный ученик, всегда следовал за ним. После смерти Герасима лев на могиле старца «ударяя главою о землю зѣло и ревы», пока не умер от тоски.

Патерики содержали не цельные жизнеописания святых, а короткие рассказы о самых ярких эпизодах подвижнической деятельности монахов – «воинства Христова»: о том, как старец Феои «связал молитвой» пришедших к нему грабителей; как благочестивая черноризица выколола себе глаза, узнав, что ее взгляд возбуждает в юноше любовную страсть. Стиль патериковых сказаний обычно сравнивают со скромной, одноцветной и простой по крою монашеской рясой, настолько он далек от установки поразить читателя «красноглаголанием».

Переведенные с греческого языка на славянский уже в X–XI вв., патерики рано вошли в круг чтения древнерусского человека, приобщая его через простые по стилю и занимательные по форме рассказы о жизни монахов к высоким истинам христианства, формируя новый идеал поведения. Под влиянием переводной литературы «отечников» складываются русские патериковые своды, обычно монастырские, – Киево-Печерский, Волоколамский, Псково-Печерский и Соловецкий. Рассказы патериков, позднее включенные в Пролог, «прелестью простоты и вымысла» привлекали А. С. Пушкина и Л. Н. Толстого, Н. С. Лескова и В. М. Гаршина.

Жанр церковной литературы, жизнеописание святого.

Об­ласть сло­вес­но­сти, к ко­то­рой при­над­ле­жит со­во­куп­ность Ж., име­ну­ет­ся «агио­гра­фия». Ж. при­ня­то раз­де­лять на груп­пы по сле­дую­щим при­зна­кам: чи­ну свя­то­сти (агио­ло­ги­че­ско­му ти­пу) изо­бра­жае­мо­го ли­ца; осо­бен­но­стям по­ве­ст­во­ва­тель­ной фор­мы; про­стран­но­му или крат­ко­му ха­рак­те­ру опи­са­ния жиз­ни свя­то­го. В со­от­вет­ст­вии с чи­на­ми свя­то­сти Ж. де­лят­ся на му­че­ни­че­ские (см. Мученик), жития равноапостольных святых, пре­по­доб­ни­че­ские (Ж. свя­тых-мо­на­хов), Ж. свя­тых жён, Ж. юро­ди­вых (из­вест­ны толь­ко в пра­во­слав­ной агио­гра­фии), свя­ти­тель­ские (Ж. свя­тых – ие­рар­хов Церк­ви), а также свя­тых-ми­рян; сре­ди по­след­них вы­де­ля­ют Ж. свя­тых пра­ви­те­лей (в слав. тра­ди­ции – Ж. свя­тых кня­зей). Эта клас­си­фи­ка­ция не от­ли­ча­ет­ся стро­го­стью, т. к. свя­той мо­жет од­но­вре­мен­но при­над­ле­жать к не­сколь­ким агио­ло­ги­че­ским ти­пам (му­че­ник или мис­сио­нер од­но­вре­мен­но мо­жет быть пре­по­доб­ным, свя­тая же­на – му­че­ни­цей и/или мо­на­хиней, и т. д.). По осо­бен­но­стям по­ве­ст­во­ват. фор­мы вы­де­ля­ют­ся Ж.-агио­био­гра­фии, в ко­то­рых под­роб­но опи­са­на жизнь свя­то­го от ро­ж­де­ния до смер­ти, и мар­ти­рии (от греч. μαρτύριον – му­чение; в зап. ка­то­лич. тра­ди­ции име­но­ва­лись passio), опи­сы­ваю­щие му­че­нич. смерть свя­тых за ис­по­ве­да­ние ве­ры, но не со­дер­жа­щие по­ве­ст­во­ва­ния об их жиз­ни в це­лом. По ха­рак­те­ру опи­са­ния жиз­ни свя­то­го Ж. мо­гут быть про­стран­ны­ми и крат­ки­ми. Про­стран­ные Ж. пред­на­зна­ча­лись для чте­ния в мо­на­сты­рях за тра­пе­зой в день па­мя­ти свя­то­го, для ке­лей­но­го и до­маш­не­го чте­ния (в пра­во­слав­ной греч. и слав. тра­ди­ци­ях их при­ня­то име­но­вать ми­ней­ны­ми, т. к. они вклю­ча­лись в Че­тьи-Ми­неи). Крат­кие Ж. со­став­ля­лись для чте­ния на бо­го­слу­же­нии (в пра­во­слав­ной греч. тра­ди­ции вхо­ди­ли в со­став сб-ков Си­нак­сарь и Ме­но­ло­гий; в Древ­ней Ру­си – в со­став соз­дан­но­го на ос­нове Си­нак­са­ря сб. «Про­лог», ко­то­рый у пра­во­слав­ных юж. сла­вян про­дол­жал име­но­вать­ся Си­нак­са­рем).

С точ­ки зре­ния ав­то­ри­тет­но­сти и дос­то­вер­но­сти со­об­щае­мых све­де­ний Ж. не­ко­то­рых свя­тых в цер­ков­ной тра­ди­ции при­ня­то раз­де­лять на ка­но­ни­че­ские и апок­ри­фи­че­ские; из­вест­ны ка­но­ни­че­ские и апок­ри­фи­че­ские Ж. ве­ли­ко­му­че­ни­ков Ге­ор­гия, Ни­ки­ты Гот­ско­го, Фео­до­ра Ти­ро­на. Ж. час­то соз­да­ва­лись сви­де­те­ля­ми жиз­ни свя­тых или по рас­ска­зам оче­вид­цев. Цель Ж. – со­хра­не­ние па­мя­ти о свя­тых, на­зи­да­ние чи­таю­щих, про­слав­ле­ние свя­то­го на бо­го­слу­же­нии. По ма­те­риа­лам Ж. обыч­но со­став­ля­лись служ­бы свя­тым. На­пи­са­ние Ж. час­то при­уро­чи­ва­лось к мо­мен­ту ка­но­ни­за­ции свя­тых ли­бо слу­жи­ло под­го­тов­ке ка­но­ни­за­ции.

В от­ли­чие от свет­ской био­гра­фии Ж. опи­сы­ва­ет в лич­но­сти свя­то­го преж­де все­го про­яв­ле­ние Бо­же­ст­вен­но­го на­ча­ла; об­ра­зы свя­тых в Ж. обык­но­вен­но не ин­ди­ви­дуа­ли­зи­ро­ва­ны; Ж. – «сло­вес­ная ико­на» свя­то­го (В. О. Клю­чев­ский). Для Ж. ха­рак­те­рен на­бор ком­по­зиц. и сти­ли­стич. «об­щих мест» (то­по­сов): мо­лит­ва ав­то­ра к Бо­гу с прось­бой о по­мо­щи и при­зна­ние сво­ей гре­хов­но­сти и «не­книж­но­сти»; све­де­ния о ро­ди­те­лях свя­то­го; чу­де­са, со­про­во­ж­даю­щие его ро­ж­де­ние; кре­ще­ние, на­ре­че­ние име­ни, на­де­ляе­мо­го сим­во­лич. смыс­лом и пред­ве­щаю­ще­го под­ви­ги свя­то­го; его от­каз в дет­ст­ве от игр со свер­ст­ни­ка­ми; об­ра­щение к Бо­гу; уход в мо­на­стырь; бе­совские ис­ку­ше­ния; зна­ние дня сво­ей смер­ти и бла­го­чес­ти­вая кон­чи­на; при­жиз­нен­ные и по­смерт­ные чу­де­са (ис­це­ле­ние сле­пых, па­ра­ли­зо­ван­ных, одер­жи­мых бе­сом и др.). В раз­ных ви­дах Ж. су­ще­ст­ву­ет свой на­бор то­по­сов.

На ста­нов­ле­ние Ж. отчасти по­влия­ли разл. тра­ди­ции. Оно во­бра­ло не­ко­то­рые чер­ты ан­тич­ной био­гра­фии, античного романа, фольк­лор­ных жан­ров и ми­фо­ло­гич. пред­став­ле­ний (напр., мо­тив змее­бор­че­ст­ва в жи­тии вмч. Ге­ор­гия).

Наи­бо­лее ран­ние Ж. – му­че­ни­че­ские. Ини­циа­ти­ва по со­став­ле­нию пер­вых, не до­шед­ших до нас сбор­ни­ков му­че­нич. Ж. при­пи­сы­ва­ет­ся рим. па­пам Кли­мен­ту I и Фа­биа­ну; позд­нее был со­став­лен мар­ти­ро­лог, без дос­та­точ­ных ос­но­ва­ний при­пи­сы­вае­мый Ие­ро­ни­му Бла­жен­но­му; ещё один сбор­ник на­пи­сан англ. мо­на­хом Бе­дой Дос­то­поч­тен­ным. В 9 в. на лат. За­па­де мар­ти­ро­ло­ги со­став­ля­ли Флор, Хра­бан Мавр, Ван­дель­берт, Узу­ард, в 10 в. – Нот­кер Заи­ка. На греч. яз. был со­став­лен не­со­хра­нив­ший­ся мар­ти­ро­лог Ев­се­вия Ке­са­рий­ско­го, из­вест­на так­же его кни­га о па­ле­стин­ских му­че­ни­ках. «Ис­то­рия пер­сид­ских му­че­ни­ков» бы­ла со­став­ле­на ок. 410 еп. Тар­гит­ским Ма­ру­фой.

Древ­ней­шим пре­по­доб­ни­че­ским Ж. яв­ля­ет­ся жи­тие Ан­то­ния Ве­ли­ко­го, на­пи­сан­ное Афа­на­си­ем Ве­ли­ким. В 5 в. Ж. на Вос­то­ке пи­са­ли Ге­рон­тий Пре­сви­тер, Кал­ли­ник, Фео­до­рит Кир­ский. Жи­тий­ные ска­за­ния о мо­на­хах оп­ре­де­лён­ной ме­ст­но­сти бы­ли объ­е­ди­не­ны в осо­бые сб-ки – па­те­ри­ки (Еги­пет­ский па­те­рик – «Лав­са­ик» Пал­ла­дия, Си­най­ский па­те­рик – «Луг ду­хов­ный» Иоан­на Мос­ха).

В ви­зант. агио­гра­фии со­су­ще­ст­во­ва­ли два на­прав­ле­ния – «на­род­ное», от­ли­ча­ющее­ся про­сто­той язы­ка и при­вер­жен­но­стью к бы­то­вой кон­кре­ти­ке, и «ли­те­ра­тур­ное», ори­ен­ти­ро­ван­ное на книж­ный стиль, аб­ст­ра­ги­ро­вав­шее­ся от изо­бра­же­ния бы­то­вых реа­лий, тя­го­тев­шее к прит­че­во­сти. К «на­род­но­му» на­прав­ле­нию от­но­сят­ся жи­тия Ио­ан­на Ми­ло­сти­во­го и Си­ме­о­на Юро­ди­во­го, со­став­лен­ные Ле­он­ти­ем Кипр­ским. Во 2-й пол. 10 в. в Ви­зан­тии пре­ж­де на­пи­сан­ные Ж. бы­ли пе­ре­пи­са­ны в от­вле­чён­но-ри­то­рич. сти­ле Си­ме­о­ном Ме­таф­ра­стом (все­го им бы­ло от­ре­дак­ти­ро­ва­но 148 Ж., сре­ди них – жи­тия Бо­го­ро­ди­цы, Ни­ко­лая, епи­ско­па Мир­ли­кий­ско­го, Дио­ни­сия Аре­о­па­ги­та).

Пер­вое лат. Ж. – на­пи­сан­ное диа­ко­ном Пон­ти­ем жи­тие св. Ки­приа­на, епи­ско­па Кар­фа­ген­ско­го (сер. 3 в.). Ж. пи­са­ли Ру­фин Ак­ви­лей­ский, Ио­анн Кас­си­ан Рим­ля­нин, Гри­го­рий Тур­ский и др. Ху­дож. чер­ты уси­ли­ва­ют­ся в Ж., соз­дан­ных Ва­лаф­ри­дом Стра­бо­ном (св. Блайт­мак­ка, св. Мам­мы). К 11 в. в лат. книж­но­сти окон­ча­тель­но вы­ра­бо­та­лись ка­но­ны изо­бра­же­ния жиз­ни свя­тых; в 12 в. в Ж. пре­об­ла­да­ли опи­са­ния чу­дес. В 11–13 вв. соз­да­ют­ся сво­ды Ж. – ле­ген­да­рии. Наи­бо­лее из­вест­ным и чи­тае­мым был ле­ген­да­рий до­ми­ни­кан­ско­го мо­на­ха Яко­ва Во­ра­гин­ско­го «Зо­ло­тая ле­ген­да» (13 в.), вклю­чав­ший 180 Ж.; сб. «Ка­та­лог свя­тых» со­ста­вил в 14 в. Пётр На­та­ли­бус (ум. 1382). Пуб­ли­ка­ция кор­пу­са лат. Ж. («Acta Sanctorum») бы­ла на­ча­та в 1643 об­щест­вом бол­лан­ди­стов (из­да­ние про­дол­жа­ет­ся и ны­не).

Древ­ней­шие рус. Ж. от­но­сят­ся к ру­бе­жу 11–12 вв.: «Чте­ние о Бо­ри­се и Гле­бе»; жи­тие Фео­до­сия Пе­чер­ско­го, со­став­лен­ное Не­сто­ром, а так­же «Ска­зание о Бо­ри­се и Гле­бе» не­из­вест­но­го ав­то­ра. Ж., со­став­лен­ные в кон. 14 – 1-й четв. 15 вв. Епи­фа­ни­ем Пре­муд­рым (Сер­гия Ра­до­неж­ско­го, Сте­фа­на, епи­ско­па Перм­ско­го), на­пи­са­ны изо­щрён­ным сти­лем, для ко­то­ро­го ха­рак­тер­ны раз­но­об­раз­ные ри­то­рич. приё­мы (стиль «пле­те­ния сло­вес»). В сер. 16 в. кор­пус пе­ре­вод­ных и ори­ги­наль­ных Ж. был со­б­ран ми­тро­по­ли­том Ма­ка­ри­ем в сб. «Ве­ли­кие Че­тьи-Ми­неи». Но­вая ре­дак­ция пе­ре­вод­ных и ори­ги­наль­ных Ж., так­же объ­е­ди­нён­ных в сб. Четь­их-Ми­ней, при­над­ле­жит митр. Ди­мит­рию Рос­тов­ско­му. Канонизация русской Церковью на рубеже 20–21 вв. большого числа свя­тых (преим. мучеников, пострадавших в 20 в.) стала причиной активного раз­вития рус. агиографии в последние 2 де­сятилетия и составления многочисл. но­вых Ж., в большинстве своём основан­ных на документальных материалах.

Автор статьи: А. М. Ран­чин.

8.3. Агиографическая литература

Агиография – жития святых. Это литературные произведения, посвященные описанию людей, близких к церкви, совершивших духовные подвиги или пострадавших за свою религиозную веру. Писания эти относятся к христианскому периоду истории и касаются именно этой веры. В Библии речь идет о святых апостолах, которые воспринимались как образца веры и ее главная опора. Но начало агиографии положено еще в античные времена, когда создавались тексты, посвященные великим святым (Житие Антония Великого). Иногда жития писались по календарному принципу (Четьи-Минеи), создавались разные редакции житийных описаний – в биографии святых вводились новые детали, говорящие о ранее неизвестных подробностях жизни святого (Житие Симеона Метафраста).

В России жития святых появились примерно 1000 лет назад («Чтение о Борисе и Глебе», чуть позднее – «Житие Александра Невского»). Со временем менялась стилистика житий (хорошо известны имена таких агиографов, как митрополит Киприан, Пахомий Логофет). По стилю они стали приближаться к стилям будущего русского литературного языка. В средние века наибольшей популярностью пользовались «Повесть о Петре и Февронии» Ермолая Прегрешного и знаменитое «Житие протопопа Аввакума». В новейшей русской литературе к житиям обращались Н.М.Карамзин, Ф.М.Достоевский, Н.С.Лесков, Л.Н.Толстой и др. В западноевропейской литературе этот жанр привлек внимание Г.Флобера и А.Франса.