15 октября 2018Антропология, История

Чем буддизм отличается от индуизма? Как посчитать будд? Действительно ли в мире буддистов много, а в Индии мало? Отвечаем на эти и другие вопросы об одной из крупнейших мировых религий

Автор Людмила Жукова

Кто придумал буддизм?

Рождение принца Сиддхартхи Гаутамы­. Постер мастера Малигаваге Сарлиса. Шри-Ланка, середина XX векаAmazon.com, Inc.

В отличие от двух других крупнейших мировых религий (христианства и исла­ма), буддизм — нетеистическая религия, то есть отрицающая сущест­вование Бога-творца и вечной души. Основатель буддизма На санскрите слово «будда» означает «пробужденный». Сиддхартха Гаутама из ро­да Шакья, принадле­жав­ший к варне кшатриев, то есть к сословию вои­нов, родился в северной Индии, предполо­житель­но, в середине VI века до н. э. Его биография очень рано обросла разными леген­дами, а исторический пласт прочно сросся с мифоло­гическим, начиная с обстоятельств его рождения, которые были весьма необычными. Будущей матери принца приснилось, что в ее тело вошел белый слон, и это было истолковано как предвестие прихода в мир великого человека, будущего правителя Вселенной.

Детство и юность Сиддхартхи были безоблачны: он не знал ни болезней, ни горя, ни нужды. Но однажды, выйдя из дворца, он столкнулся с больным человеком, стариком и похоронной процессией. Это настолько его потрясло, что он покинул дом и стал аскетом.

В возрасте 35 лет во время долгой медитации Сиддхартха достигает просвет­ления, то есть становится буддой, и начинает проповедовать свое учение — дхарму. Суть этого учения заключалась в четырех благородных истинах. Во-первых, мир несовершенен и полон страданий. Во-вторых, источником страданий являются желания и жажда жизни, которые заставляют вращаться колесо сансары — круговорот жизни, смерти, новых рождений. В-третьих, из круговорота сансары можно вырваться, достигнув просветления (бодхи) и в конечном счете нирваны, то есть состояния блаженного небытия. В-чет­вертых, существует путь к освобождению, состоящий из восьми этапов, который включает в себя соблюдение этических норм, медитации и спаситель­ную мудрость. Этот путь называют восьмеричным и срединным, поскольку он равноудален как от пути строгого аскетизма, так и от жизни, полной удоволь­ствий (которые в конечном счете оборачиваются страданиями).

Чем буддизм отличается от индуизма?

Будда (в центре) как аватара Вишну. Барельеф храма Ченнакесава. Соманатапура, Индия, середина XIII века © Jean-Pierre Dalbéra / CC BY 2.0

Буддизм — мировая религия; следовательно, буддистами могут стать пред­ставители любых национальностей. В этом заключается одно из радикальных отличий буддизма от индуиз­ма Индуизм — религия Индии, которую испо­ведует более 80 % населения страны. В отли­чие от буддизма, индуизм — нацио­нальная религия, принадлежность к которой опреде­ляется по рождению. Индуизм представляет собой совокупность разных тради­ций, кото­рые, как принято считать, объеди­няет при­знание авторитета Вед — главного священ­ного текста индуизма. — национальной и абсолютно закрытой для про­никновения извне религии. Социальная структура индийского общест­ва была образована четырьмя сословиями, варнами, — брахманов (жрецов и ученых), кшатриев (воинов), вайшьев (земледельцев и торговцев) и шудр (ремесленников и наемных работников). Принадлежность к варнам определя­лась исключительно по рождению — так же, как и принадлежность к индуизму в целом.

Буддизм, бывший поначалу одним из многочисленных оппозиционных индуизму течений, стал радикальным реформаторским учением как в интеллек­туально-духовном, так и в социальном отношении. Буддисты поставили этические заслуги человека выше происхождения, отвергнув варновую систему и авторитет брахманов. Со временем у этого небольшого течения появились собственная социальная структура, корпус священных текстов и культовая практика. Став мировой религией, оно распространилось далеко за пределы полуострова Индостан.

Однако в Индии буддизм постепенно пришел в упадок. Сегодня буддистами считают себя менее 1 % индийцев. По численности буддизм занимает лишь пятое место среди религий, распро­странен­ных в Индии, значительно уступая индуиз­му, исламу, христианству и сикхиз­му Сикхизм — одна из национальных религий Индии, основанная в XVI веке в Пенджабе.. При этом основатель буддиз­ма Будда Шакьямуни почитается в индуизме как одно из воплощений (одна из аватар) бога Вишну. Зато в мировом рейтинге религий буддизм стоит на четвертом месте: его исповедуют 7 % населения земного шара.

Что значит быть буддистом?

Будда в окружении последователей. Роспись в буддийском храме в Таиланде Wikimedia Commons

На протяжении нескольких столетий учение Будды передавалось в устной форме, а в I веке до н. э. было записано на пальмовых листьях, которые храни­лись в трех корзинах. Отсюда название буддийского канона — Трипитака («Три корзины»). В буддизме существует несколько направлений и множество школ, но всех буддистов объединяет вера в «три драгоценности» — Будду, дхарму (учение Будды) и сангху (монашескую общину). Обряд вступления в буддий­скую общину предполагает произнесение краткой ритуальной формулы с упо­минанием «трех драгоценностей»: «Я иду под защиту Будды, я иду под защиту дхармы, я иду под защиту сангхи».

Кроме того, все буддисты должны следовать пяти правилам, установленным Буддой: не причинять вред живым существам, не воровать, не прелю­бо­дей­ствовать, не лгать, не употреблять алкоголь и наркотики.

Есть ли в буддизме разветвления (как в хрис­тианстве)?

Мандала Васудхара. Непал, 1777 год The Metropolitan Museum of Art

В буддизме существует три направления: тхеравада — «учение старейшин», махаяна — «великая колесница» Слово «колесница» подразумевает, что учение — своего рода транспортное сред­ство, доставляющее людей к просветлению. и ваджраяна — «алмазная колесница». Тхеравада, распространенная преимущественно в Шри-Ланке и Юго-Восточной Азии, считается наиболее древним направлением, восходящим непосредст­венно к Будде Шакьямуни и кругу его учеников.

С точки зрения последовате­лей махаяны, тхеравада — излишне элитарное учение, которое они презри­тельно называют хинаяной, то есть «малой колес­ницей», — ведь оно предпола­гает, что достичь нирваны можно, только встав на путь монашества. Махаяни­сты же утверждают, что миряне тоже могут достичь просветления. Особую роль для них играет учение о бодхисаттвах — просветленных людях, добро­вольно оставшихся в сансаре, с тем чтобы помочь выбраться из круговорота рождений и смертей другим людям. Так, в тибетской традиции воплощением бодхисаттвы милосердия Авалокитешвары считается духовный лидер тибетцев Далай-лама XIV. Махаяна распространена в Китае, Тибете, Непале, Японии, Корее, Монголии и Южной Сибири.

Наконец, ваджраяна возникла внутри махаяны в конце I тысячелетия н. э., достигнув наивысшего расцвета в Тибете. Последователи этого течения утверждали, что достигнуть просветления можно в пределах одной жизни, если придерживаться буддийских добродетелей и прибегать к особым медитативным практикам. В настоящее время распространена преимущест­венно в Монголии, Тибете, Бурятии, Тыве и Калмыкии.

Будда один, или их много?

Будущий будда Майтрейя. Изображение танка (рисунок на ткани), созданное по заказу Далай-ламы VIII в память о его умершем наставнике. Тибет, 1793–1794 годы Norton Simon Art Foundation

В буддизме постулируется существование бесчисленного числа «пробужден­ных» — будд, и Шакьямуни из них самый известный. Однако в буддийских текстах можно найти имена его предшествен­ников — их от 7 до 28. Кроме того, в будущем ожидается приход еще одного будды — Майтрейи В переводе с санскрита — «любящий, милосердный».. Сейчас, как верят буддисты, бодхи­саттва Майтрейя пребывает на небесах Тушита (то есть в «Саду радости»), а впоследствии появится на земле, достигнет просветления, став буддой, и начнет проповедовать «чистую дхарму».

Будда — это бог или нет?

Ханабуса Иттё. Смерть Будды. 1713 год Museum of Fine Arts, Boston

Как уже говорилось выше, буддизм — нетеистическая религия. Однако в буд­дийской мифологии «человеческие» аспекты жизни Будды Шакьямуни сосед­ствуют с описаниями его сверхъестественных способностей, а также явлений космического масштаба, сопровождавших разные этапы его жизнен­ного пути. О нем говорится как о предвечно существовавшем существе, способном созда­вать особые миры — «поля Будды».

Прах Будды воспринима­ется как свидетель­ство его мистического присутствия в нашем мире и окружен особым почита­нием. Согласно преданию, он был разделен на восемь частей и хранился в пер­вых буддийских культовых соору­жениях — ступах (с санскрита это переводится как «макушка» или «земляной холм»). Кроме того, в махаяне появилось учение о вечном «дхарми­ческом теле» Будды, которым он обладал наряду с обычным, физическим телом. Это тело отождествляют как с дхармой, так и с мирозданием в целом. Очевидно, что Будда почитается не только как «великий человек», но и как божество, особенно в махаяне и ваджраяне.

Кроме того, из буддийского пантеона вовсе не изгнаны индуистские боже­ства — просто фигура Будды оттеснила их на второй план. Согласно буддий­скому учению, боги так же, как и все прочие живые существа, подчи­нены круговороту сансары и, чтобы вырваться из него, им надо пере­родиться в мире людей — ведь только в нем рождаются будды. К слову, прежде чем родиться в последний раз, Будда Шакьямуни, согласно легендам, пере­рождался более пятисот раз и побывал и царем, и лягушкой, и святым, и обезьяной.

Празднуют ли буддисты Новый год?

Тоёхара Тиканобу. Мать и дочь идут к буддийскому храму вместе с другими паломниками, чтобы отпраздновать Новый год. Не позднее 1912 годаClaremont Colleges Digital Library

В народном буддизме существует множество праздников — весьма популяр­ных, хотя и имеющих весьма отдаленное отношение к религии. Один из них — Новый год, который в разных регионах празднуют по-разному. Вооб­ще, буддийский праздничный цикл основан на лунном календаре (везде, кроме Японии). Одним из главных собственно буддийских праздников можно назвать Весак, с которым в разных странах связывают от одного до трех ключевых со­бытий в жизни Будды Шакьямуни (рождение, просветление, нирвану). Другие праздники — это День сангхи, то есть память о встрече Будды с учениками, и День дхармы, то есть память о первой проповеди Будды. Кроме того, в буд­дийских странах отмечают День всех умерших: добуддийский культ пред­ков очень устойчив и играет огромную роль.

Есть ли у буддистов храмы?

Эрнст Хейн. Буддийский храм в Киото. Вторая половина XIX векаPixels

Наиболее известным буддийским культовым сооружением является ступа. Первона­чально ступы строились как реликварии, в которых хранились и по­читались останки Будды Шакьямуни, впоследствии — в память о важных событиях. Существует несколько разно­виднос­тей ступ, и их архитектурный облик во мно­гом зависит от региональных традиций: они могут быть полу­сфериче­скими, квадратными ступенчатыми или иметь форму пагод. Чтобы заработать хоро­шую карму, буддисты практикуют ритуальный обход ступы.

Также существуют храмы в архитектурном отношении еще более разнообраз­ные. Считается, что в них и сосредоточены три сокровища буддизма — Будда (его статуи и другие изображения), дхарма, воплощенная в текстах буддий­ского канона, и сангха, представленная монахами, живущими при храме или монастыре.

Буддисты вегетарианцы или нет?

Суджата подает Будде рис с молоком. Живопись танка (рисунок на ткани). Непал© Diomedia

Казалось бы, один из важнейших буддийских принципов — ахимса — пред­полагает отказ от употребления в пищу мяса. Однако в реальности в разных регионах пищевые ограничения обусловлены по большей части местными обычаями. Среди буддистов есть как сторонники, так и противники вегета­рианства, причем и те и другие приводят в подтверждение своей позиции легендарные высказывания Будды. Так, существует буддийская притча об оле­не и тигре, в которой олень попадает в ад за то, что, хвалясь своим вегетариан­ством, он, поедая траву, невольно уничтожал мелких насекомых, а хищник тигр, напротив, очистил свою карму, поскольку всю жизнь страдал и каялся.

другие религии 11 вопросов про иудаизм Чем Талмуд отличается от Библии, а бар-мицва от брит-милы 11 вопросов про ислам Откуда взялся Коран, чем шииты отличаются от суннитов, что такое шариат и как одеваются мусульманки Частые вопросы о православии Чем папа отличается от патриарха, умирают ли от смертного греха и зачем освящают танки микрорубрики Ежедневные короткие материалы, которые мы выпускали последние три года Архив

Основы мировоззрения индуизма

В основе индуистского мировоззрения лежит представление о том, что мир – не случайное сочетание, хаос вещей и явлений, а иерархическое упорядоченное целое, или космос. Всеобщий вечный порядок, сохраняющий и удерживающий Вселенную как единое целое, называется дхарма (от санскритского корня дхр – «держать»). Без дхармы мир не стал бы существовать, а попросту распался. Этого не происходит, хотя иногда в определенное время и в определенном месте во Вселенной может возобладать адхарма, отрицание порядка. Поскольку это касается лишь части Вселенной, дхарму целиком устранить нельзя.

Дхарма вообще не есть символ бога-законодателя, ибо она находится в самих явлениях и вещах. В первую очередь она воплощает в себе некую безличностную закономерность вселенского целого и лишь вторично производно выступает в качестве закона, предопределяющего судьбу индивидуума. Так разъясняется и устанавливается место каждой частицы в ее отношении к целому.

Древнеиндийский поэт Вьяса

Согласно учению индуизма, мир представляет собой неразрывное сочетание радости и страданий. Согласно брахманской идеологии индуистского общества, люди могут достичь преходящего счастья, т.е. получать разрешенные чувственные наслаждения (кама) и пользу (артха) от вещей и своего положения в обществе, но всегда – только в соответствии с дхармой. Одновременно подчеркивается, что зрелые души, достигающие определенной ступени духовного развития, не стремятся к материальным выгодам и наслаждениям, а ищут вечную жизнь – абсолютную реальность, скрытую от простых смертных плотным покровом иллюзии.

Реальность непостижима эмпирически. И сегодня у правоверных индуистов не вызывают особого уважения военачальники, правители, министры или богачи, в то время как аскеты, отшельники и святые, например, Мохандас Карамчанд Ганди (1868-1948 гг.), прозванный соотечественниками «Махатма» – «великая душа», считаются величайшими людьми XX в.

Цель существования для индуистов состоит в том, чтобы интуитивно познать, что множественность мира – это обман, ибо есть лишь одна Жизнь, одна Сущность и один Смысл. В постижении данного единства приверженцы индуизма видят величайшее благо, спасение, освобождение и высшее значение.

Совокупность средств, которые помогают постичь реальность и достичь освобождения, называется йога. «Освободиться» для индуиста – значит подняться на высший уровень бытия, познать, что творения и вещи происходят от объединяющего в себе все суверенного духа. Осуществление этого единства совершается в состоянии транса, экстаза: человек поднимается с уровня смертного и сливается с океаном чистого бытия, сознания и радости (cam, чит, ананда).

Преображение человеческого сознания в божественное невозможно в течение одной жизни, поэтому индивидуум в круговороте существования идет через серию повторных рождений и смертей. Каждой группе людей предписана определенная норма поведения, которая соответствует конкретному этапу пути и следование которой делает возможным переход к более высокому этапу.

Нанди – бык, на котором восседает Шива

Любопытно, что в индуизме каждый отдельно взятый верующий может почитать одновременно одного, нескольких, многих богов или вообще никаких. Если же человеку недоступен и этот уровень, то он должен строго соблюдать определенный комплекс моральных и ритуальных предписаний. В последнем случае индивидуальный бог заменяется его изображением в храме, созерцание и сосредоточение – обрядом, молитвой и произнесением священных формул, а любовь – правильным поведением.

Этим объясняется универсальный характер индуизма; он не навязывает всем и каждому своих догм, он заботится не только о тех, кто находится близко к цели, но и о тех, которые до сих пор еще не нашли пути и участие которых в традициях выражается пассивно. Эти разные точки зрения и связанные с ними методы интуитивного понимания многосторонней действительности называются даршаны (от санскритского корня дрш – «видеть»). О них уже говорилось в разделе, посвященном упанишадам.

Для того чтобы индивидуум достиг искупляющего осознания данной истины, он должен усмирить свои страсти и очистить тело и мысли упражнениями, которые подробнее будут описаны в технике йоги. Следует подчеркнуть, что речь идет не о рациональном эмпирическом определении истины и различий между духом и телом, а о непосредственном постижении истины, постижении, которое разгоняет мрак неведения и раз и навсегда освобождает дух человека от пут.

Классическая йога начинается там, где кончается санкхья. В «Йога-сутре» утверждается, что освобождение может наступить лишь в результате долгой упорной борьбы с самим собой в первую очередь с помощью сложнейшей психо-физиологической техники. Йога, так же как санкхья, пытается свести на нет обычное сознание и заменить его новым, качественно иным сознанием, обладающим особым свойством познания метафизической истины.

Йога не замалчивает трудности подавления обыкновенного, нормального сознания. Кроме знания теории необходимы упорство, целеустремленность и жесточайшая самодисциплина, связанная с соблюдением сурового аскетического образа жизни и владением всеми деталями психотехники. В санкхье же комплексу самогипноза, психоанализа и психотехники придается второстепенное значение.

Мохандас Карамчанд Ганди (Махатма)

Устранить препятствия на пути духовного развития помогает «восьмеричный метод», включающий воздержание (яма), выполнение предписания (нияма), упражнения тела (асана), сознательное управление дыханием (пранаяма), отвлечение чувств от их объектов (пратьяхара), сосредоточение сознания (дхарана), созерцание (дхьяна) и сосредоточение в состоянии транса (самадхи). Ни одну из этих восьми частей нельзя ни пропустить, ни оставить без внимания. Такое деление характерно не только для классической йоги Патанджали, оно было принято почти всеми сектами и учениями индуизма.

В то время, когда йога была очень популярна на Западе, в Европе появилось множество книг и брошюр, пропагандировавших гимнастику йогов. Некоторые энтузиасты пытались сидеть в позе лотоса, забывая, что она мучительна для человека с мускулистыми икрами, если он не тренировался с раннего детства. Еще большую популярность получили дыхательные упражнения, казавшиеся легкими. Однако и они способны вызвать различные сердечные осложнения, астму и нарушения вегетативной нервной системы у непривычных к упражнениям людей. Вообще, часто забывают, что физическая йога доступна лишь абсолютно здоровым людям и не способна вернуть человеку уже потерянное здоровье.

О волшебных фокусах индийских йогов и факиров существует обширная литература. И хотя среди них было немало обманщиков и шарлатанов, нельзя отрицать, что некоторые из них обладали незаурядными способностями к гипнозу и массовым внушениям.

Один из самых известных трюков описывает арабский путешественник XIV в. Ибн Баттута. Иллюзионист бросал в воздух веревку и приказывал своему помощнику взбираться по ней, потом с ножом в руках лез за юношей и сбрасывал на землю его рассеченное на куски тело. Спустившись на землю, он собирал все части, и юноша моментально вскакивал и кланялся зрителям. В XX в. подобный трюк был снят на пленку, и тогда удалось рассмотреть, что во время всего представления юноша лежит на земле, прикрытый платком факира. Таким образом, в данном случае речь идет о массовом гипнозе.

Квадратная печать, на которой изображен индийский бог в позе лотоса

Достоверно известно о многочисленных случаях погребения йогов заживо. Наибольшего внимания в этом смысле заслуживает, вероятно, йог Харидас, позволивший похоронить себя на шесть недель. Это происходило в 1837 г. в Лахоре (на территории современного Пакистана). Правитель области Ранджит Сингх приказал принять различные меры предосторожности, чтобы исключить возможность обмана. Харидаса положили в герметически закрытый гроб, запечатанный личной печатью властителя. Гроб поместили в садовый павильон, причем три двери его были замурованы, а четвертая заперта на замок и замазана глиной.

Король вместе с капитаном дворцовой гвардии англичанином Осборном проверили все и убедились, что не осталось даже самого маленького отверстия. Скептически настроенный правитель, кроме того, приказал двум ротам солдат гвардейцев днем и ночью сторожить павильон. Через шесть недель Ранджит Сингх дал указание сбить с двери глину и открыть замок. Печати на замке и гробе оказались нетронутыми.

Прислужники достали неподвижное холодное тело Харидаса, и врачи подвергли его осмотру. Пульс и дыхание отсутствовали, лишь голова была немного теплее остальных частей тела. Помощники опустили его в горячую ванну, сделали общий массаж, вытащили из носа и ушей кусочки ваты и воска, с трудом открыли рот и придали нормальное положение запавшему языку.

В то же время к темени несколько раз прикладывали горячее пшеничное тесто и терли виски топленым маслом. Вскоре тело приобрело нормальную окраску, появился едва заметный пульс. Слуга вложил в рот йога кусочек масла, и тот проглотил его. Затем он открыл глаза и, увидав около себя властителя, едва слышно спросил: «Теперь ты мне веришь?» Это было спустя полчаса после извлечения из гроба, а еще через полчаса Харидас спокойно беседовал с присутствовавшими зрителями.

Еще более подробному медицинскому обследованию подвергся в 1896 г. в Будапеште йог Бхимасен, член религиозно-реформаторского общества Арья самадж («общество Ариев»), проведший в стеклянном гробу десять дней. Ежедневно производилась проверка числа вдохов, выдохов, ударов пульса и температуры. За время летаргического сна он потерял в весе 6 кг.

Мы упоминали о том, что по учению йоги достижения такого рода не считаются существенными; напротив, подчеркивается, что использование сверхъестественных сил служит препятствием на пути к полному освобождению. Не рекомендуется также употреблять наркотики, хотя в самой «Йога-сутре» есть упоминание о том, что это может явиться одним из способов достижения совершенства.

В процессе развития индуизма практика йоги постепенно сливалась со стихийным религиозным течением, главной идеей которого являлась уже упомянутая горячая преданность личному богу (бхакти). И брахманистские законодатели, и ведийские метафизики были вынуждены смириться с победой этих новых тенденций и пойти на известный компромисс.

Йоговские проповедники были согласны в том, что нельзя почитать божество без атрибутов (ниргуна), и полагали, что необходимо сосредоточение на аспекте бога (Ишвары), характеризуемом атрибутами (сагуна). Ишвара имеет три функции по отношению ко вселенной: творение, сохранение и разрушение. Поэтому существует понятие великой троичности (тримурти) индуизма, воплощенной в трех богах: Брахма – создатель, Вишну – хранитель и Шива – разрушитель.

Тримурти (Вишну, Шива, Брахма)

Харидас, доносящий учение Кришны

Для приверженцев индуизма, которые верят в существование новых рождений и видят в уходе из круговорота жизни основную цель, понятие о творении и уничтожении имеет совершенно иной смысл, чем для нас. Творение они понимают как утрату первоначального единства и создание крайне нежелательной множественности, а уничтожение – как исчезновение различительного сознания и возвращение к первоначальному единству. Поэтому в Брахме они, хотя и питают к нему глубокое сыновнее почтение, видят бога, ввергнувшего человека в мир пут добра и зла, любви и ненависти, холода и жары и тем самым изгнавшего его из рая абсолютного единства. Не удивительно, что в целой Индии Брахме посвящено не так много святилищ и храмов.

Прежде чем охарактеризовать два основных индуистских течения – вишнуизм и шиваизм, следует упомянуть о еще одном, менее распространенном направлении, которое называется шактизмом.

Тримурти. Рельеф в Эллоре

В каждом аспекте бога присутствуют две стороны: мужская и женская. Женская характеризует творческую энергию или силу (шакти) соответствующего бога. Отсюда происхождение божественных пар: Брахма – Сарасвати, Вишну – Лакшми и Шива – Парвати. И среди шиваитов, и среди вишнуитов с давних времен существовали особые группы, придававшие большое значение женской творческой силе и избиравшие своим божеством какой-либо аспект Шакти – Великой Матери.

Вишнуизм. Самой известной священной книгой индийских вишнуитов является, кроме мифологической «Бхагаваны Пураны», знаменитая философская часть из эпической поэмы «Махабхарата» – «Бхагавад-гита» («Песнь о Славном»), которую часто сокращенно называют «Гита». Вопрос о датировке этого произведения чрезвычайно сложен и связан с совершенно неясной хронологией древнеиндийского эпоса вообще. Наверняка, это произведение претерпело значительную эволюцию. В окончательном варианте «Гиту» датируют не ранее II в. до н. э., скорее даже началом новой эры. Впрочем, как почти все древнеиндийские датировки, и эта дата довольно условна и сомнительна.

Никакое другое произведение индийской литературы не имеет столько комментариев, как «Гита». В ней излагается квинтэссенция учения упанишад, но не в холодной, абстрактной форме, а в теснейшей связи с конкретными явлениями религиозной жизни своей эпохи. Неподвижный, бесцветный и непостижимый абсолют, представленный в некоторых упанишадах, здесь превращается в живого и любящего личного бога, не утрачивающего, однако, полностью своего значения в качестве абсолюта.

Согласно тексту «Гиты», бог – это высший вселенский дух, имеющий два аспекта: трансцендентный и имманентный, неличный и личный, неатрибутивный и атрибутивный. Он создал мир не из ничего, а из себя самого, он в центре всех явлений и вещей, нанизанных на него, словно кораллы на нить. Бог пронизывает собой весь мир и является сердцем всех существ как их внутренний господин и наставник. Он сохраняет нравственную основу мира, выступает другом, постоянным проводником человека и искупителем мира. Из чувства сострадания он вечно перевоплощается и таким образом участвует в радостях и горестях людей. В этих перевоплощениях и самопроявлениях, которые представляются как бы любовной игрой (лила) верховного божества, и состоит суть превращений и явлений феноменального мира.

Из этого всеоживляющего суверенного духа проливается жизнь и свет в лоно природы. Он – отец, а природа – мать, из которой рождается мир. Поэтому мир не механический продукт материи и не обманчивая иллюзия, он действителен и познаваем.

Шиваизм. Как философия шиваизм был систематически разработан примерно в конце I тыс. н. э. Обе его важнейшие секты, южноиндийская шайвасидханта и кашмирская пратьябхиджня, являются теистическими, в том смысле, что допускают существование личного бога, и монистическими, поскольку рассматривают бога в качестве первичной и высшей реальности, а все остальные реальности – тождественными божественной творческой энергии.

Фатехпур-Сикри

Крепость Агры

Шайвасидханта устанавливает три категории действительности: бога, душу и материю. Высшая действительность – Шива. Он вечен сам по себе и принципиально отличается и от душ, которые обладают сознанием и зависят от него, и от материи, которая не обладает сознанием. Это вечный, чистый и совершенный дух, называемый также Пашупати – «Господин живых существ». Безликий бог принимает разные формы из сострадания и любви к живым существам, ибо они не могут почитать бога в его аспекте без качеств и атрибутов. Господин существ творит посредством своей концентрированной духовной энергии (шакти).

Индивидуальная душа как сознательный и действенный принцип тождественна Шиве, поскольку ей присущи божественные качества – способность познавать вселенную и свободная воля. Но, находясь под влиянием вселенской иллюзии, она ошибочно считает себя чем-то отличным от Шивы. Поэтому человек освобождается прежде всего путем ясного распознавания (пратьябхиджня, отсюда и название всей философской системы) своей тождественности с Шивой. Верующий, добившийся спасения, живет в спокойствии и мире со всеми, он ни о чем не мечтает, так как уже достиг цели жизни.

В противоположность этим двум монистическим школам, старейшая шиваитская секта Северной Индии, шайвадаршана, создала законченную философскую систему дуалистического характера. Ее проповедовал в IX в. Сатьоджоти в Кашмире, откуда она распространилась до Гуджарата и Малвы, а позднее проникла даже в Южную Индию.

Эта система разделяет душу и материальный мир. Душа, по своей сущности всезнающая и всемогущая, не только познает, но и действует. Следовательно, бог – это душа, которая вечно обладает всезнанием и всемогуществом и никогда не была ни в каком ином состоянии. У остальных существ такие качества не могут проявиться вследствие осквернения, поэтому они зависят от божественной милости, единственно способной привести к искуплению их души. Духовный наставник (гуру), заменяющий бога и служащий его важнейшим земным выражением, посвящает ученика и затем постепенно ведет его от одной стадии постижения к другой.

Популярность культа Шивы, начиная с XII в. н. э. на юге Индии, в Бихаре и Бенгале (куда арийское влияние пришло намного позже), свидетельствовала об отрицании арийских форм брахманизма – жертвоприношений, поклонения мертвым и других обрядов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Читать книгу целиком на Litres.ru

Нигде в мире представление о чистом духе в отличие от всего реального, вещного, не достигло такой высоты как в Индии. Нигде оно не потерпело такого страшного крушения.

Раса даровитая, активная, создавшая сонмы богов по образу и подобию своему, раса воинов и поэтов, широких натур — завоевательным потоком вторглась из относительно холодных стран в жаркую и роскошную Индию.

Во главе белого народа шел его князь богов — Индра. Это был солдат с головы до ног. В битвах и кутежах заключалась вся его радость: пьяница, волокита, обжора, кровожадный мужеубийца — таков этот веселый бог, эта необузданная натура, бог тех людей, которых Ницше удачно назвал: Blonde Bestien (белокурые звери).

Они завоевали страну, подмяли под себя черномазое население с его дикими религиозными представлениями, стали царями страны джунглей, слонов, величавых тихих рек и жгучего солнца среди бездонно синего неба.

Но постепенно ужас охватил мужественных воителей. Не страшны были им восстания жалких черных людей, на вые которых стояла их нога. Но этот томительно жаркий воздух, этот огонь небесный, зажигающий в крови неутомимую жажду наслаждений, но эта непобедимая лень, это сладкое размягчение мускулов, эта глубокая наклонность к забытию, ко сну испугала воинов… Что–то крепкое, морозное, железное — таяло в них, медленно распускалось в горячей, ласкающей, пьянящей атмосфере.. Как красивая Цирцея лобзала их новая жгучая природа, и они опускались; какое–то страшное падение, какой–то сковывающий силу сон наступил. И рядом с отравой сладострастной флегмы, этот пламенный диск на индиговом куполе зажигал порою душу порывом бешеной страсти, разрушавшей препоны, порождавшей лютую вражду между недавними союзниками, разрывавшей как паутину достоуважаемые, незыблемые законы союзной жизни, страсти, толкавшей на преступления.

Инстинкт самосохранения звал к жизни суровой, но не за что было ухватиться в этом море теплого благоухания. Каждый цветок, словно тихо и сладко смеясь над бедным победителем арийцем, кадил ему ядом. Северянин покорил юг, наслаждался им как неслыханно прекрасной, пряно–чувственной рабыней — и вот не может подняться, выпрямиться — расслаблены кости, кружится голова и снова падает он на мягкое ложе, в полусне борется, зовет Индру, тянет руку к тяжелым доспехам, а рабыня, льстивая, покорная, со странной усмешкой на полных губах зовет опять и опять к наслаждению.

Порывом воли, страшным диким порывом рванулся ариец. Проклял сладкий напиток жизни, но страшной ценой добился он свободы. Уж не мог жить жизнью мужчины, воина, работника, отца. Он все отверг, чтобы не погибнуть. Что бы не объедаться, не быть пьяным — он обрек себя на вечный голод и вечную жажду. В аскетизме нашел он спасение от жизни.

Глубоким кажется нам замечание Ренана: «Сладострастие и самоотречение родственны. Аскет, преследуемый ужасом жизни, изнуряющий себя, чтобы освободиться от него, принадлежит той же расе, которая упивается чувственной легендой о Кришне. Кришна — воплощение наслаждений и чувственного самозабвения — идеал народа кроткого, но лишенного силы, отданного в жертву всем соблазнам природы, — в сущности брат Сакиа Муни. Пиры Кришны с пастушками Бриджи имеют нечто общее с расслабляющим аскетизмом буддизма».1

Да, чувственность и аскетизм две пропасти, куда валится слабость, которая не в силах удержаться на кряже активности, борьбы, труда.

С наиболее ужасающей быстротой сказывалась гибель гордой расы в том, что чувственность звала к половому смешению с черными подданными. Раса темнела кожей и душой. Поэтому законы Ману устанавливают с суровой силой кастовые перегородки. Начинается упорная борьба за самосохранение. Блюстителем расовой чистоты становится умственная аристократия, родовая каста мудрецов, хранителей договоров со старыми богами, каста брахманов. Седобородый мудрец со своими Ведами и жертвенным ножом в руках поставлен был лицом к лицу с дьяволом, богом развращающей земли этой, расставившим столько золотых сетей повсюду.

В благоговении к брахману сказалась жажда расы спастись. Надо помнить, что спасение расы означало сохранение её господствующего положения. Гибель военного превосходства, как результат смешения каст, был бы гибелью арийской аристократии. Она сплотилась вокруг Вед, законов Ману и их толкователей–мудрецов, как вокруг палладиума. Это дает страшную силу в руки брахманов. Они растут необычайно в собственном мнении. Богатое воображение и острая мысль, присущая арийскому племени, как бы вздуваются и кипят в горячем воздухе Индии; её непомерные картины, чудовищно плодородящая сила её почвы, миражи её трепетной атмосферы, ужас её полной звуков черной ночи — все это дало пищу для безумного мифологического творчества, все это гиперболизировало всякую мысль, всякое чувство. Брахман был горд своим исключительным положением: хранитель расы, друг богов, врач и инженер — он смотрел сверху вниз на царей с их пурпуром, жемчугами и острыми мечами. Что ему эти блага. Он царь царей. Скоро он станет господином самих богов.

Характерна легенда о борьбе брахмана и царя. Один царь хотел отнять корову у брахмана, но брахман взором обессилил руки слуг царевых и не дал коровы. Царь обиделся. Но чувствуя, что обычное оружие тупится о магический круг, описанный волшебною силой вокруг достопочтенного старца, он решил отомстить ему, достигши равной с ним магической силы. И вот год постился царь, не вкушая никакой пищи. И потом, гордый своими аскетическими заслугами, он бросил копье, но оно упало к достопочтенным ногам старца. Взбешенный царь постится 10 лет, не принимая ни пищи, ни питья. Со всех стран стекаются паломники и дивятся святому, недвижно сидящему под сикоморой. По истечении 10 лет встал царь и бросил копье в брахмана. От могучего удара дрогнули горы, но послушно легло копье у ног святого старца. В порыве своей безмерно страстной души царь 100 лет постится, не приемля ни пищи, ни питья и воздерживаясь от дыхания. Тогда земля и небо поколебались. Индра созвал богов на совет. «Слышали вы о пустыннике? спросил Магадева: он сильнее теперь нас. Звезды падают, чтобы украсить его обувь, земля трепещет от благоговения: нет для него ничего невозможного». И встал царь и пошел к брахману, обнял его колена и, скрыв лицо свое в одеждах его, стыдливо прошептал: «Отец мой, прости мне долгий гнев мой, и окажи мне великую милость: прими меня в святую касту, как последнего из брахманов».

Нечего и говорить, что в мировой литературе нет легенды, более полной необузданной жреческой гордости.

Только брахман умел принести богам жертву. Правильно принесенная жертва, как утверждал гордый жрец, всегда могуча. Для каприза богов не остается места. Мольбам, воссылаемым на языке Вед при правильно совершаемой жертве — они вынуждены повиноваться.

Это положение, этот догмат толкает мысль брахмана. Он уже чувствует себя господином мира. Стихийные боги его слуги. Он уверяет в этом других и себя самого. Он подчинил себе богов неба и земли силою других богов, богов жертвоприношения: Агни, Сомы, Брахмана. Эти три стало быть сильнее всех остальных. Ритуальные боги выше богов космических. Таинственен и чист Агни (огонь), он родствен духу. Еще роднее ему Сома (пьянящий напиток). Разве не вселяется какой–то странный и веселый дух в человека, когда он пьет эту диковинную жидкость? Но духовнее всех «Брахман» — слово, сила заклинания. Логос уже возводится на трон мира. Слово есть творящая сила. Пренебреженный труд лежит где–то далеко от нас теперь: нет, угаданное слово, мощное, магическое — дает ключ к власти над вселенной. Носителем бестленного, духовного, разумного Брахмана–логоса является телесный брахман — жрец. Логос живет в нем. Кто же он? Кто это живет в груди, или голове мудреца, знающий заклинания, перед которыми Индра трепещет? Это не жалкое тело, которое умирает и обращается в тлен. Это часть божественного Логоса, частица духа–всемогущего, неумирающего. Где она, в чем? Это атман, дыхание, незримый принцип жизни, я моего я, неуловимое, другое, совершенно отличное от вещности, чистая мысль, отличная от всякой частной мысли, как бутылка от жидкости: чтобы постичь ее, нужно вылить всякую жидкость, оставить сосуд пустым: гони, гони мысль, чтобы осталась мысль. Не думай ни о том, ни об этом, ни о чем, но думай. Это вне жизни, это не жизнь больше. Это выше жизни. Это сущность без атрибутов, это форма без содержания. Позднейший индусский философ так формулирует логическую операцию, при помощи которой человек надеется постичь свою религию чистого духа, поймать то состояние, которое сделало бы его господином мира и его соблазнов, операцию, которая на деле несет его с силою мальстрема в пучину нигилизма и смерти:

«Мудрец поднимается над идеей формы, идея индивидуального бытия исчезает для него, он постигает, что различий нет, он приходит к выводу, что существует лишь бесконечность в пространстве. И он останавливается».

«Поднявшись над идеей пространства, он постигает его, как представление разума: все есть бесконечность разума, говорит он. И останавливается».

«Поднявшись над идеей бесконечности разума, он приходит к выводу, что ничто абсолютно не существует: Все есть ничто, говорит он. И останавливается».

«Поднявшись над идеей абсолютного ничто, он приходит к выводу, что нет ни бытия ни не бытия, и останавливается».

«Поднявшись над уровнем отсутствия как бытия, так и небытия, он приходит к концу самой идеи и всякого движения духа. Тут он останавливается».

Но эта страшная логическая операция не имела бы практических результатов, если бы не непобедимая усталость жить, бороться, мыслить, охватившая брахманскую аристократию и всю Индию.

Ницше правильно отмечает, как основу подобного учения:

«два физиологических факта: во–первых, чрезмерную раздражимость чувствительности, выражающуюся в утонченной способности страдать, во вторых, духовное переразвитие, слишком долгую жизнь среди понятий и логических процедур, под влиянием чего личный инстинкт побледнел перед безличным».

Но Ницше неправильно думает, будто буддизм был реакцией против брахманизма. Ничуть не бывало. Вышеприведенная ультра философская, ультра нигилистическая тирада находится как раз в буддийской книге «Saggiti sutta».

Ницше старался возвысить буддизм над христианством, благодаря чему он внес в свою книгу «Антихрист» огромную путаницу понятий и исторических фактов. В сущности же его характеристика первоначального христианства (христианства Иисуса, которое он впрочем насильственно разрывает даже с Евангелиями, конструирует совершенно интуитивно и объявляет равным буддизму) лишь косвенно относится к этой религии, но как нельзя лучше объясняет психологическую сторону метафизических религий, логическую сторону которых раскрывает вышеприведенный абзац «Saggiti sutta».

Ницше говорит: «Нам известно состояние болезненной раздражимости чувства осязания, которое в этом случае содрогается от каждого прикосновения, от каждого дотрагивания до твердого предмета. Переведите себе такой физиологический habitus на язык его последней логики — как инстинктивную ненависть ко всякой реальности, как бегство в «непостижимое», в «непонятное», как отвращение ко всякой формуле, ко всякому понятию времени и пространства, ко всему, что прочно, что представляет собою обычай, установление, церковь, как жизнь в таком мире, с которым уже не соприкасается никакая реальность, в исключительно «внутреннем» мире, «истинном» мире, «вечном» мире… «Царство Божие в вас»…

Философские свои выводы и все свое необычайное настроение брахманы отразили в мире и дали ему изумительное толкование. Сущность мира — бог Брама — это есть тот чистый дух, та чистая от всякого содержания немыслящая мысль, которую брахман обрел, как центр своей души и как убежище от соблазнов мира, от утомившего его слишком шумного и яркого базара жизни. Мысль абсолютно божественна, пока она не мыслит, дух чист, спокоен, пока не грезит, не творит, не желает. Но великий Брама, — это потенциальное воображение, наполнил себя реальными идеями и образами. Это в сущности падение Брамы. Брама создал сонную грезу жизни, призрачный, так называемый реальный или материальный мир. В этом мире, мираже–майе, много прекрасного, но отдельные красоты её делают ее еще более пагубной, они не позволяют духу человека заметить во время кошмарный характер всего сновидения в целом и страшным усилием воли отвергнуть мнимое свое индивидуальное бытие, проснуться на лоне Брамы, в небытии. Не умереть обыкновенной смертью надо, это акт в недрах все того же сна, а мыслью вырваться из его оков — это победа. Священный стих говорит об этом:

Когда он освобождается от всякого желания сердца,

Смертный входит в Браму здесь, на земле, уже бессмертный.

(Ольденбург. Будда стр. 48).

Но это воскресение на лоне Брамы не есть ли полное отвержение жизни? Конечно. Брахман думает, что он отрицает, как зло, лишь часть жизни — страсть, желания, эмоции, ощущения, но оставляет жить тем более чистою жизнью дух свой, чистый разум, — однако он ошибается. Его философия это мощно распространенное евангельское положение: «если один из членов твоих соблазняет тебя — отсеки его и отбрось прочь, лучше пусть погибнет один член, чем все тело твое». Брахман нашел, что все члены и все способности души его соблазняют, он все отсек духовным ножом и психологически отбросил. Неподвижный дух, сказал он себе, бестелесный дух! Но тут–то и заблуждение. Это сама же жизнь в своем страстном порыве заблуждается. Видя, что счастье связано с моральным падением и страданием как нравственным, так и физическим, жизнь во образе индусского мудреца, в поисках чистого счастья, подменила его покоем, даже абсолютным покоем; но покой есть отрицание и счастья и жизни. Жизнь как бы поставила целью остаться — собою, освободившись от тела, продолжать вибрировать вне организма, нервов, мозга, — между тем бестелесного духа не существует, как не может быть музыки без вибрирующего тела. Неподвижный дух, не волнуемый больше ничем, ибо всякое волнение стало болью. Но неподвижный дух есть собственное отрицание. Мы называем духом именно наивысшую форму нашей подвижности. Словом, тут страшная аберрация органической жизни, попранной чудовищными результатами необычных функций своих органов. Идеалом становится, наконец, нечто в полном мере презренное. Ренан рассказывает: «Я видел в одной египетской деревне, на границе пустыни восточного святого. 20 лет пребывал он здесь, на песке, в сидячем положении, погруженный в сумрачный сон, не видя больше, не слыша. Его ноги были сухи, как кости скелета. Солнце, пожирая его череп, высушило в нем всякое сознание; он гораздо менее заслуживал название живого существа, чем тростник или пальма».

«Что такое бог брахмана!» спрашивает Ольденбург, — и отвечает: «Великий Единый, перед которым умолкает всякое человеческое стремление, где блекнут все краски и замирают все звуки. Нет ни хвалебной песни, ни молитвы, ни надежды, ни страха, ни любви. Взгляд человека неизменно обращен внутрь себя и стремится в глубине своего собственного бытия раскрыть свое я, как что–то вечное, единое; в полном глубокого смысла, загадочном слове открывает мыслитель, перед которым было снято покрывало, тайну о невиденном зрителе, неслышанном слушателе, ради познания которого брахманы оставляют свое имущество, жен и детей и бродят бесприютными нищими по белу свету».

Трудно сказать, насколько широко проникло это учение в массы, вообще было ли широко распространено вне касты брахманов. Во всяком случае спастись по этому вероучению мог только брахман. Другие люди и животные должны были своими заслугами добиться права — родиться вновь на свет в высшей форме и, наконец, брахманом. Иерархия счастья совершенно совпадала для брахманизма с иерархиею зоологической и социально–кастовой. Среди народа к тому же брахманы поддерживали все суеверия, указывая на жертву, богатую, щедрую, как на высшую заслугу в глазах богов. Люди состоятельные могли спастись жертвами, брахманы — знанием Вед и размышлениями. Для остальных путь спасения был в сущности закрыт; ими не интересовались. Широко распространено было, так сказать, неканонизированное убеждение, что даже судра может высоко подняться, но только ценою неслыханных лишений и самоистязаний.

Революция Будды была связана с подъемом самосознания среднего и низшего сословий.2

Буддисты, совершенно примыкая философски к брахманизму, прежде всего вульгаризировали это учение, сделали его довольно простым и понятным для каждого. Путь познания перестал быть привилегией жрецов. Во–вторых, они отвергли всякое значение за жертвами: путь спасения перестал быть привилегией богатых. В–третьих, они отвергли всякое значение за аскетизмом, за самоумерщвлением плоти: путь спасения перестал быть мучительной привилегией исключительных натур. Они отвергли суеверия. Далекий от того, чтобы быть, как утверждает Ницше, вполне позитивной религией, буддизм все же стремился слить свое метафизическое учение с психологическим опытом каждого.

Как путь спасения, ведущий к рождению в новых высших формах и наконец к освобождению, к нирване, заменившей собою возвращение на лоно Брамы, рекомендовался бедный образ жизни и вообще борьба со своим эгоизмом.

Иерархия спасения перестала совпадать с общественной иерархией. Наоборот, все было поставлено вверх дном. В своих прекрасных этюдах о буддизме Ренан говорит:

«Успех буддизма объясняется в особенности его привлекательностью для бедняков. Нищие видели в новой религии средство к жизни.3

Одежда монаха подымала их, делала почтенной их нищету. В одной комедии проигравшийся игрок утешается возможностью стать буддистом — «тогда я пойду вдоль дорог, высоко держа голову». Делаясь буддистом, раб получал свободу. Целая масса легенд стремится доказать, что спасение легче для бедняка, чем для богатого. Даже бог оплакивает свое высокое происхождение: «Высоко–рожденному трудны спасение и религиозная жизнь, низко–рожденному — легки».4

В сущности мысль буддийских философов шла по тому же пути, что и мысль брахманов. Пессимистический нигилизм последних был чуть ли не превзойден:

«Пустынник, говорит буддийская философская книга, пустынник, как птица, рожденная в яйце, разбивает скорлупу. Я достиг бессмертия глубокого, спокойного, светлого, внемысленного. Молчаливый пребуду я в тени лесов, в глубине собственного моего естества. Нет никакой субстанции. Кто знает цепь причин и следствий, знает также, что нет ни бытия, ни небытия».

«Любовь, жертва, самоутверждение не имеют никакой цены; этот мир не существует, будущего мира тоже нет. Нет богов. Человек создан из четырех элементов; прожив свое время, он отдает землю земле и воду воде, огню огонь и ветру ветер, чувство же его подымается в эфире и расплывается. Четыре человека несут гроб, итого их пять, и сжигают человека по обрядам. Кости становятся белой солью, а тело сгорает в пламени костра. Невежда или мудрец, утверждающий, что нечто существует, — после смерти ты разрушишься и уничтожишься».

«Состояние свободы похоже на сон без сновидений».

Вряд ли подобные учения могут иметь иное название, чем имя пессимистического нигилизма. Ницше находит однако буддизм оптимистическим. На этот раз, впрочем, его мнение объясняется не крайним его субъективизмом, потому что то же стремится доказать в своем весьма интересном труде пр. Ольденбург.5

Дело в том, что сделавшись широко распространенным, буддизм потерял свою чистоту. Цель — нирвана отступила на задний план, путь воздержанности и альтруизма, дарующий спокойствие духа и относительное счастье, сделался всем. Буддизм приобрел идиллические черты, роднящие его с францисканством. Он потерял терпкость и порывистость, стал медленным восхождением к той же нирване, ушедшей далеко, восхождением, не лишенным приятности. Его гигиенические элементы победили или несколько отодвинули его метафизику. В своем учении о том, что воздержание и подавление всяких чрезмерных эмоций, а также пренебрежение богатством и другими делами житейскими — дарует счастливое настроение, — буддизм опирался на психологический опыт. Эта сторона его и победила на время почти всю Индию, она царит и до сих пор на Цейлоне и в Индо–Китае. Но в Индии простое и стройное учение Будды вновь отступило под напором высших каст с одной стороны, духа суеверия и страсти к бесконечно запутанным и яркоцветным мифам — с другой. Цивилизация среднего класса, демократическая просвещенная монархия Асоки рухнула. С нею рухнула уже окончательно всякая надежда на социальное и политическое величие Индии. Впрочем и моральная держава Асоки была, как показывают его эдикты, слишком мало воинственна и малосамосознательна для того времени. Быть может, это и погубило ее.

Распространение буддизма среди монголов сопровождалось поразительным его искажением, на котором мы не будем здесь останавливаться.

Хорошей характеристикой умеренного, более или менее приспособленного к жизни буддизма является следующая страница из цитированной уже нами книги Ренана.

«Идеал Асоки, этого буддийского Константина — это государственная религия, на службе которой находились бы многочисленные чиновники, управляющие народом для его счастья и поучающие его. Уважение ко всякой жизни вообще, запрет убивать — вот базис морали Асоки. Абсолютная власть обращается на распространение полезных деревьев, врачебных трав, насаждение садов для доставления тени, отдыха людям и животным, на выкапывание колодцев и прудов вдоль дороги. Цель правительства — счастье людей и животных. Оно резюмируется в одном каменном указе Асоки таким образом: «Вот что говорит царь Тядази, возлюбленный богами: религия превосходна. Но что такое религия? Уменьшение зла, увеличение добра, благочестие, благотворительность, правдивость и чистота жизни».

Земное счастье не пренебрегается, хотя вечное спасение ему предпочитается. Во всяком случае между ними не признается разрыва: то, что дает спокойную и счастливую жизнь на земле — служит и ко спасению. В этом сила умеренного буддизма, как и умеренного христианства. Но обе религии в их умеренном выражении все же лишены творческой энергии, всякого боевого духа. Это религии человеческой обороны, а не наступления. Место труда занимает мораль, и не мораль расширения жизни, а умеренности и взаиможаления. Стремление Ницше отдать преимущество буддизму перед христианством не могло привести его к истине. Христианство стало даже более активным, чем буддизм, приспособившись к потребностям более активных рас.

Индусская философски–религиозная мысль создала и довела до высшей чистоты своеобразный прием борьбы со злом путем уменьшения требований человека. Позднее подобное учение могло рекомендоваться в качестве морально–гигиенической системы циниками и эпикурейцами без всякого отношения к религии. Но индусский цинизм тем–то и выше и благороднее цинизма европейского, тем–то и привлекательнее для сердца человеческого, что он есть религия. И не наличность божества (Брамы) важна тут. В чистом палийском буддизме бог не играет абсолютно никакой роли. Важно все–таки победоносное примирение законов жизни и законов вселенной. Пусть жизнь искалечила свой идеал, подменив его покоем: во всяком случае моральный закон жизни — самоискупление, самоосвобождение, самоочищение провозглашается в буддизме единственным законом мира. Что такое мир? — Скопище душ в разных стадиях спасения, в разных расстояниях от светлого покоя. Лишенная этой метафизики индусская философия превращается в ту вульгарную гигиену личного благополучия путем отказа от всякого идеала, каким является цинизм и его формы. Пессимизм Экклезиаста, представление о мире как суете сует, лишь одной стороной примыкает к философии индусов, та глубже. Это все же не простая бессмысленная суета, а процесс самоочищения. На позднейшей философии эллинов (неоплатоники и неопифагорейцы) заметны, быть может, прямые влияния индусов, хотя, конечно, те же результаты могли бы получиться и путем самостоятельной работы мысли в ужасной обстановке разложения античного мира. Черты антикосмической религии искупления очень заметны и на сложной и изменчивой физиономии христианства, особенно некоторых интересных ветвей его, как напр., манихейства. Т. наз. пессимистическая философия, нашедшая своего главу в Шопенгауере, во многом является модернизированным буддизмом. Вообще метафизическая религиозность в нашем смысле слова широко свирепствовала среди человечества. Резюмируя ее кратко, можно сказать — это был продукт отчаяния претворить мир реальный, порыв поэтому высвободиться из него, спасти самую чистую часть жизни, названную духом, и переселиться с нею путем всяких приемов в иной мир, мир абсолютно приспособленный для жизни этого чистого духа, мир, который называли нирваной или старым именем бога.

Но человеку, жаждущему жизни живой, трудно удержаться на высоте (сомнительной впрочем) чистого спиритуализма. Нарождаются ублюдки: стремление сохранить невинность чистой духовности и приобрести капитал телесных наслаждений. Кое что из даров мамоны хотят перенести на лоно бога — Духа. Это только падение с высоты религиозно–философского представления о спасении до уровня вульгарного представления: мир иной должен быть похож на землю, это должна быть «роза без шипов». Шипами почитаются при этом не только страдания и лишения, но и труд, борьба, усилия, творчество: «роза без шипов» — совершенное блаженство. Недавно я слышал, как итальянский Стентерелло (Петрушка) формулирует свой идеал, «mangiare bene, bere meglio у fare e niente» «есть хорошо: пить еще лучше и ничего не делать». Не только христианские барды рая — вроде Принея и Лактанция приближаются к Стентерелло, не только Магомет развивал и дополнял этот вульгарный идеал, к нему примыкают и самоновейшие, утонченнейшие мистики и спиритуалисты, вроде напр. г. Бердяева. Правда, о питье и пище они не заботятся, но от земных наслаждений в сияющих небесах спасения они не прочь: «Метафизика — учит г. Бердяев в своей новой книге 6 — нас может научить тому сознанию, что мировое бытие должно освободиться от уз «материи», от давящей нас закономерности «природы», что пространство и время должны исчезнуть, как кошмар. И это вполне совпадает с самой последней, с самой важной и наиболее таинственной идеей религиозного сознания о преображении «земли», преображении «плоти». Идет вековечная битва с первичным порабощением, закрепощением, называемым нами «материей», с ограниченностью всякого пространства и времени, но не с «землей», не с «плотью». Будет «земля», преображенная, не скованная материальными законами, освобожденная, вневременная и внепространственная; будет «плоть» преображенная, не физическая, но полнокровная, чувственная, мистически–сладострастная и вечная, от всяких материальных граней освобожденная. Метафизикой может быть оправдано это мистическое предчувствие, но только в религии эта тайна постигается.

Превосходно! Материи не нужно, но плоть пусть останется. Нематериальная, неплотская плоть! Г. Бердяев готов отказаться от тела, но не от чувственности, он даже хочет быть полнокровным, внепространственно–полнокровным!… Помимо того, что все это чушь, от которой уши завяли бы у самого Стентерелло, это очень типично: на лицо первый признак паразитности человеческой, ибо вышеописанная религия, стремящаяся оторвать дух от материи, — симптом того, что так ли, иначе ли — природа убила в данных людях их человечески–трудовую способность, сделала их паразитами. Первый признак: роза без шипов — праздное блаженство, сохраняется чувственность и очень заботливо, но о творчестве, о росте сил умалчивается: это будет жизнь животного (хотя и внепространственного, но весьма плотского), о благополучии которого позаботится хозяин. Самое превращение мира в «розу без шипов» так же произойдет помимо труда человеческого. Роль человека при этом ничтожна.

«Для самого человека, оторванного от Абсолютного Источника бытия, невозможно достигнуть преображения «земли», освобождения её от пространств и времен, от скованности и необходимости, и преображения «плоти», утверждения её вечного, нетленного, индивидуального бытия. Но для бога все возможно».

Бог обо всем позаботится.

Мы остановимся на ублюдке метафизической религии и историзма — на либеральном идеализме в другом месте, а теперь перейдем к иному религиозному представлению, предку более благородных современных течений.

1. Ренан. Etudes d’histore religieuse стр. 83. ↩
2. Буддизм во многом до деталей совпадает с брахманской философией Саккие, которая в отличие от абсолютной «Веданты» носит уже менее жреческий, более светский характер. ↩
3. То же наблюдалось и при распространении христианства. ↩
4. Renan E. Etudes de l’historie. R. 147. ↩
5. «Будда, его жизнь, учение и община». ↩
6. Sub. specie Aeternitatis ↩

Гений Индии

Уважительное отношение к своему прошлому – неотъемлемая черта национального гения. В Индии с самого начала ее истории культивировалось почитание наследия предков. Индия не отвергала новые идеи, какой бы источник ни питал их, но никогда не следовала им бездумно. Жажда нового, с одной стороны, и нежелание принимать это новое – с другой, обусловили развитие Индии с самого начала ее истории до наших дней. Синтез – вот краеугольный камень индийской культуры.

Ошибка индийского консерватизма, однако, состояла в желании сохранять различия, не делая попытки ассимилировать их. Пустоты брахманской цивилизации, чуждой влиянию извне и не оказывающей влияния на внешний мир, заполняли более сильные народы со своими традициями и идеалами. До наших дней в Калькутте и Бомбее существуют различные кварталы – китайский, бирманский и прочие, обитатели которых ничего не привносят в окружающее их общество и ничего не получают от него. Впрочем, бывают и исключения. Личность Будды послужила источником религиозного вдохновения для китайцев и десятка других народов. Империя Гупта являет собою пример индийского государства, которое столь же радушно принимало чужеземцев и их культуру, как сегодня это делает Европа и Америка. Только возвышение ислама положило конец этой долгой эпохе культурного обмена, оставившей след в верованиях и мышлении индийского народа.

Религиозные традиции

Индуизм в действительности являет собой не что иное, как беспредельный синтез, объединяющий в себе элементы из сотен разных источников и включающий в себя все мыслимые религиозные традиции. Таких традиций – великое множество. Землепоклонство, солнцепоклонство, культ живой природы, поклонение небу, почитание героев и предков, культ матери или отца, поклонение мертвым, мистическая взаимосвязь растений и животных – все это в той или иной мере нашло свое отражение в индуизме. Каждая традиция является исторической вехой, отмечающей слияние или поглощение народов, прежде чуждых друг другу. Все эти традиции накрепко спаялись друг с другом и образуют теперь единое целое. Но, посещая отдаленные святилища, изучая литературу определенных периодов, мы можем выявить отдельные влияния, оказавшие воздействие на формирование индуизма.

Великий систематизирующий импульс истории время от времени стремится включить традиционную общепризнанную традицию или часть ее в единое органическое целое. Подобные попытки с разной степенью успешности предпринимались не раз. Примером могут служить компиляционные писания Пураны, эпические сказания Рамаяна и, в особенности, Махабхарата. Каждое из этих произведений несет в себе некое древнее ядро, столетиями передававшееся по памяти из уст в уста. Это наследие перекладывается на письмо, претерпевая при этом изменения, которые делаются автором с целью несколько осовременить произведение.

Махабхарата

Махабхарата являет собой результат грандиозных усилий по сохранению в едином комплексе всех древних верований и традиций народа. Из самого названия видно, что в основе этого выдающегося литературного произведения лежит сознание единства Бхараты или индийского народа. Это олицетворение идеалов социальной организации, религии, древней истории, мифологии и морали индийцев.

Таким образом, если мы хотим проследить развитие индийской мифологии с самого ее начала до абсолютной зрелости, изучив все разнообразные промежуточные этапы этого развития, лучшего проводника, чем Махабхарата, нам не найти. Ибо индийская мифология – это не просто предмет для тщательного изучения любителями древностей, она буквально пропитывает собой самую жизнь народа, оказывая на нее мощное влияние. Именно живая мифология, последовательно отражающая процесс жизненного развития и принимающая сообразные формы, стала значимым фактором в повседневной жизни людей. Эта живая мифология и нашла отражение в Махабхарате.

Это та самая мифология, что запечатлелась в Махабхарате. В этом произведении она обрела свою законченную форму и оказала сильное влияние на индийское общество. Прочие мифы со временем растаяли как дым, не оставив после себя никаких следов. Они не обрели в людской памяти никакой конкретной формы. Этот факт нашел отражение в популярной бенгальской поговорке: «Чего нет в Махабхарате, не найдешь и в Бхарате (Индии)». Махабхарата соединяет в себе как простейшие, так и развитые формы мифологии. Это произведение можно назвать абсолютным воплощением индийского ума и души.

На ранних этапах истории человечества люди не проводили четкой границы между собой и животным миром, наделяя зверей и птиц своими мыслями и чувствами, очеловечивая землю и воду, луну и солнце, звезды и планеты. Позднее, когда люди осознали свое место во вселенной, звездный мир отошел на задний план, уступив место человеку.

В этой книге мы рассматриваем обе эпохи мифологии, раннюю и более зрелую. Мы расскажем о зарождении мифологии и ее развитии в первобытную эпоху, а также познакомим с более поздним мифологическим творчеством.

Глава 2 Рамаяна

Вальмики – имя почти столь же загадочное, как Гомер. Без сомнения, он родился брахманом и был тесно связан с властителями Айодхьи. Вальмики собирал песни и легенды о Раме (впоследствии названном Рамачандрой, в отличие от Парашурамы). С большой долей уверенности можно говорить о том, что в более позднее время произведение Вальмики было дополнено, например, Уттара-кандой.

Вальмики приписывается создание шлоки – эпического стихотворного размера. Во многом благодаря ему сформировался язык и стиль индийской эпической поэзии. Как гласит Рамаяна, Вальмики был современником Рамы и приютил Ситу в период ее изгнания. Он же поведал Рамаяну сыновьям Ситы – Куше и Лаве.