Будда и Христос

Я уже раньше сопоставлял Будду и Христа. За последние тысячелетия ядро религиозных представлений у всех наиболее одаренных человеческих рас (за единственным исключением небольшой еврейской семьи, с одной стороны, и их антиподов – браманских индийцев – с другой) зиждется не на потребности объяснения вселенной, не на мифологической символике природы или на мечтательном трансцендентизме, а исключительно на опыте великих характеров. Правда, среди нас еще носится химера «религии разума»; за последние годы зашла даже речь о «замене религии чем-то высшим», и новоиспеченные «поклонники Вотана» во время солнцеворота приносили жертвы на вершинах гор в известной местности Германии; но ни одно из этих движений до сих пор не обладало ни малейшей частичкой силы, способной перевернуть мир. Идеи бессмертны – я уже не раз повторял это и скажу еще, – а у таких личностей, как Будда и Христос, идея – именно известное представление о человеческом бытии – достигает такого живого воплощения, идея эта переживается так полно, так ясно выступает перед глазами всех и каждого, что она никогда уже не может исчезнуть из человеческого сознания. Иной, пожалуй, никогда не видел Распятого, иной, может быть, пройдет мимо этого явления, у тысяч людей, даже из числа нас, недостает того, что можно бы назвать внутренним чутьем, чтобы заметить это явление; но если кто хоть раз узрел Иисуса, хотя бы сквозь густое покрывало, тому уже нельзя забыть Его: не в нашей власти изглаживать пережитое из нашего сознания. Человек христианин не потому, что он воспитан в той или другой Церкви, и не потому, что он хочет быть христианином, но он христианин потому, что должен быть им; ни суета мирская, ни бред себялюбия, никакие умствования не смогут изгладить из его души раз виденный образ Страстотерпца. Христос накануне Своей смерти на вопрос учеников Его о значении Его поступков отвечал им: «Я дал вам пример». Вот значение не только того или другого из Его поступков, но и всей Его жизни и Его смерти. Даже такой строгий церковник, как Лютер, пишет: «Пример Господа нашего Иисуса Христа – в то же время таинство; Он силен в нас и не только действует, как действуют на нас примеры отцов, но и поучает, дает жизнь, воскресение и избавление от смерти».

Мировое могущество Будды основано на подобном же начале. Истинный источник всякой религии есть, повторяю, у большинства ныне живущих людей не учение, а жизненный пример. В силах ли мы по своей немощи следовать примеру – это другой вопрос. Но идеал сияет перед нами ясный, несомненный и уже целые века действует с несравненной силой на помышления и поступки людей, даже и неверующих.

Но об этом я скажу в другом месте. Если я коснулся Будды именно теперь, когда меня занимает единственно вопрос о явлении Христа, то сделал это в особенности потому, что благодаря сравнениям данный образ выступает еще ярче. Но сравнение должно быть подходящее, и кроме Будды я не знаю во всемирной истории другого лица, которое можно бы приравнять к Христу. Обоим свойственно божественное величие, оба воодушевлены желанием указать человечеству путь к спасению, оба представляют собой личности неслыханной мощи. И все-таки, если поставить эти две фигуры рядом, то нельзя провести между ним параллели, а можно только подчеркнуть контраст между ними.

Христос и Будда – две противоположности. Сближает их одна общая черта – возвышенный дух; из него проистекала жизнь, не имеющая равной, а из жизни-огромное захватывающее влияние, какого еще не видывал свет. В остальном же их разделяет почти все, и необуддизм, который за последние годы распространяется в некоторых слоях европейского общества, якобы в теснейшем единении с христианством и переступая даже за его пределы, есть лишь новое доказательство широко распространяемой поверхностности общественной мысли. Жизнь и учение Будды представляют, однако, полный контраст с учением и жизнью Христа, то, что диалектик называет антитезой, а физик – противоположным полюсом.

Следующая глава >>

20. Пифагор-Христос и Замолксис-Христос

20. Пифагор-Христос и Замолксис-Христос В предыдущей главе мы уже говорили, что в письмах, приписываемых Аполлонию-Аполлону, наряду с Пифагором упоминается и его ученик Замолксис (Залмоксис или Салмоксис или Залмоксид). В книге «Христос и Россия глазами «древних» греков»

Будда

Будда Судьба основателя буддийского вероучения разукрашена многочисленными легендами, за которыми порой нелегко разглядеть черты реальной личности. Предания подробно повествуют о том, как боги решили послать на землю нового пророка, причем Будда сам избрал себе время

Будда и буддизм

Будда и буддизм Вопрос 5.55Однажды младенца-царевича Сиддхартху няни взяли на праздник начала полевых работ и посадили под деревом, а сами ушли посмотреть на праздничные церемонии.Когда спустя некоторое время няни вернулись, что предстало их взору?Вопрос 5.56Три встречи в

Слепой Будда

Слепой Будда К середине января 1921 года Чен И, видимо, сумел сломить упрямство своих генералов. Да и сами они успели убедиться в совершённой ошибке и не протестовали, когда Богдо-гэген был выпущен из-под ареста, продолжавшегося около полутора месяцев. Ему разрешили

БУДДА (563–483 до н. э.)

БУДДА (563–483 до н. э.) В VI веке до н. э. в Индии возникла философско-религиозная система, основанная Сидартой (Сиддхартхой) Гаутамой. Он получил позже имя Будды, что означает «озаренный, познавший, мудрый, просветленный». Личность эта полулегендарная. Далеко не всегда можно

20. Пифагор-Христос и Замолксис-Христос В предыдущей главе мы уже говорили, что в письмах, приписываемых Аполлонию-Аполлону, наряду с Пифагором упоминается и его ученик Замолксис (Залмоксис или Салмоксис или Залмоксид). В книге «Христос и Россия глазами «древних» греков»

Глава 15 Будда и миф

Глава 15 Будда и миф В Тройной Драгоценности серьезной проблемой всегда была личность Будды. Учение и Устав, которые были засвидетельствованы официально, определить можно, но образ Просветленного претерпел сильные изменения. Из этого исходят и современные теории,

Будда – бог или человек?

Будда – бог или человек? История жизни Будды в традиционном изложении напоминает волшебную сказку. Это и понятно: последователи его учения меньше всего были озабочены той исторической правдой, на поиски которой ученые тратят долгие годы и которую они ставят превыше

Будда Основоположник учения буддизма Сиддхартха Гаутама (употребляются оба имени по отдельности, первое — собственное, второе — родовое) родился в племени шакьев, живших к северу от Ганга. По преданию, он был сыном шакийского царя и получил воспитание, достойное

Глава 15. Будда и миф

Глава 15. Будда и миф В Тройной Драгоценности серьезной проблемой всегда была личность Будды. Учение и Устав, которые были засвидетельствованы официально, определить можно, но образ Просветленного претерпел сильные изменения. Из этого исходят и современные теории,

Будда Будда – это исторический исход культуры, достигшей пределов своего знания. Высоко образованный, могущественный властелин сознает ничтожество своего образования и своей власти. Он обладает тем, что все считают высшим благом, но в глазах праведного все это

Будда и буддизм Будда жил настолько давно, что некоторые ученые сомневаются в том, существовал ли он вообще, и считают его мифической фигурой. По всей вероятности, его жизнеописание, относящееся к 280 году до н. э., подверглось стольким изменениям со стороны его почитателей,

Гаутама Будда

Гаутама Будда Жизнь основателя буддизма зафиксирована во множестве разнообразных буддийских рассказов. Имеются даже большие книги, повествующие исключительно о том, что пережил Будда в различных своих перерождениях. Само собой разумеется, что лишь небольшой частью

13. Крещение и «принесение в жертву» Христа на страницах «Истории» Ливия Христос-Телец и Митра-Христос

13. Крещение и «принесение в жертву» Христа на страницах «Истории» Ливия Христос-Телец и Митра-Христос 13.1. Рассказ Ливия Тит Ливий приводит следующую, на первый взгляд не очень понятную историю, случившуюся при царе Сервии Туллии. «Сервий всячески расхваливал такое

Помню, когда я участвовала в беседе настоятеля Ши Юн Сина с учениками очередного семинара в Шаолине, он сказал: «Буддизм и культура Шаолиня может быть одним целым, и может быть разными вещами. Знания Шаолиня изучают люди разный вероисповеданий, это не мешает им практиковать «. Я запомнила эти слова, так как тема единства религий мне близка. Буддизм помогает мне понять христианство, а христианство буддизм. И за этими частями я чувствую целое – Бога, как Истинное счастье. Богу нельзя отвести полочку под названием религии, Бог вездесущ, и дорога к нему одна-через свою душу которая чувствует необходимость Его изнутри.

Но все же, что касается религий, очень хочется построить полезный плодотворный диалог между буддизмом и христианством. Ведь Будда и Иисус – это как два брата которые могут помочь друг другу. Помочь не ради буддизма или христианства, а ради человека.

Некоторые люди полагают, что существует сходство между этими религиями, другие считают, что основы философии христианства и буддизма в значительной степени отличаются:

• Буддисты верят в реинкарнацию, в то, что у человеческих существ может быть множество жизней. В христианстве у вас одна жизнь, и она является вашим единственным шансом на спасение.
• Буддизм учит, что существует «не-я». Христианство учит тому, что христианин — персоналист. Не только вы являетесь личностью, «я», но Бог тоже является личностью, у него тоже есть «Я».
• Буддийское учение о пустоте и отсутствии вещественной природы кажется похожим на учение о не-бытии. Христианство — учение о бытии, о существо­вании.

Если мы достаточно успешно и глубоко посмотрим, то поймем, что таких проблем не существует. Все эти сравнения – поверхностный способ видения, тем более, что священные писания упращались и переписывались. Например, было бы неправильно сказать, что христианство учит о бытии, в то время как буд­дизм учит о небытии.

Практика буддизма состоит в том, чтобы выйти за пределы представлений как о бытии, так и о небытии. Перед буддистом не стоит вопрос, быть или не быть. Вопрос в том, может ли человек вы выйти за пределы этих представлений. Будда не был против существования Бога. Он был только против представлений о Боге, которые просто являются умственными конструкциями. То что буддисты говорят о Просветлении и о Боге, – это то, что они выходят за пределы всех представлений и понятий. Все идеи, используемые, чтобы описать мир феноменов, не могут точно описать Бога или Просветление.

Представим себе что мы волна в океане и вокруг нас — много-много дру­гих волн. Мы знаем, что волна — это вода, и знаем, что вода — основа волны. Если волна заглянет вглубь себя, она поймет, что ее существование здесь зависит от других волн. Волна может страдать, поскольку не помнит об основополагающем факте, что все волны – это вода. Она может страдать, сравнивая себя с другими волнами. В ней могут возникнуть гнев, зависть и страх, ибо она не способна прикоснуться к основе своего бытия — воде. Если волна способна тесно соприкасаться с водой, основой ее бытия, она выйдет за пределы всех видов страдания. Мы можем говорить о волне, что она высокая или низкая, красивая или некрасивая, что она набегает или уходит, рожда­ется или исчезает. Но мы не можем использовать эти представления, когда говорим о воде. Бог не большой и не маленький. Бог не имеет начала или конца. Бог не может быть более или менее красив. Бог — это основа бытия.

Недостатком понимания является отсутствие истинного опыта. Что такое истинный опыт? Религиозный опыт – это неизбежно человеческий опыт. То, что мы не можем точно сказать о Боге, не озна­чает что Бог недоступен. Бог доступен нам двадцать четыре часа в сутки. Вопрос в том, способны ли мы касаться Бога двадцать четыре часа в сутки. Согласно Будде и Иисусу, мы можем вернуть себе покой. Однако, многие христиане и буддисты практикуют только тогда, когда оказываются в сложном положении, после чего забывают о практике. Они поддерживают церковь, обращают в веру, посвящают время для воспеваний и служб, но это не гарантирует понимание Бога в своей душе. Через некоторое время практика может стать автоматической, и не затрагивать живого Будду или живого Христа внутри души. Ведь когда человек говорит: «Я хочу стать доктором”, он выражаете свою решимость практиковать в медицине. Но чтобы стать доктором, надо потратить время изучая и практикуя медицину. Когда мы говорим «я христианин» или «я буддист», это может быть только нашим желанием практиковать. Но можно стать ими только когда человек стает на путь трансформации своей души, когда начинает практиковать душой то, о чём говорит.

Но как прикоснуться к Богу, или как говорят в Буддизме – к состоянию Просветления? Ведь Просветление, Истинное счастье, Бог – это то, к чему мы можем прикоснуться в нашей повседневной жизни. Но как это сделать? Используя христианский термин, можно сказать -Через Святой Дух, используя буддисткий термин, можно сказать: Через Осознанность. В этом вопросе буддизм и христианство могут многим помочь друг другу.

ВСТРЕЧА ДВУХ БРАТЬЕВ

Какая связь «буддистской» Осознанности с «христианским» Святым Духом? Святой Дух – это энергия Бога. Когда Иоанн Креститель помог Иисусу прикоснуться к Святому Духу, Небеса открылись, и Святой Дух снизошёл как голубь в личность Иисуса, Он отправился в пустыню и сорок дней и укреплял Святой Дух.

В Евангелии от Матфея Царство Божье описывается также как закваска: «Царство Небесное подобно закваске, которую женщина, взявши положила в три меры муки, доколе не вскисло всё”. Небольшое количество закваски может заквасить большое количество муки. Мука – это наше сознание. Внутри этого сознания есть негативные семена: семена страха, ненависти и замешательства. Но если у вас есть семя Царство Небесного, и бы знаете, как прикоснуться к нему, у него появится сила преобразить всё.
В христианских кругах слово осознанность не используется, это буддийский термин. Осознанность — это присутствие любви и дружеской теплоты во всем, что вы делаете в повсе­дневной жизни. Осознавание подобно свету, который сияет сквозь все ваши мысли, все ваши чувства, все ваши действия и все ваши слова. В буддизме усилия направлены на практику осознанности на каждый миг – знать, что происходит внутри и вокруг. Когда Будду спросили: «Скажите, что практикуете вы и ваши монахи?”, он ответил «Mы сидим, мы ходим и мы едим”. Его спросили: «Но каждый человек сидит, ходит и ест”, и Будда ответил: «Когда мы сидим, мы знаем, что мы сидим. Когда ми ходим, мы знаем, что мы ходим. Когда мы едим, мы знаем, что мы едим”. Большинство времени мы теряемся в прошлом, или нас уносят будущие планы и заботы. Когда мы осознанны, глубоко затрагивая настоящее мгновение, мы можем глубоко видеть и слышать, и плоды этого – постоянные понимание, принятие, любовь и желание облегчить страдание и принести радость.

Когда наш ребенок нам и улыбается, мы полностью здесь и для него. Когда мы действительно слушаем пение птиц или когда мы действительно видем голубое небо, мы прикасаемся к семени Святого Духа внутри нас. Когда в нас зародилась осознанность, мы должны продолжать практику, если хотим укрепить её. По мере того, как практика становится глубже, а осознанность – устойчивей, практикующий обретает способность прикасаться, чувствовать, видеть и понимать более глубоко. Понимание делает возможными любовь и сострадание, а когда присутствует любовь и сострадание, углубляется понимание.

Если мы собираемся съесть кусок хлеба, и если мы внимательны к тому что когда мы едим кусок хлеба, мы едим солнечный свет, облако, минералы, время, про­странство, сотворенные Богом, то тогда присутствует Святой Дух, мы можем съесть этот кусок хлеба так, что это позволит нам по-настоящему сопри­коснуться со Вселенной и Богом-основой ее Бытия.

Буддисты и христиане знают, что Просветление или Царство Божье находится в их сердцах. Буддистские сутры говорят о природе Будды как о семени просветления, которое уже есть в сознании каждого. Евангелие говорит о Царстве Божьем как о горчичном семени, посаженным в почву сознания. Практики молитвы и медитации помогают нам прикоснуться к самым важным семенам, которые есть в нас. А когда мы научимся прикасаться к Святому Духу через осознанность, мы исцелимся и изменимся. Это не только вопрос веры, а практики.

Когда мы осознанны, мы можем распознать Святой Дух всякий раз, особенно когда мы видим человека, исполненного любовью, состраданием, осознанностью, заботой и пониманием. Мы практикуем любящую доброту, концентрацию, трансформацию гнева, и чувствуем облегчение. Мы зажигаем свечу, едим, обнимаем ребенка, разговариваем с сосе­дом и занимаетесь повседневными делами, как если бы Бог слушал нас, смотрел на нас. Все, что мы делаем, мы делаем с присутствием Бога.

Мы можем заглянуть вглубь себя с помощью энергии осознавания. Мы можем заглянуть вглубь с помощью Святого Духа. Осознавание — это энергия Будды. Святой Дух — это энергия Бога. Они способны заставить наш ум не отвлекаться, сделать слова живыми, любящими и обладаю­щими глубоким пониманием. Вот почему в нашей повседневной жизни мы должны быть вниматель­ными и жить с присутствием Святого Духа, полностью проживать каждый момент нашей повседневной жизни. Прикасаясь к этому высшему измерению, мы испытываем чувство величайшего облегчения. Нам необходимо учиться практиковать в нашей повседневной жизни двадцать четыре часа в сутки.

Конечно, нельзя сказать что буддизм — это христианство, а христианство — буддизм. Яблоко не может быть апельсином, мы не должны стирать различия. Хорошо, что различия есть. Но они оба — фрукты. Они состоят из одного и того же солнечного света и облаков, сахара и кис­лоты. Единственное различие между ними заклю­чается в степени, в акценте. В каждой традиции есть ценные элементы, и они могут учиться друг у друга, они также заново откроют многие ценные аспекты в собственной традиции через такой диалог. Покой и мир будут прекрасными цветами, распустившимися на этом поле практики.

Мы знаем, что мир невозможен, если религии конфликтуют друг с другом. Мы знаем, что, как это ни странно, в течение мно­гих столетий причиной сор и войн являлась религия. Когда человек укрепляет своё эго и начинают думать о других духовных традициях как о неправильных. Это очень опасное представление, оно приводит к конфликтам и войнам. Природа его-нетерпимость. Согласно Будде, ум – это основа всех действий. Когда, к примеру, вы верите в то, что ваш путь – это единственный путь для всего человечества, из-за этой идеи могут быть убиты миллионы людей. Нам надо быть внимательными к тому, что думает наш ум.
Ведь христианская любовь основывается на любви к Богу. И так как Бог сказал, мы должны любить ближнего, любовь к ближнему проистекает из любви к Богу. Когда христианин осуждает другое вероисповедание, и говорит, что поступает так, потому что любит Бога, что он имеет в виду? Как он любит Бога? В христианстве, если вы любите Бога, вы должны любить ближнего, иначе вы не можете сказать, что вы любите Бога. У отца, матери, учителя соседа или у человека другого вероисповедания могут быть проблемы. Они могут страдать и нуж­даться в любви! Затем мы должны пойти дальше. Мы должны полюбить своего врага.

В буддистских кругах также бывают заблуждения. Есть буддисты, которые впадают в заблужде­ние в отношении представления об отсутствии «я». Это — своего рода позор, потому что Будда учил о непо­стоянстве и отсутствии «я», чтобы помочь нам избавиться от ложных представлений о себе. Но всегда есть люди, готовые принять на веру доктрину, точку зрения, догму, упуская при этом истинное учение.

Как-то проходящая мимо жен­щина спросила сидящего под деревом монаха: «Достопочтенный, не видел ли ты проходящую мимо женщину?» Он ответил: «Нет, я не видел проходящую мимо женщину. Я видел лишь соче­тание плоти, костей и пяти совокупностей».

Этот монах впал в заблужде­ние в отношении представления об отсутствии «я». Действительно ли буддизм учит тому, что сущ­ность всего — небытие? Нет. Пустота означает пустоту постоянной сущности, пустоту представ­лений. Учение о пустоте помогает нам выйти за пределы представлений о рождении и смерти, о том, что что-то приходит и уходит, о бытии и небытии.

Также несложно заметить, что иногда буддист приходит к выводу, что христианин явля­ется в большей степени буддистом, чем буддист. Буддист может видет перед собой буддиста, и у них может быть совершенно разное понимание буддизма.

Конечно, дискуссии о Боге – это не лучшее средство использования времени и сил. Лучше всего практиковать через Святой Дух и через осознанность. Если мы прикасаемся к Святому Духу, мы прикасаемся к Богу не как к представлению, а как к живой реальности. Мы практикуем в себе осознанное прикосновение через сидение, во время ходьбы, осознанный приём пищи. Мы можем прикоснуться к Высшему, когда пьем воду, практикуем осознанную ходьбу, и т.д. Мы наблюдаем и учимся управлять своим телом, дыханием, чувствами, состояниями ума и сознанием. Живя осознанно, направляя свет своей осознанности на всё, что мы делаем. Если мы осознаем, что воздух свежий, и можем действи­тельно ощутить это, у нас есть шанс прикоснуться к основе свежего воздуха. Это подобно тому, как волна при­касается к воде. Практика осознанного соприкоснове­ния с вещами дает нам способность прикоснуться к Богу.

Патока Дарья

Назовите меня моим истинным именем

Не говори, что я уйду завтра –
Даже сегодня я все еще прихожу.

Посмотри: каждую секунду я прихожу,
Чтобы стать почкой на весенней ветке,
Чтобы стать маленьким птенцом с только что оперившимися крыльями，
И учиться петь в моем новом гнезде,
Чтобы стать гусеницей в центре цветка,
Чтобы стать изумрудом, спрятанным среди камней.

Я прихожу чтобы смеяться и плакать,
Чтобы страдать и надеяться.
Ритм моего сердца — это рождение и смерть
Всего живого.

Я — стрекоза,
Сверкающая над водой.
И я — птица,
Падающая вниз, чтобы схватить ее.

Я — лягушка,
Резвящаяся в прозрачном пруду
И я — водяная змея,
Подстерегающая ее в траве.

Я — истощенный ребенок из Уганды,
Мои ноги похожи на бамбуковые палки.
И я — торговец оружием,
Посылающий в Уганду смерть.

Я — член политбюро
и в моих руках огромная власть.
И я политзаключенный,
Медленно умирающий в трудовом лагере.

Моя радость словно весна — так тепла,
Что на всей Земле распускаются цветы.
Моя боль словно река слез — так велика,
Что может переполнить четыре океана.

Пожалуйста, называйте меня моим истинным именем,
И я смогу услышать свой смех и свой плачь
В едином звуке,
И я смогу увидеть, что моя радость и моя боль едины.

Пожалуйста, называйте меня моим истинным именем,
И я смогу пробудиться,
И откроются двери моего сердца… Двери сострадания.

Введение

Относительно недавно теология была включена в России в номенклатуру научных специальностей, что вызвало немало вопро­сов со стороны научного сообщества. Как можно говорить о научности некоторой области знания, которая по определению опирается на неизменные трансцендентные истины, не выводимые путём научных доказательств и принципиально не верифицируемые? Или речь идёт об истории теологии (подобно тому, как литературоведение занима­ется историей и теорией литературного творчества, а не самим твор­чеством)?

Остро стоит вопрос и о конфессиональной принадлежности: наука при наличии множества школ и направлений принципиально едина, в ней нет методов, которые использовались бы представителями исклю­чительно одного или даже нескольких направлений. Как, в таком случае, может человек, исповедующий одну религию, рассматривать тексты и практики другой религии, для него заведомо ложной?

Не пытаясь дать окончательных ответов на эти и многие другие вопросы, я бы хотел поделиться соображениями по поводу всего одной книги, где классические религии Востока рассматриваются с христиан­ской точки зрения. Это труд православного священника Александра Меня «У врат молчания», написанный на рубеже 1970-80-х гг.1 и недавно переизданный в издательстве Московской патриархии безо всякого пре­дисловия и комментариев, словно за прошедшие почти полвека невоз­можно сделать никаких дополнений или уточнений 2.

Этот том — третий в серии, посвящённой предыстории христианства. Он выбивается из общего ряда, поскольку говорит о религиозных тради­циях, которые не оказали, да и не могли оказать сколько-нибудь замет­ного влияния на раннее христианство. Данный том посвящён учениям Индии и, в меньшей степени, Китая, а особое место занимает в нём ран­ний буддизм.

Дао и Логос

Автору было важно не просто рассказать, какие существовали религии за всё время существования человечества, но показать, поче­му именно христианство отвечает на важнейшие вопросы, которыми задавались люди с древнейших времен. И вторая цель- показать самим христианам, что их вера не оторвана от мировой истории рели­гий, что не обязательно рассматривать иные традиции как зловред­ные ереси и секты.

Целевая аудитория серии — советская интеллигенция, отвратившая­ся от официального советского атеизма и находившаяся в состоянии духовного поиска, которая выбирала в основном между христианством и, условно говоря, «религиями Востока»3, прежде всего буддизмом. И перед нами — очерк истории восточных религий с позиций христиан­ского пастыря, который заранее уверен в превосходстве собственного вероучения. Но книга выстроена не в полемичном ключе (почему непра­вы конфуцианцы и буддисты)4 — она говорит о других религиях уважи­тельно и заинтересовано, показывая в то же время их недостаточность с христианской точки зрения. «Здесь изнемог высокий духа взлёт» — этот эпиграф из Данте точно описывает отношение автора к классическим религиям Востока.

Свящ. А. Мень, вопреки официальному советскому религиоведению, уверен, что первично в истории человечества единобожие, а любые уклонения в языческий магизм носят вторичный характер. С ним навер­няка поспорят многие специалисты по религиям Китая и Индии: можно ли быть уверенными, что китайское понятие Неба (тянь) или ведиче­ское представление о небесном божестве по имени Дьяус-питар (А. Мень использует менее распространённую форму Дьяушпитар) вполне совпа­дает с тем учением о Едином, которое мы находим на страницах Библии? Действительно ли основной вопрос упанишад — поиск этого Неведомого? Пожалуй, специалисты по данным конкретным религиям ответят скорее отрицательно.

В особенности показателен китайский пример. Небо (тянь) — это не Личность Творца, а скорее некая абстрактная мироустроительная сила. Впрочем, у китайцев есть и представление о великой личности, стояв­шей в начале человеческой истории, — это Шан-ди, и А. Мень переводит это имя как «Господь». Но ведь это тоже не Творец, а скорее Верховный первопредок; если уж сравнивать его с кем-то из библейских персона­жей, то скорее с Адамом или с Авраамом. Говоря об этих двух именах как о реликтах монотезима в даосизме и конфуцианстве, А. Мень, по сути, утверждает: память о Едином Боге была некогда китайцами утрачена, но не полностью, часть Его свойств была перенесена на тянь и на Шан-ди. Но с тем же успехом можно предположить, что поклонение Небу было заимствовано китайцами у кочевников Сибири, — этот культ сегодня принято называть «тенгрианством».

Вот ещё один пример: по свидетельству упанишад, мудрец Яджнявалкья говорил, что, в сущности есть только один Бог. Подобное учение «Бхагавадгита» в пересказе А. Меня вкладывает и в уста Кришны. Что это, единобожие, вера в Личность Творца… или пантеизм, представ­ление о том, что разные божества наполняют этот мир и «плавно перете­кают» друг в друга? Или здесь вообще не идёт речь о богах в нашем понимании слова? Ведь на языке индийской философии и религии тут речь идёт о Брахмане, абсолютном и универсальном начале, а не о лич­ности, вступающей в отношения со своими приверженцами. Богами (дэвами) индусы обычно называли других существ, занимающих намно­го более высокое положение, чем человек, но в свою очередь подчинён­ных высшим силам — например, кармическим законам.

Или в другом месте он пишет: «с гордостью аскета, осознавшего свою внутреннюю мощь, Будда заявляет, что не нуждается в Боге». Сходно говорит он и о джайнизме. Но такая формулировка предполага­ет, что представление о Едином Боге существовало и было широко рас­пространено в Индии того времени, с чем едва ли согласится кто-либо из индологов.

Итак, перед нами христианский взгляд на религии Востока. Как хри­стианство непредставимо без личности Иисуса Христа, так и в восточных учениях о. Александра интересуют прежде всего личности их основате­лей, в особенности Будда, в том виде, в каком их донесли до нас преда­ния. Для христианина всё проистекает из Евангелия, рассказа о жизни Христа, и потому разговор о даосизме, конфуцианстве, джайнизме и буд­дизме он начинает с подробного рассказа о жизни учителей, основавших эти учения. Нет сомнения, что в этих повествованиях немало легендар­ного, но важны и такие легенды: что именно привлекало последовате­лей в жизни древних мудрецов?

Начнём с Китая. Мень видит некоторые различия между учениями Лао-цзы (Мень пишет это имя как Лао Цзы) и Конфуция, говорит о попытке государства запретить распространение идей Конфуция при императоре Цинь Шихуанди (Мень пишет это имя как Цинь-Ши-хуанди), но в целом в его изображении китайская религиозно-философская тра­диция предстаёт достаточно единой. Она чужда метафизике, её задача — не открывать новые миры, но приводить в состояние гармонии мир существующий, восстанавливая в нём по мере возможности естествен­ное положение вещей.

Впрочем, любая попытка описать китайские учения с помощью европейских терминов уже обречена на серьёзную неточность: для них, по сути, нет деления на естественное и сверхъестественное, зем­ное и небесное существуют в едином мире как дополняющие друг друга начала. Традиционная китайская этика не основана на открове­нии свыше, она не прибегает к божественному авторитету, а скорее описывает наиболее гармоничный миропорядок, полагая его самым естественным. Казалось бы, что может отличаться сильнее от библей­ского вероучения о падшем мире, который нуждается в искуплении и спасении?

И вместе с тем никак нельзя сказать, будто Мень не находит ничего общего между китайской философией и христианством. Понятие Пути (дао), лежащее в основе всех китайских учений, он вслед за другими исследователями сближает с греческим понятием Логоса (Слова) как разумно замышленного миропорядка. И когда возникнет раннее христи­анство, оно изберёт для самоназвания очень похожее слово — Путь. В свою очередь, когда появятся переводы Библии на китайский язык, то первая фраза Евангелия от Иоанна «В начале было Слово (Логос)» будет переведена на китайский как «В начале был Путь (дао)»5. С точки зрения Меня, это свидетельствует о единстве духовных запросов людей разных времён и народов.

Наследие Индии

Религиозно-философские традиции древней Индии Мень тоже опи­сывает как нечто перетекающее друг в друга. Сначала он говорит о брах­манизме, который описывает как смесь изначального единобожия (по сути, произвольное допущение) с языческими элементами, перенятыми ариями у аборигенов Индостана. А в «Бхагавадгите» Мень видит несостоявшуюся попытку прорыва в мистические глубины единобожия. Далее он описывает Индию накануне рождения Будды Шакьямуни — раз­дираемую, как он пишет, противоречиями в поисках нового учения. Отдельно он выделяет джайнизм, но торопится перейти к главной теме своей книги.

Это, разумеется, ранний буддизм. Его возникновение описано через легендарную биографию Будды — сюжет стал бродячим, в хри­стианских странах его знали в версии, приписываемой Иоанну Дамаскину («Повесть о Варлааме и Иоасафе»), ведь над ужасом смерти и над краткостью жизни люди задумывались всегда и везде. Что делать, если счастье так хрупко, а страдание неизбежно? И говоря о других индийских учениях, Мень размышляет прежде всего о том, какой ответ давали они на эти вопросы. Он рисует не просто историю индийской религиозно-философской мысли, но скорее предысторию буддизма в сопоставлении с предысторией христианства, чему посвя­щены другие тома серии.

К книге «У врат молчания», как и к другим томам серии, даны несколько приложений, но они по большей части носят справочный характер: названия священных книг Востока, расшифровка терминов, хронологические таблицы и т. д. Исключением служит статья о перево­площении — насыщенная размышлениями и остро полемическая. Она связана с ещё одной идеей из ведического наследия, решительно отри­нутого ранним буддизмом, — представлением о существовании Атмана или Брахмана.

Итак, для раннего буддизма не существует никакой единой и вечной духовной сущности, а равно индивидуальной и бессмертной человече­ской души (её платоновское понимание вошло и в христианское богосло­вие). Что же есть? Частицы пяти видов, которые после смерти живого существа распадаются или образуют новые сочетания, так что, как спра­ведливо отмечает Мень, говорить о «жизни после смерти» тут просто не имеет смысла.

Почему же тогда в массовом сознании буддизм и вообще восточные религии так часто связываются с учением о перевоплощении? Мень (и в этом с ним согласится большинство современных религиоведов) считает его вовсе не универсальным, а чисто индийским явлением, ско­рее всего, заимствованным ариями от туземных народов. Встречается оно, разумеется, и у некоторых других народов (о пифагорейском пони­мании перевоплощения рассказано в следующем томе серии), но назвать его универсальным никак нельзя.

Другое дело, что в некоторые более поздние версии буддизма это учение в том или ином виде вернулось — например, тибетские буддисты школы гелуг считают всех Далай-лам перевоплощением бодхисаттвы Авалокитешвары. Впрочем, наше обыденное понимание перевоплощения всё же скорее пифагорейское, чем восточное: бессмертная душа меняет телесные оболочки. И для тибетского буддизма это не столько «переселение душ», сколько манифестация единой высшей реальности в разных человеческих телах.

Видимо, представления о прямом и непосредственном переселе­нии человеческой индивидуальности из одного тела в другое слишком созвучны естественным человеческим желаниям, чтобы от них так просто отказаться, — они вновь и вновь возникают в новых обличьях, «перевоплощаются» сами в разных народах и временах. Во-первых, всегда хочется, чтобы ушедшие предки вернулись в свою семью, в свой род в новом обличье. А во-вторых, это универсальный ответ на любые вопросы о страдании и высшей справедливости. Если бы друзья библейского праведника Иова верили в переселение душ, они легко могли бы ответить на все его недоумения: грехи прошлого воплоще­ния приводят к страданиям в этом, а нынешняя праведность зачтётся в следующем.

Буддизм и Единобожие

Итак, ранний буддизм в описании православного священника А. Меня предстаёт перед нами как высокое и сложно устроенное уче­ние, отчасти близкое библейскому единобожию: мир лежит во зле, человек порабощён грехом и подвластен смерти, ему нужно стрях­нуть с себя эти цепи. Набор нравственных предписаний и аскетиче­ских практик тоже в значительной мере совпадает в буддизме и хри­стианстве. Глобальное различие одно: христианство есть вера в Спасителя, принесшего Себя в жертву за грехи мира, буддизм — при­зыв к самоспасению.

Но разве не играет в буддизме огромную роль сострадание? Представление о явлении Будды в человеческом теле ради спасения всех живых существ — не подобно ли оно христианскому учению о кенозисе (добровольном самоумалении) Бога в воплощении Христа, пусть даже это представление свойственно не всем буддистам? Различий тут нема­ло, но есть и нечто общее — стремление высшей личности поделиться своим знанием с теми, кому оно недоступно, ценой отказа от собственно­го блаженства.

Но всё же идеал буддиста — бесстрастность, которая делает челове­ка неуязвимым для страдания, а не горячая любовь, которая делает его беззащитным, как в христианстве. Будда, предающийся медитации в позе лотоса с отстранённой улыбкой, и Христос, агонизирующий на Кресте во имя любви, — трудно представить себе нечто более проти­воположное, чем эти две фигуры великих основателей двух мировых религий.

В чём же секрет популярности восточных учений у людей Запада (не исключая и Россию) во второй половине двадцатого века, когда Мень писал свою книгу? Он называет сочетание двух факторов: пан­теизм Востока, который позволяет добавлять любое количество новых божеств и учений к уже существующим, и поверхностный индифферентизм Запада, всеядность в отношении духовных учений. В результате люди начинают относиться к выбору веры как к выбору товара в супермаркете: сегодня мне подходит такое сочетание про­дуктов или идей, а завтра, может быть, захочется чего-то новень­кого, но в любом случае нет никакой принципиальной разницы между двадцатью сортами печенья или религии, это всего лишь вопрос вкуса.

Особая ситуация — с буддизмом, который многим европейцам, начи­ная с XIX в., представлялся желанной религией без веры в сверхъесте­ственное. «Религия без Бога, весть о спасении без подлинного спасения. учение о перевоплощении и воздаянии без души. мораль, которая хочет освободиться не только от зла, но, в конечном счете, и от добра» — так сурово Мень описывает буддизм.

Но может быть, дело ещё и в том, что буддизм почти безбрежен? Христианство, ислам, иудаизм при всей своей внутренней неоднородно­сти имеют чёткие вероучительные положения, которые разделяются всеми школами и направлениями, кроме разве что уж совсем экзотиче­ских и маргинальных сект, которые, собственно, и не признаются осталь­ными последователями этих трёх мировых религий.

В буддизме вместо строгих догматов о единобожии — четыре благо­родные истины, которые для европейца выглядят крайне расплывчаты­ми: страдание существует, имеет причину, может быть прекращено и существует путь к его прекращению. Вместо конкретных заповедей и предписаний — восьмеричный путь, скорее собрание благих принци­пов, нежели чётко очерченных запретов и предписаний. Если говорить о вещах непреложных для всех без исключения буддистов — список прак­тически исчерпан.

Далее каждая школа, каждое направление буддизма создаёт свои сложные богословские схемы, свои аскетические и ритуальные прак­тики, спорит с другими, но не анафематствует их, по крайней мере, в идеале. Обычно не возражает против синкретизма, в том числе про­тив смешения с другими религиозными учениями, — видимо, поэтому сегодня многие последователи буддизма отказываются считать его религией и видят в нём скорее философское и нравственное учение. Буддизм гораздо разнообразнее иудаизма, христианства или ислама, но его разновидности куда хуже поддаются классификации в силу принципиального отсутствия в буддизме жёстких догматических формулировок.

Впрочем, иногда трудно понять не только догматы, но и нравствен­ные установки другой традиции. Мень отмечает «благородную непо­следовательность» буддийских монахов: они выступают против войны, особенно ядерной, способной уничтожить всякую жизнь на земле, — но ведь результатом такой катастрофы стало бы полное прекращение страдания. Но для буддистов существует неисчислимое множество миров, уничтожение одного из них значит не так уж много — зато война означает колоссальный выплеск ненависти, который неизбежно поро­дит дурные последствия в любом из миров. Они выступают не за мак­симальное продление земного существования максимального количе­ства живых существ, а за освобождение их от злобных помыслов и чувств, — и в этом, разумеется, они союзники христиан.

Но главная проблема в том, что религиозные традиции Индии вообще плохо поддаются описанию, если применять к ним язык хри­стианской догматики. Вот лишь ряд цитат из упанишад: «Вот мой Атман в сердце, меньший, чем зерно риса, чем зерно ячменя, чем горчичное семя, чем просяное зерно, чем ядро просяного зерна. Вот мой Атман в сердце, больший, чем земля, больший, чем воздушное пространство, больший, чем небо, больший, чем эти миры. Он непо­стижим, ибо не постигается, неразрушим, ибо не разрушается; непри- крепляем, ибо не прикрепляется; не связан, не колеблется, не тер­пит зла»6.

А как перевести ключевые понятия, например, «дхарма» (пали «дхамма»), если это слово обозначает одновременно закон, религию, долг, учение, но к тому же ещё и некий «квант существования»7, из сово­купности которых состоит наш мир?

Древнеиндийские тексты не следуют аристотелевой логике и терми­нологии, в рамках которых развивалась европейская философская мысль. Разумеется, свой терминологический аппарат возник в своё время и в Индии, и довольно строгий, но, во-первых, он был другим, чем у Аристотеля, а во-вторых, появился позднее. В те времена, о которых повествует книга, двусмысленность выражений, нечёткость формулиро­вок, множественность интерпретаций, пожалуй, воспринимались скорее как достоинство духовного диспута. Любые обобщения в этой области будут приблизительными, но всё же можно сказать, что восточный мудрец обычно не стремился дать формально точный, исчерпывающий и логичный ответ на все недоумения ученика. Он скорее заставлял уче­ника задуматься над бессмысленностью заданного вопроса, причём делал это, пользуясь понятийным аппаратом самого ученика (в чём-то это очень похоже на метод Сократа).

И даже там, где сходство очевидно, оно может оказаться поверх­ностным. Мень отмечает: Будда говорил, что мир объят пламенем, — разве не похоже это на учение греческого философа Гераклита, кото­рый полагал огонь основным элементом материального мира? Едва ли. Что материя состоит из разных стихий (вода, огонь, воздух, земля) — эта мысль приходила в голову многим мыслителям из разных народов, она достаточно естественно возникает из наблюдений за самим этим миром. Вполне естественно, что кто-то из мыслителей будет отдавать первенство одной из стихий. но Будда Шакьямуни, кажется, вовсе не это имел в виду.

Можно сказать, что индийские тексты отчасти сродни апофатиче- скому и антиномическому богословию в христианстве, когда надмирная сущность Бога описывается через отрицания (Бог бессмертен, не ограни­чен временем и пространством) и через единство противоположностей (Христос одновременно полностью Бог и полностью человек). Но в хри­стианском богословии мы видим и положительно сформулированные догматы, и сложно выстроенные системы определений.

Переходя от них к древнейшим индийским памятникам, мы как будто вступаем из берёзового леса среднерусской полосы в буйные джунгли Индостана, где растёт неисчислимое множество растений, поёт такое же множество птиц и за каждым стволом чудится тигр. По таким джунглям европейскому человеку невозможно передвигаться без посторонней помощи, но, если для него прорубят удобные просеки и надежно защитят от тигров, это, пожалуй, будут уже не настоящие джунгли.

Собственно, практическая ценность книги православного священ­ника Александра Меня о классических религиях Китая и Индии именно в том, чтобы провести читателя, близкого к христианской традиции, по этим джунглям — ценой неизбежных упрощений и даже искажений. Причём ценность этого труда, который задумывался, по сути, как апо­логия христианства, ещё и в том, что он парадоксальным образом ста­новится некоторой апологией восточных религий перед ревностными христианами: на Востоке есть не только языческий сатанизм, в искани­ях мудрецов и аскетов прошлого при всём несходстве их путей есть и много общего.

Но какова ценность этой книги для научного сообщества? Есть в японском искусстве направление намбан. Оно возникло, когда к японским берегам пристали первые корабли европейцев, прежде всего португальцев. Японцы изображали «длинноносых варваров» совершенно не так, как принято было рисовать европейцев в самой Португалии, — но вместе с тем и не совсем так, как рисовали японцы самих себя. Этот стиль подчёркивал несходство и выделял удивитель­ное для японского глаза, одновременно расширяя прежнюю картину мира и несколько меняя приёмы традиционного искусства. Именно этим он нам сегодня и интересен. Он не заменяет изображения соб­ственно Японии в японском искусстве или картины европейских художников на японские сюжеты, но дополняет их, даёт возможность увидеть одну и ту же реальность стереоскопически. Изучая, какими глазами японцы смотрели на европейцев, мы понимаем нечто важное и новое не столько даже о Европе, сколько о Японии и прежде всего — о человечестве, состоящем из различных культур и цивилизаций в их взаимодействии.

Эта книга смотрит на классические религии Китая и Индии глазами христианина. Видимо, она ничего нового не скажет специалистам по этим религиям, но она может многое сказать о перспективах межкультурного и межрелигиозного диалога, что особенно актуально для России как для многонациональной страны, издавна служившей мостом между Западом и Востоком.

Четыре благородных истины

Основополагающее учение Дхармы, данное Буддой, известно как «четыре благородных истины»: четыре факта, которые существа, обладающие высоким постижением, воспринимают как истинные. Он видел, что все сталкиваются с (1) истинными проблемами. Несмотря на множество радостей, нельзя отрицать то, что жизнь сложна. Болезни, пожилой возраст, а также смерть, собственная или любимых, неудовлетворенность в жизни, разочарования во взаимоотношениях с другими и прочее – все это довольно сложно. Тем не менее, люди делают эти ситуации еще более болезненными из-за своего отношения, основанного на заблуждении.

(2) Истинной причиной проблем является недостаток осознавания, или неведение реальности. К примеру, все люди думают, что они – центр вселенной. Когда, будучи маленькими детьми, они закрывают глаза, то создается впечатление, будто бы все остальные перестают существовать. Из-за этой обманчивой видимости они полагают, что они единственные, кто действительно важен, и что они должны всегда поступать по-своему. В результате такого эгоцентричного, заносчивого отношения они затевают споры, ссоры и даже войны. Но если бы было истиной то, что они – центр вселенной, тогда все должны были бы согласиться с этим. Однако никто не согласиться, поскольку каждый считает, что именно он или она является центром вселенной. Все они не могут одновременно быть правы.

Как бы то ни было, возможно достичь (3) истинного прекращения всех проблем, так чтобы больше никогда не испытывать несчастье. Такое произойдет, если перенять (4) один из истинных путей ума и понимать реальность с его помощью. Иными словами, если некто достиг полного понимания того факта, что все взаимосвязаны и взаимозависимы и что никто не является центром вселенной, тогда люди смогут найти решение их проблем и жить друг с другом в мире и согласии. Следовательно, базовый подход в буддизме научен и рационален. Чтобы избавиться от проблем, их необходимо выявить и устранить их причины. Все подчиняется законам причинно-следственной связи.

Пустотность и взаимозависимость

Таким образом, основной смысл учений Будды состоит в видении реальности, а именно взаимосвязи между всем и всеми, и, как следствие, в развитии равной любви и сострадания ко всем существам. Высочайший принцип, который объединяет все, известен как «пустотность» и находится за пределами любых названий и понятий. Под пустотностью имеется в виду тот факт, что ничто не существует невозможными, выдуманными способами, например действительно независимо от всего остального, но что все существа и явления возникают взаимозависимо друг от друга. Поскольку все живые существа и окружающая среда взаимозависимы, необходимо проявлять любовь, заботливость и сострадание ко всем остальным и брать на себя ответственность за то, чтобы активно им помогать. Чтобы оставаться сосредоточенными на этих двух аспектах, пустотности и сострадании, известных как «мудрость и метод», необходим очень высокий уровень сосредоточенности и прочная основа этической самодисциплины. Будда учил многим техникам практики во всех этих областях.

Этика и карма

Будда придавал особое значение ведению этической жизни, соблюдению строгой морали. Он говорил, что нужно стараться помогать другим, а если это невозможно – то по крайней мере не причинять им вреда. Он объяснял основы этики в терминах научных принципов кармы, или поведенческой причинно-следственной связи. «Карма» не означает судьбу: это слово означает импульсы, которые побуждают совершать физические, вербальные и умственные действия, а также сопровождают их. Импульсы поступать положительно или отрицательно возникают вследствие предыдущих условий и вынуждают человека вступать в ситуации, в которых он будет переживать определенный уровень счастья или страдания. Эти ситуации возникнут в этой жизни или в будущих.

Перерождение

Как и остальные индийские религии, буддизм признает перерождение, или реинкарнацию. Поток сознания индивидуума, содержащий инстинкты, способности и прочее, приходит из прошлых жизней и уходит в будущие. В зависимости от сформированных поступков и предрасположенностей, индивидуум может быть перерожден на небесах или в аду, либо как животное, человек или как один из разнообразных призраков или духов. Все существа переживают подневольные перерождения из-за силы собственных беспокоящих состояний ума, таких как привязанность, гнев и неведение, а также вызываемых ими кармических импульсов действовать, находясь под их влиянием. Если некто следует отрицательным импульсам, возникающим в его уме в силу прошлых поведенческих моделей и поступает разрушительно, то в итоге он будет испытывать страдание и несчастье. Если же, с другой стороны, некто вовлечен в созидательные дела, он будет испытывать счастье. Таким образом, счастье или несчастье каждого – это не награда или наказание: они созданы предыдущими поступками этой личности в соответствии с законами поведенческой причинно-следственной связи.

Основа буддийской этики состоит в воздержании от десяти особенно разрушительных действий. Это физические действия: убийство, воровство и неуместное сексуальное поведение; вербальные действия: ложь, злословие, грубая и жестокая речь, а также пустая болтовня; и действия ума: алчные мысли, злые мысли, и искаженное, ложное мышление, при котором отрицается ценность всего положительного. Будда не учил закону, похожему на шариат, пользуясь которым можно определить наказания за отрицательные поступки. Независимо от того, награждают или наказывают люди тех, кто поступает разрушительно, им предстоит пережить страдания, обусловленные их поступками.

Религиозная практика и медитация

Будда видел не только то, что все равны в своей способности преодолеть все проблемы и стать буддой, но также и то, что все люди являются индивидуальностями, обладающими различными предпочтениями, интересами и способностями. Проявляя уважение к этим различиям, он учил многим разным методам работы над собой, с помощью которых человек может преодолеть ограничения и осуществить свои потенциальные возможности. Эти методы включают обучение, религиозную практику, такую как трехкратные простирания перед молитвой, совершение щедрых пожертвований нуждающимся и тем, кто посвятил себя духовной жизни, повторения имен Будды и священных слогов (мантр), подсчитываемых при помощи молитвенных четок, паломничество к святым местам и обход священных памятников, и особенно медитацию. Медитация означает формирование благотворной привычки и достигается посредством многократного создания таких положительных состояний ума, как любовь, терпение, памятование, сосредоточенность и видение реальности, а затем практики видения собственных жизненных ситуаций с использованием этих состояний ума.

Более того, Будда говорил людям не принимать его слова на веру, а проверять все на себе, как если бы они покупали золото. Только если люди на своем собственном опыте обнаружили что-то полезное в его учениях, только тогда им следует применять их в своей жизни. Нет необходимости менять культурные предпочтения или даже религию – говорил Будда. Любой, кто нашел что-либо полезное в его учениях, мог использовать их.

В буддизме нет установленного времени для молитв, нет религиозных служб для мирян, проводимых духовными лицами, и нет священного дня отдохновения. Люди могут молиться в любое время и в любом месте. Тем не менее, чаще всего моление и медитация осуществляются либо в буддийский храмах, либо перед домашними алтарями, зачастую перед статуями и изображениями будд и бодхисаттв – тех, кто полностью нацелен на то, чтобы помогать другим и стать буддой. Люди не поклоняются и не молятся этим статуям, а пользуются ими, чтобы помочь себе сосредоточить внимание на великих существах, представленных этими статуями и изображениями. Поскольку будды и бодхисаттвы не являются всемогущими богами, цель молитвы – попросить вдохновения у этих фигур и их наставляющей силы, чтобы самостоятельно осуществить собственные благие намерения. Тем не менее, необразованные люди просто просят исполнения своих желаний. В знак уважения того, что достигли будды, люди совершают перед статуями и изображениями подношения благовоний, свечей, чаш с водой и пищи.

Диета и отказ от алкоголя

Кроме того, в буддизме нет твердо установленных диетических правил. Среди буддистов поощряется вегетарианство, насколько это возможно, но даже если питаться только растительной пищей, все же, при любой форме сельского хозяйства неизбежно погибают насекомые. Следовательно, необходимо минимизировать вред, причиняемый животным и насекомым из-за того, что человеку необходимо питаться. Иногда необходимо есть мясо, например по медицинским причинам, чтобы не обидеть хозяев дома или когда нет другой пищи. В подобных случаях принято благодарить животное, лишившееся своей жизни ради блага человека и молиться за его лучшее перерождение.

Также Будда наставлял своих последователей не пить и капли алкоголя. Буддийское учение нацелено на развитие памятования, дисциплины и самоконтроля. Все это теряется при употреблении алкоголя. Как бы там ни было, не все буддисты следуют совету Будды.

Монашеская традиция

В буддизме есть как монашеская, так и мирская традиции. Есть монахи и монахини, которые соблюдают сотни обетов, включая полный целибат. Они бреют голову, носят специальные одеяния и живут в монастырских общинах. Они посвящают свои жизни изучению, медитации, молитвам и выполнению ритуалов на благо мирского сообщества. Миряне, в свою очередь, поддерживают монахов, жертвуя пищу непосредственно монастырям или монахам, которые каждое утро приходят к их домам собирать подаяние.

Равенство

Несмотря на то что индийское индуистское общество во времена Будды имело кастовую иерархию, на низшей ступени которой некоторые группы даже считались неприкасаемыми для других, Будда объявил, что в его монашеской общине все равны. Таким образом, Будда упразднил кастовые различия для тех, кто оставил общество, чтобы жить в мужских и женских монастырях и посвятить свои жизни духовной практике. Иерархия в монашеских заведениях была основана на уважении к тем, кто принял монашество раньше других и дольше всех сохранял обеты. Монахи и монахини, младшие по возрасту, но принявшие обеты раньше, во время молитвенных собраний сидели впереди старших по возрасту и получали пищу и чай раньше них. Согласно азиатским традициям, когда мужчины и женщины одновременно присутствовали на религиозных собраниях, они сидели раздельно; при этом мужчины сидели впереди.