107 815 сельских обществ, объединявших 232 907 населенных пунктов, было в Российской Империи на начало XX века. Эти образования не только подчиняли порядку крестьянский труд, но и обеспечивали своим членам серьезные социальные гарантии, поэтому многие видели в крестьянской общине прообраз социального государства будущего. Однако архаические модели человеческих отношений хотя и гарантируют стабильность, сильно мешают модернизации страны. Между тем промышленная модернизация была необходима, и вместе с заводами и железными дорогами Россия получила армию рабочих, которые в отличие от крестьян были вполне восприимчивы к революционной пропаганде.

АЛЕКСАНДР КРАВЕЦКИЙ

Демократия снизу

Российские законодатели всегда предпочитали предписывать стране нормы жизни, исходя из умозрительных представлений об идеальном обществе. Ситуаций, когда законодательство лишь оформляло уже существующие общественные институты, а не конструировало нечто новое и невиданное, было в нашей истории не так уж много. Именно к таким счастливым исключениям относится крестьянская община. Даже во времена крепостного права крестьянская община обладала достаточно большой самостоятельностью в повседневных делах. Ведь владельцу душ было важно получение дохода, община же несла перед помещиком коллективную ответственность, гарантируя выплату оброка со всех хозяйств, входящих в нее. В правовое поле крестьянская община включалась постепенно. В 1838 году законодательство признало сообщества государственных крестьян, а после отмены в 1861 году крепостного права крестьянское «общество» стало той сельской административной единицей, с которой власть была готова иметь дело (сами крестьяне слово «община» не использовали, а свои объединения называли миром или обществом, причем последнее название фигурировало и в государственных бумагах). Главным органом крестьянского общества был сход, выносивший решения чаще всего в устной форме, хотя они могли и записываться. Именно мирской сход распределял наделы между членами общины, регламентировал порядок общих работ, нанимал пастухов и сторожей, размышлял, стоит тратить силы и средства на строительство дорог и мостов или же с этим можно повременить. На сходе в общину принимались новые члены и исключались те, кто решал перебраться в город или в другое село. Прием и исключение проходили непросто, поскольку члены общины были связаны круговой порукой и отвечали за то, чтобы все крестьяне исправно платили подати и исполняли свои обязанности перед государством. Если из общины уходил полноценный член, его долги и обязанности перекладывались на тех, кто оставался. Новых же членов было нужно обеспечить земельным наделом, а земли всегда не хватало.

При принятии решений мир исходил не только из соображений целесообразности, но и из своих представлений о справедливости и законе. Мир мог, например, удовлетворить просьбу бывшей односельчанки, которая вышла замуж в другое село, но, овдовев, пожелала вернуться назад. И хотя никаких формальных прав на получение земли по месту прежнего жительства вдова не имела, мир, учтя, что вдова — «природная нашей деревни соседка», постановлял, что она может вернуться назад на «вечное жительство». Несложно представить, до какой степени при обсуждении подобных вопросов накалялась обстановка.

Вообще, при принятии мирских решений господствовали внутренние правила, а не законы империи. Например, живущие на государственных землях сибирские крестьяне передавали и наследовали свои наделы, хотя по закону эти земли принадлежали казне. Ссылки на то, что эту землю обрабатывал отец и дед, оказывалось вполне достаточно, чтобы община признала права потомка. И никого не интересовало, по какому праву отец и дед пользовались землей.

Неписаные традиции работали не хуже писаных законов. Так, в некоторых регионах правом засева гривы, то есть возвышенности среди болот, обладал тот, кто по весне первый приехал на участок с сохой и распахал его. Отсюда поговорка «чей наезд, того и пашня», которую современный урбанистический быт преобразовал в сентенцию «кто первый встал, того и тапки». При этом выезд на гриву ранней весной не означал, что крестьянин претендует на владение этим местом — он признавал его территорией, находящейся в общей собственности. Потенциальный владелец не мчался по болоту с сохой, а заявлял о своих правах на сходе. И если сход поддерживал его притязания, временный пользователь безропотно уходил.

Сельские сходы могли собираться часто, иногда два-три раза в неделю. Участвовали в них главы всех самостоятельных хозяйств. Главы семей, не отделившихся от родителей и живших с ними под одной крышей, в сходах не участвовали. Традиция устанавливала порядок проведения сходов. Пожилые крестьяне сидели, молодые стояли. Споры иногда приобретали весьма эмоциональный характер, но до драк не доходило. Если же кто-то считал себя оскорбленным и полагал, что обязан физически наказать обидчика, то он должен был каким-то образом заманить зарвавшегося оппонента в кабак. В отличие от уличного мордобоя кабацкие драки считались допустимыми. Если же побитый в кабаке пытался жаловаться общине, то мог услышать, что хорошие люди по кабакам не ходят, а на улице тебя бы никто не тронул.

Несколько иначе выглядели большие сходы, в которых участвовали жители разных сел, а то и всей волости. Участие в таких больших собраниях многие крестьяне воспринимали как выход в свет, люди робели и часто предпочитали молчать, чтобы не сказать глупость и не опозориться. Здесь же появлялись и свои публичные политики — бойкие обитатели торговых сел или же те, кто получил опыт городской жизни. Людей, способных говорить с толпой и пробивать те или иные решения, крестьяне называли горланами. Они могли оказывать существенное влияние на ход собрания, поэтому горланов иногда подкупали. Именно их следует считать первыми в истории России проплаченными депутатами.

В XIX веке о крестьянских сходах писали много — и журналисты, и писатели, и этнографы. При этом объектом критики сторонних наблюдателей был как раз излишний демократизм этих мероприятий, который воспринимался как хаос и анархия.

Корпоративная этика

Община давала своим членам довольно серьезные социальные гарантии. В случае чрезвычайных происшествий — пожара, болезней и прочих неприятностей, да и просто когда работы становилось слишком много и люди переставали справляться, община приходила на помощь. Крестьянский мир посылал здоровых людей топить печь, готовить еду и ухаживать за детьми в тех домах, где все работоспособные члены семьи были больны. Вдовы и сироты могли рассчитывать на помощь в обработке земли или уборке урожая.

В некоторых случаях помощь не была безвозмездной — человек, которому она оказывалась, должен был в будущем в какой-то форме за нее расплатиться. Например, погорелец мог просить мир поставить ему новую избу. Мир выделял лес под вырубку, предоставлял рабочую силу и т. д. Когда же погорелец становился на ноги, он выплачивал долг. Существовала также традиция прощать долги такого рода за угощение, то есть за еду и питье, которыми хозяин потчевал пришедших помочь.

Обычно помочи (так называлась коллективная мирская помощь соседу) начинались с того, что хозяин просил поддержки у односельчан. Это происходило на сходе, или же нуждающийся просто обходил дворы. Участие в помочах не было обязательным, но желающих обычно бывало много, поскольку за коллективной работой следовало угощение, а после застолья — ночные катания на лошадях и прочие развлечения. Нужно сказать, что после революции идею помочей успешно перехватила власть. Коллективный бесплатный труд в нерабочее время получил название субботников и воскресников, хотя в роли нуждающегося погорельца выступало родное государство. По образцу деревенских помочей субботникам старались придать характер праздника труда. Играющий на рабочем месте оркестр — характерная черта подобных мероприятий.

Мы не погрешим против истины, сравнив село с корпорацией, которая регламентирует не только труд своих членов, но и их личную жизнь и отдых. Корпоративы, то есть регулярные праздники, были совершенно необходимой частью жизни русского крестьянина. Дням церковного календаря соответствовали не только предписанные Типиконом церковные богослужения, но и традиционные игры и развлечения, кроме прочего, решавшие многочисленные социальные проблемы. К примеру, в некоторых регионах молодежь, обходя дворы со святочными песнями и прибаутками, поименно перечисляла пары на стадии активного ухаживания. Войдя во двор, где жил потенциальный жених, толпа пропевала или выкрикивала имя его партнерши. Таким образом до родителей доносилось, кого их сын намерен выбрать на роль жены. Родители же, имевшие в этих вопросах право решающего голоса, могли поддержать этот выбор, а могли и воспротивиться.

Крестьянское хозяйство — это семейное производство. Родственные и трудовые отношения переплетались здесь порой очень замысловато. Картина нередко осложнялась еще и тем, что в одном доме сосуществовало несколько семей. Дело в том, что мужчина мог стать полноправным членом общины, только женившись. И происходило это не сразу после свадьбы, а лишь после выделения из родительского хозяйства и строительства собственного дома. А до того младшая семья считалась частью родительской, и на мирском сходе интересы последней представлял лишь один человек. Глава семьи — большак, как правило, старший из здоровых и активных мужчин, был всевластным правителем семьи. А поскольку деревенские работы довольно четко делятся на мужские и женские, заместителем большака по женской части была его жена — большуха, или старшуха. Если же большак был вдовцом, эту функцию исполняла его незамужняя сестра или же старшая невестка.

О внутрисемейной демократии говорить не приходится. Все распоряжения большака подлежали безоговорочному исполнению. Если община была институтом демократическим, то семья — жестко патриархальным. Отношения между членами семьи были иерархичными, и место в этой иерархии определялось не личными качествами, а традицией. Например, сноха, первой пришедшая в дом, обладала перед прочими правами «первозамужества» — занимала, независимо от возраста, относительно привилегированное положение.

Перечить старшим было невозможно, что создавало благодатную почву для различных злоупотреблений. В первую очередь здесь следует упомянуть снохачество, распространенную практику сожительства большака со своими невестками. Власть, которой большака наделяла семья, давала ему такую возможность. Не составляло труда услать сына работать вне дома, чтобы остаться наедине с его женой. А механизмов защиты от посягательств большака практически не было. Случаи обращения женщин в суд по этому поводу были единичными и ни к чему не приводили, поскольку волостные суды всячески уклонялись от рассмотрения подобных дел. Общественное мнение практически не осуждало снохачество, и сын, решившийся протестовать против подобных притязаний отца, считался сыном непочтительным. Лишь в 1918 году снохачество вошло в перечень поводов для расторжения церковного брака.

Больно умные

Экономические связи крестьян были довольно обширными, о какой бы то ни было замкнутости общины говорить не приходится. Крестьяне прекрасно умели контактировать с представителями других сословий, хотя о взаимопонимании можно было говорить далеко не всегда. Публицист и славянофил Юрий Самарин так описал коммуникацию крестьянина с чужаком, от которого он зависит: «Умный крестьянин в присутствии своего господина притворяется дураком, правдивый бессовестно лжет ему прямо в глаза, честный обкрадывает его, и все трое называют его своим отцом».

Представителей других сословий, приехавших что-то продавать, покупать или же собирать подати, крестьяне все-таки уважали. Но был и другой тип пришлых горожан, которые ничем не торговали, не исполняли властных функций и даже не искали полезных ископаемых. Свою миссию они видели в просвещении, к чему крестьяне совершенно не стремились. Просвещаться, то есть каким бы то ни было образом менять взгляды и образ жизни, крестьяне не любили. Доброхота-помещика, желавшего за свой счет изменить жизнь крестьян к лучшему, ненавидели сильнее, чем безжалостного эксплуататора.

В России образованные люди всегда любили учить народ и прививать ему свою систему ценностей, считая ее единственно верной. Правда, успехи подобного просвещения были довольно скромными — крестьянская община прекрасно противостояла любым внешним воздействиям. Это на своей шкуре почувствовали революционеры-народники. Не будем углубляться в хорошо известную историю хождения в народ, когда летом в деревню отправились сотни переодетых крестьянами студентов и прочих молодых людей, пересыпавших свою речь диалектными словечками. Этот костюмированный культпоход должен был решить амбициозную задачу трансформировать крестьянскую общину в социалистический фаланстер. Народникам казалось, что крестьяне, воспитанные на демократических процедурах общинной жизни и к тому же склонные к коллективизму, уже почти готовые жители города Солнца. Надо лишь найти к ним правильный подход и говорить с ними на языке, который они понимают. Именно поэтому агитационные сочинения стилизовались в том числе под благочестивые листки для простого народа. Известна, например, брошюра «О мученике Николае и как должен жить человек по закону правды и природы», рассказывающая не о святителе Николае Мирликийском, как можно было ожидать, а о Николае Гавриловиче Чернышевском. А на обложке другой брошюры красовался такой заголовок: «Слово на Великий Пяток преосвященного Тихона Задонского, епископа Воронежского, о правде и кривде». Однако к святителю Тихону Задонскому это сочинение отношения не имеет — его автором был народник С. М. Кравчинский, а отпечатали брошюру в Женеве. Агитаторам казалось, что крестьяне с их ярко выраженным коллективизмом — прирожденные революционеры, но при ближайшем знакомстве выяснялось, что крестьяне — это защитники существующего порядка вещей, а не его разрушители. Так что все эти попытки агитации на языке народа потерпели полную и сокрушительную неудачу. Крестьяне слушали агитаторов с большим скепсисом и охотно сдавали их властям.

Революционеры были далеко не единственные, кого отторгала крестьянская община. Она с недоверием относилась вообще ко всем, кто пытался изменить ее привычный, не подлежащий критике уклад. Доставалось и священникам-идеалистам. Молодые выпускники семинарий мечтали нести в народ живое слово и встречали полное непонимание. Когда приехавший в свой сельский приход священник А. И. Розанов произнес первую проповедь не по писаному тексту, а просто обращаясь к людям, прихожане восприняли это негативно. Община стала упрекать священника — дескать, он должен проповедовать «от Писания», то есть по книге, а отсебятину говорить может каждый. И священнику пришлось уступить. «После возьмешь, бывало, с клироса какую-нибудь книгу, положишь на аналой, да и говоришь, что знаешь»,— вспоминал Розанов. То есть он по-прежнему произносил импровизированные проповеди, но при этом глядел не на людей, а в книгу. И это всех устраивало.

Но были и куда менее безобидные традиции. Например, следование деревенским правилам хорошего тона вело к тому, что священник злоупотреблял спиртным. В сельских приходах отказ батюшки выпить предложенную хозяином водку воспринимался как страшное оскорбление. Во время праздничных обходов, когда священник посещал дома прихожан, те видели в нем почетного гостя, которого необходимо потчевать и в первую очередь — поить. Уважительных причин для уклонения не было, отказы не принимались. В крестьянской культуре совместные трапезы имели большое значение. Это был способ поддержания добрососедских отношений внутри прихода, поэтому отказаться от угощения и застолья было невозможно. «В нашем простонародье,— вспоминал священник Иоанн Беллюстин,— доселе неизменным сохраняется то свойство, которое во времена давние отличало предков его,— гостеприимство. Прекрасное в себе, оно, однако же, слишком грубо, невыносимо, навязчиво проявляется у крестьян. Так, случился праздник, например Пасха,— священник ходит с образами. Угощение, то есть водка и закуска, в каждом доме. Молебен отслужили, и священника просят почтить хозяина, выпить водки и закусить. Священник отказывается — перед ним становится все семейство на колени и не встает, пока священник не выпьет. Не подействовало и это, уговорил он хозяев встать и идет, не выпивши,— конечно, хозяин в страшной обиде; с негодованием бросает что-нибудь за молебен и уже не провожает».

Приехавший в сельский приход молодой священник оказывался перед дилеммой: либо принимать угощения прихожан и периодически напиваться в стельку, либо отказываться от алкоголя и таким образом испортить отношения с приходом. В результате некоторые священники просили церковные власти выпустить указ, под страхом всех мыслимых и немыслимых кар запрещающий церковнослужителям употреблять спиртное. Тогда священник мог бы честно говорить гостеприимным хозяевам, что пить ему закон запрещает. «Пока принцип необижания будет допускаем,— писал один из участников дискуссий,— до тех пор известная картина Перова «Крестный ход в деревне» не выведется в Православной Русской Церкви».

К светлому будущему

Куда эффективнее преобразовывали общину реформаторы сверху. Почему борцы за капиталистическое будущее не любили крестьянскую общину, вполне понятно. Круговая порука, которой были повязаны ее члены, означала, что наиболее способные и предприимчивые будут платить налоги за нерадивых и бездельников. Общинная собственность на землю, когда один участок переходил от одного семейства к другому, лишала стимула повышать ее плодородие — зачем, если на следующий год твою землю будет обрабатывать другая семья? К тому же круговая порука затрудняла выход крестьян из общины, что тормозило развитие промышленности. Именно этим объясняется то, что Петр Столыпин делал ставку не на крестьянскую общину, а на отдельные самостоятельные хозяйства. По идее так должно было произрасти прогрессивное сельскохозяйственное производство, опирающееся на научные методы, а не на сомнительные местные традиции. А тех, кто не вписался в новое хозяйство, ждали рабочие места на заводах и фабриках.

С точки зрения экономики эта схема кажется практически безупречной. Но по крайней мере с одной существенной оговоркой. Схема не учитывает глубочайшего культурного шока, который испытывал вырванный из общины и переселившийся в рабочую казарму (так тогда называли общежития) крестьянин. Конечно, крестьянский труд был нелегким, но община работала как социально ориентированная корпорация, которая обеспечивала селу общественную стабильность. В городе же ничего подобного не было. Если для крестьян праздничные дни были средством консолидации, то отдых у рабочих не имели устойчивой традиции и превращался в грандиозную пьянку. Рабочие в выходные представляли собой серьезную опасность для общественного спокойствия. «Всякий, кому приходилось бывать в праздничные дни в фабричных центрах, поражается тем разгулом, который царствует среди рабочих,— говорил в 1896 году один из докладчиков на IV Всероссийском торгово-промышленном съезде.— Кабаки и трактиры, составляющие неизбежную принадлежность таких мест, бывают обыкновенно переполнены народом. Водка быстро производит свое действие, начинаются ссоры, драки целыми партиями, причем в дело нередко пускаются ножи, и в результате несколько человек изувеченных или раненых. Для поддержания хотя бы некоторого порядка среди фабричного населения фабричной администрации приходится содержать усиленный состав сторожей и фабричной полиции».

Оказавшиеся вне общины крестьяне были удобным объектом для различных революционных агитаторов. Это и был тот самый пролетариат, которому нечего терять и на который делали ставку представители наиболее радикальных революционных партий. Бывшие крестьяне из рабочих казарм, так же как и бывшие крестьяне, попавшие в окопы Первой мировой войны, оказались пушечным мясом революции, а затем и Гражданской войны. Что же касается крестьянской общины, то в процессе коллективизации 1920-1930 годов эта форма человеческого общежития прекратила свое существование.

Самое важное в канале Коммерсантъ в Telegram

общественно-производственное объединение крестьян на началах самоуправления, самоорганизации, взаимопомощи и совместного владения землей.
Слово «община» позднего происхождения. Оно возникло путем точного перевода аналогичных иностранных понятий. Русские же крестьяне говорили «мир» или «общество».
Основы существования общины (во всех ее разнообразных видах — вервь, задруга, печище и др.) лежали в «самом духе народа, в складе русского ума, который не любит и не понимает жизни вне общины и даже в своей кровной семье хочет видеть общину, товарищество», — писал видный исследователь русской общины И.Н. Миклашевский. Народное сознание выработало бесчисленное количество пословиц, так или иначе связанных с общиной (миром), которые отражали господствующее значение ее в жизни и судьбах народа. «Никакой мирянин от мира не прочь, от мира прочь не мирянин», «Миром все снесем», «Мирская слава сильна», «Мир, община столбом стоит», «Мира не перетянешь, мир за себя постоит», «На мир и суда нет», «На мир ничего не сменяют», «В миру виноватого нет», «Дружно — не грузно, а врозь — хоть брось».
Понятие «мир» для крестьянина отражало всю глубину его духовно-нравственного сознания, олицетворяя не просто арифметическое соединение крестьян, а нечто большее — соборное соединение, имеющее характер высшего закона.
Крестьянин говорил так: «мир собирался», «мир порешил», «мир руки давал», «мир выбрал», вкладывая сюда значение высшей духовно-нравственной инстанции — «мир крещеный», «мир христианский».
Экономический принцип общины, отмечал А.И. Герцен, — полная противоположность знаменитому положению Мальтуса: она предоставляет каждому без исключения место за своим столом. Земля принадлежит общине, а не отдельным ее членам; последние же обладают неотъемлемым правом иметь столько земли, сколько ее имеет каждый другой член той же общины.
Мальтус считал, что право на жизнь имеет только сильнейший, победивший в острой конкурентной борьбе; побежденный в ней не имеет таких прав. Нет! — решительно говорил русский крестьянин. Право на жизнь имеет всякий родившийся на этот свет — гарантией чего является взаимопомощь и взаимная поддержка в общине.
Община, писал русский историк и этнограф И.Г. Прыжов, основана на вечном законе о братской любви, на законе, что «Веревка крепка с повивкой, а человек с помощью», «Друг о друге, а Бог обо всех». Мир как одна семья, мнение которой нередко стоит выше писаного закона: «Деритесь, да не расходитесь», «Все за одного и один за всех», «Вперед не забегай, от своих не отставай», «Отстал — сиротою стал», «Хоть назади, да в том же стаде». Сила, связующая мысль, по мнению Прыжова, — общая выгода, общая беда: «Люди — Иван, и я — Иван, люди в воду, и я в воду», «На миру и смерть красна». Личность в общине всецело предана ее интересам: «Где у мира руки, там моя голова», «К миру приложился — головой заложился». Мир являет собой высшую инстанцию для крестьянина, выше которой только царь да Бог: «Мир — велик человек», «Мир — великое дело», «Сто голов — сто умов». В преданности миру — залог благополучия и преуспеяния, поэтому решениям мира подчиняются беспрекословно: «Где мир да люди — там Божья благодать», «Глас народа — глас Божий», «Что мир порядил, то Бог рассудил», «Что миром положено, так тому и быть», «Мир один Бог судит», «Мир с ума сойдет — на цепь не посадишь».
В народном сознании мир (община) — могучий богатырь: «Коли всем миром вздохнут, и до царя слухи дойдут», «Как мир вздохнет, и временщик издохнет», «Мирская шея толста» (то есть многих спасти может), «Мирская шея туга: тянется да не рвется. Мирская шея жилиста», «Мир по слюнке плюнет — так и море», «Мир сразу не похоронишь».
«Мир силен, — отмечает Прыжов. — Ему нипочем никакое несчастье, никакая нищета: «Вали на мир — все снесет», «Мир — золота гора», «С миром и беда не убыток». Мир силен и несокрушим: «С миром не поспоришь», — говорит народ и при этом гордо спрашивает: — «Кто больше мира будет?», «Мир не перетянешь», «Мир заревет, так лесы стонут», «Мирская слава звонка», «Мир запоет, так камень треснет», «Собором и черта поборем», потому что «Одному страшно, а миру не страшно», «Не то страх, что вместях, а сунься — на один».
Самоуправление русских крестьян возникло в процессе освоения огромной территории нашей страны. Множество рек и озер, непроходимые леса и сравнительно малочисленное население, селившееся здесь мелкими деревеньками, между которыми порой пролегали пространства в 100-200 верст. Территория с центром в сравнительно большом населенном пункте называлась крестьянами волостью, а население волости — миром. Волость на своих собраниях-сходах выбирала старосту и некоторых других руководящих лиц, решала вопросы о принятии в общину новых членов и выделении им земель. «В деревне, — писал Н.П. Павлов-Сильванский, — действительная власть принадлежит не представителям царской администрации, а волостным и сельским сходам и их уполномоченным старшинам и сельским старостам…
Волостная община самостоятельно ведала сбор податей, низший суд и полицию. Тиун и доводчик являлись в волость, только когда в ней возникало уголовное дело и начинался спор о границах ее территории с соседними или крупными землевладельцами.
…Значение мирского самоуправления усиливалось высшей выборной должностью сотского, общего представителя этих волостных общин стана. Сотский связывал эти общины в одно целое, в один земской мир стана. Он являлся посредником между волостным старостой и чиновниками наместника… Свои кормы и поборы чиновничество могло получать только… от высшего мирского представителя — сотского…»
В более поздние времена выборный сотский выполняет полицейские функции: наблюдает за чистотой в селеньях, за чистотой воды в речках, за пожарной безопасностью, за порядком во время торгов, базаров, за продажей доброкачественных продуктов, за проведением торговли с надлежащими свидетельствами и др.
Сход был далеко не единственной формой общественных собраний крестьян. Историк Л.В. Черепнин рассказывает, как еще в XIV-XV вв. существовал обычай «пиров» и «братнины», представлявших собой «коллективные торжественные собрания, во время которых съехавшиеся угощались за праздничным столом. В этих формах проявлялась деятельность сельской крестьянской общины. Во время «пиров» и «братчин» могли обсуждаться крестьянские нужды, решаться мирские дела. «Пиры» и «братчины» были одним из средств сплочения крестьянства по отдельным, мало связанным еще между собой селениям, разбросанным на огромной территории».
Все дани и платежи, разные трудовые повинности налагались княжеской властью на всю волость, а она уж на своих сходах сама решала, как разверстать эти тяготы среди крестьян: «по животам и промыслам», «по силе» каждого хозяйства, а может быть, отбывали те или иные повинности сообща, с круговой порукой всех за каждого, имущего за неимущего, хозяйственных жильцов-волощан за пустые заброшенные участки.
«Кто за сколько душ тянет, столько землицы берет», — говорили крестьяне. «По тяге и поле», «В восемнадцать лет жениться, чтобы на тягло садиться», «На мир баран прибыл» (то есть налог, тягота), «Постылое тягло на мир полегло» (при раскладке тягла, которое никто на себя не принимает).
На первых этапах существования волостной общины крестьяне были заинтересованы в привлечении новых членов: земли много, а чем больше людей, тем податей на одного человека будет меньше. Волость имела свой выборный крестьянский суд, и только важнейшие преступления рассматривались княжеской властью, и то материалы по ним готовились выборными крестьянами волости. Волость обеспечивала удовлетворение духовных потребностей населения: строила церкви, подыскивала для них священника, определяла их содержание, иногда заводила школы для подготовки грамотеев.
По мере роста населения и числа населенных пунктов волость дробилась на отдельные самоуправляемые общины, избиравшие в волостное управление своих выборных и принимавшие активное участие в разработке «волостной политики».
Проходили столетия, но русская деревня продолжала сохранять сложившиеся в глубокой древности традиционные формы общественной жизни. Еще в н. XX в. можно было встретить социальные структуры, существовавшие пятьсот и более лет назад.
Прежде всего, как и в старину, одна или несколько деревень составляли мир, сельское общество обязательно со своим демократическим собранием — сходом — и своим выборным управлением — старостой, десятским, сотским.
На сходах демократическим путем обсуждались дела по общинному владению землей, раскладу податей, приселению новых членов общины, проведению выборов, вопросы пользования лесом, строительства плотин, сдачи в аренду рыболовных угодий и общественных мельниц, отлучки и удаления из общины, пополнения общественных запасов на случай стихийных бедствий и неурожаев.
На сходах отдельных селений (чаще составлявших только часть общины) демократически регулировались все стороны трудовой жизни села — сроки начала и окончания с.-х. работ; дела, связанные с лугами («заказы» лугов, выделение вытей, жеребьевки, аукционы); починка дорог, чистка колодцев, строительство изгородей, наем пастухов и сторожей; штрафы за самовольные порубки, неявку на сход, нарушение общинных запретов; семейные разделы и выделы, мелкие преступления; назначение опекунов; конфликты между членами общины и некоторые внутрисемейные конфликты; сборы денег на общие расходы селения.
Крестьянские сходки, их гласность, независимый характер выступлений поражали наших интеллигентов. Вот как описывал одну из таких сходок писатель Н.Н. Златовратский:
«Сходка была полная. Большая толпа колыхалась против моей избы. Тут собралась, кажется, вся деревня: старики, обстоятельные хозяева, молодые сыновья, вернувшиеся с заработков в страдное время, бабы и ребятишки. В тот момент, когда я пришел, ораторские прения достигли уже своего апогея. Прежде всего меня поразила замечательная откровенность: тут никто ни перед кем не стеснялся, тут нет и признака дипломатии. Мало того что всякий раскроет здесь свою душу, он еще расскажет и про вас все, что только когда-либо знал, и не только про вас, но и про вашего отца, деда, прадеда… Здесь все идет начистоту, все становится ребром; если кто-либо по малодушию или из расчета вздумает отделаться умолчанием, его безжалостно выведут на чистую воду. Да и малодушных этих на особенно важных сходах бывает очень мало. Я видел самых смирных, самых безответных мужиков, которые в другое время слова не заикнутся сказать против кого-нибудь, на сходах, в минуты общего возбуждения, совершенно преображались и, веруя пословице: «На людях и смерть красна», — набирались такой храбрости, что успевали перещеголять заведомо храбрых мужиков. В такие минуты сход делается просто открытою взаимною исповедью и взаимным разоблачением, проявлением самой широкой гласности. В эти же минуты, когда, по-видимому, частные интересы каждого достигают высшей степени напряжения, в свою очередь, общественные интересы и справедливость достигают высшей степени контроля. Эта замечательная черта общественных сходов особенно поражала меня».
Важное значение на сходах принадлежало старосте, который организовывал сходы, наблюдал за порядком, заведовал мирскими делами, а в случае необходимости даже обладал правом арестовать виноватого. «И мир не без начальника», — говаривали крестьяне. «Мир всех старше, а и миру урядчик есть», «Сноп без перевязи — солома» (о старосте).
Своих выборных крестьяне уважали и подчинялись им, но и подходили к ним довольно строго. Кого попало и просто так крестьяне не выбирали. «Сидишь на ряду (в начальниках), не молви «не могу», «Коли сидеть на ряду, так не играть в дуду», «На старосту не челобитчик, а от миру не прочь».
Несколько сельских общин образовывали волость, которая также управлялась демократическим путем. Высшим органом волости был волостной сход, собиравшийся в большом торговом селе и состоявший из сельских старост и выборных крестьян (по одному из десяти дворов). Но это совсем не означало, что на сход не могли прийти и другие крестьяне, желавшие участвовать в волостном собрании. Волостной сход выбирал волостного старшину (как правило, на три года), волостное правление (собственно, это были старшины и все старосты волости) и волостной суд.
Волостное правление вело книги для записывания решений схода, а также сделок и договоров (в том числе трудовых), заключенных крестьянами как между собою, так и с посторонними для волости лицами. Вся бумажная работа велась волостным писарем, который, конечно, был важным лицом в деревне, но крестьянского схода побаивался, ибо всегда мог быть с позором изгнан. Да и волостного старшину крестьяне не больно боялись. Знали, коль старшина начнет злоупотреблять доверием общества, то его в следующий раз не выберут или убавят жалованье.
Кроме руководителей, на крестьянских сходах по мере необходимости выбирали ходатаев по общественным делам, челобитчиков в губернский или столичный город. Такие ходатаи звались мироедами (негативный смысл у этого слова появился позже, а тогда это означало людей, живших на мирской счет во время своей командировки по общественным делам) и каштанами. «Мироед, каштан, а без него не проживешь», ибо «от мира челобитчик, а сам никому не обидчик».
В каждой волости на крестьянском сходе избирался волостной суд из четырех судей — крестьян-домохозяев, достигших 35 лет, грамотных, пользующихся уважением среди односельчан.
В волостном суде, руководствуясь местными крестьянскими обычаями, дела разбирались по совести, склонить спорящих старались к примирению. Конечно, права волостного суда ограничивались мелкими спорами и тяжбами, хотя они могли разбирать дела по мелким кражам, о мотовстве, дела, связанные с наказанием пьяниц и других нарушителей общественной нравственности. Волостные суды имели право приговаривать виновных к денежным взысканиям до 30 рублей и к аресту на хлебе и воде до 30 дней.
Бывали случаи, когда народный сход в общине превращался в настоящий суд, а порой просто в самосуд над ворами и конокрадами. Известны случаи, когда виновных немедля предавали смерти.
Общинные формы жизни существовали даже в тюрьме, что было даже признано тюремным начальством. Здесь присутствовали все характеристики общины — сход, выборы, общественное мнение, общий суд и наказание, иногда даже в форме смертных приговоров острожного самосуда.
Наряду с самоуправлением, краеугольным основанием общины служила общественная взаимопомощь и взаимоподдержка. Осуществлялась она прежде всего посредством древней формы совместного труда — помочей, капусток, супрядок и др.
За многие столетия существования самоуправляемых волостных и простых общин (в отдельных случаях состоявших только из одного селения) навык к самоуправлению и взаимопомощи стал национальной чертой и общественной потребностью русских крестьян, с которыми центральной власти и отдельным феодалам приходилось считаться.
В XIV-XVI вв. происходит широкая раздача князем тяглых волостных земель вместе с крестьянским населением в поместье в виде платы за службу, а то и вотчины обладания боярам, детям боярским и дворянам. В этих условиях волостная община погибает, так как ее функции переходят к владельцам вотчин и поместий, но, как правило, продолжает существовать обыкновенная община. Вотчинники и помещики, с одной стороны, вынуждены были считаться со сложившейся за многие столетия этой формой крестьянской жизни, а с другой стороны, сохранение обыкновенной общины им было выгодно организационно. Община с помощью круговой поруки выплачивала все повинности и организовывала выполнение барщинных работ. Таким образом, помещик имел готовую организацию труда, производства и распределения, а крестьянин продолжал существовать в привычных ему формах общественного самоуправления. Вместе с тем волостная община погибла не повсеместно, но продолжала существовать на государственных землях, выполняя вплоть до н. XX в. те же самые функции, что и много веков назад.
Как справедливо отмечал М.И. Семевский, попытки уничтожить общинные формы землевладения и общественной жизни крестьян были сравнительно редки даже на помещичьих землях. Во 2-й пол. XVIII в. большинство имений состояло на оброке, а в таких вотчинах крестьяне, обыкновенно, совершенно свободно пользовались землей на излюбленных ими общинных началах, почти без всякого вмешательства со стороны помещика. В этом отношении наш крепостной крестьянин находился в несравненно более выгодном положении, чем такой же крестьянин в Западной Европе.
В крупных крепостных вотчинах владелец крепостных и назначенный им управляющий, вотчинная канцелярия или контора, состоявшая нередко из нескольких отделов, были лишь верхним этажом вотчинного управления; по древней традиции, нарушать которую боялись многие помещики, находился нижний этаж управления — крестьянское самоуправление — староста, выборные, десятские, сотские и общий сход, который самостоятельно решал внутренние вопросы общины. Конечно, были и злоупотребления. Помещики часто пытались покровительствовать определенным крестьянам при выборах их на определенные выборные должности, хотя сами в сходах участия не принимали.
Пока земли и угодий было много в крестьянской общине, переделы не производились. Но вот в XVII-XVIII вв. в связи с ростом населения землю стали регулярно переделивать между членами общины.
Земля и все другие крестьянские угодья (покосы, луга, леса) раздавались крестьянам поровну. Сначала все угодья делили на равные куски по качеству и степени удаленности от селения — хорошие, средние и плохие. Потом каждый крестьянин, согласно жребию, получал по куску угодий каждого качества и удаленности от селения.
«Дело в шляпе», — говаривали крестьяне, так как жребий тянули из шляпы. Но: «Жребий метать, после не пенять», «Жребий — Божий суд». Переделы угодий осуществлялись раз в 5-20 лет, обычно в зависимости от «размножения народа». Распределение осуществлялось либо по семействам, либо по тяглам (работающие муж и жена). Таким же образом распределялись между крестьянами и повинности — налоги, а у помещичьих крестьян также барщина или оброк.
Раздел земли в общине носил ярко выраженный трудовой характер. Земля принадлежит только тому, кто может ее обработать.
В самой процедуре раздела земли был настоящий ритуал. Для разделов выбирали своего рода комиссию из старожилов и земляного старосту, которому давали несколько тягельных помощников. «Комиссия» внимательно следила за тем, чтобы участки были одинакового достоинства, уравновешивая худшее качество или неудобство большим количеством земли или компенсацией в другом месте. Обычно начинали раздел с ближайшей земли от гумен: первое, яровое, поле — весной до посева, второе, паровое, — в так называемом междупарье и третье — осенью по уборке ржаного хлеба. На такой раздел каждого поля употреблялось не более трех дней. Порой каждое поле разбивалось на десять и более участков. При разбивке учитывалось важное трудовое правило. Величину участка или полосы земли назначают, «сколько работник одним днем обработать может, что составляет примерно третью долю десятины». Общинная «комиссия» по разделу земли, как правило, делала все сама, не привлекая казенных землемеров. Общинный лад и искусство крестьян производить измерение и передел земли без помощи межевых инструментов определяли ненужность землемеров, потому что крестьяне, по словам тверского помещика Зубова, «между себя учинят раздел» и «в безобидном от одного к другому равенстве, употребляя на то сажени, аршины и даже ступни ног своих».
Между официальными переделами крестьяне могли обмениваться участками, снимать непосильный труд с немощных, передавать землю способным ее обработать. Вот, к примеру, в д. Ямы после смерти мужа его вдове с пятью малыми детьми и с двухдушевым наделом сход решает оставить надел умершего мужа. Вдова отказывается и от надела мужа, и от своего, так как ей это не по силам, даже при коллективной помощи общинников. На освободившийся надел вдовы претендует безземельный Наум Шмонин. А так как с пользованием наделом связана уплата податей, то среди общинников возникает вопрос, сможет ли Наум Шмонин платить подать, в противном случае пришлось бы платить общине. Кроме бедного общинника Наума Шмонина, в деревне были и богатые, которые, живя в городе и занимаясь торговлей, особо не нуждались в земле. Поменявшись с другими членами общины, они имели наименьший надел, а следовательно, платили и меньше податей. На одном из сходов многие из общинников высказали мысль о том, что неплохо бы отдать богачам больший надел. А те в свою очередь обиделись и прислали посыльного с ответом, что они пересядут только на свои наделы, больше же наваливать мир не имеет права. Возникшее разногласие грозило неприятностями тем крестьянам, которые сидели на чужих наделах, и мир порешил следующее: землю, от которой отказалась вдова, передать Науму Шмонину — все два надела полностью; самой вдове помочь сжать хлеб нынешнего посева, богачей же оставить в покое до другого случая (изложено по рассказу очевидца, писателя Н. Златовратского).
В получении всех повинностей помещик имел дело не с отдельными крестьянами, а со всей общиной, которая ежегодно платила ему определенно установленную сумму денег. «Всю раскладку сию, — писал помещик XVIII в., — делают крестьяне сами по себе, ведая каждый о другом, сколько может заплатить без тягостей перед другими и по общему мирскому приговору».
Как все это происходило в деревне, хорошо рассказал русский историк Иван Никитич Болтин. «Положение, — говорит он, — что в селе или в деревне 250 душ мужского люда, кои составляют 100 тягол, что оброку платит вся деревня помещику 1000 руб., да государственных податей, яко-то подушных, рекрутских и разных мелочных расходов сходит с них 500, итого всего 1500 руб., и что вся земля той деревни разделена на 120 паев. Из них 100 паев земли раздают они на каждое тягло по одному, достальные 20 разделяют по себе те, кои семьянистее или зажиточнее других, по добровольному согласию или по жеребью, какая часть пая кому достанется. Имеющие по одному паю земли платят в год по 12 руб. 60 коп.; те же, кои разберут по себе достальные 20 паев, каждый платит расчисленно, т.е. кто полпая возьмет, тот платит 6 руб. 30 коп., а за четверть пая — 3 руб. 15 коп. сверх 12 руб. 60 коп., которые каждый за владение целого пая должен».
При всех расчетах с государством и помещиком крестьяне учитывали стариков, неспособных работать, инвалидов и вдов. Для них либо делались послабления, либо они вообще не платили повинностей, которые за них вносила община, перекладывая тяготу на плечи тех, кто был способен работать.
Например, если по смерти крестьянина оставалась вдова, то за ней нередко сохранялся надел, который она могла бы обработать с помощью батраков; если же она не могла это сделать, то община платила за нее подати и если и забирала у нее землю, то только на время, до тех пор пока не подрастут дети.
Для бедняков устраивали запасные участки, из которых им выделяли землю без обязанности вносить общинные повинности.
Из этого же запасного участка выделялось поле для общего посева, жатва и уборка его осуществлялись совместно всеми крестьянами, а хлеб шел в общее гумно. Из мирского хлеба оказывалась помощь старикам, сиротам, остальное же продавалось для уплаты государственных податей.
Из хлеба, собранного миром из общественной запашки, «общество назначает месячину за службу мужей солдаткам с их детьми, буде родственники держать его откажутся, также престарелым и одиноким, пережившим свои семейства, дабы оные не скитались по миру».
Воистину справедливы были пословицы: «На Руси никто с голоду не помирал» (имелось в виду, что в случае чего мир поможет). «Да и за голодного Бог заплатит», — считал крестьянин.
Общественная защита бедных, нетрудоспособных, вдов, стариков, сирот гарантировалась всем крестьянским миром.
История доносит до нас голоса очевидцев разных губерний России.
«Когда же какого-либо крестьянина постигает несчастье, например выгорит у него дом, то крестьяне из сострадания к нему помогают в свободное от своих работ время, возят ему задаром дрова, с катища — бревна на новый дом и пр., преимущественно в воскресенье» (Вологодская губ.).
«В случае постигшего домохозяина несчастья, например пожара, мир дает бесплатно лес для постройки, если кто заболеет, то мир бесплатно исправляет его хозяйственные работы: убирает хлеб, сено и т.п.» (Новгородская губ.).
«Обработать поле и убрать его у одинокого больного, а также привезти лес на постройку мир считает нравственной обязанностью; в тех редких случаях, когда кто-нибудь из однодеревенцев под предлогом недостатка лошадей отказывается участвовать в помощи, мир не приступает ни к каким карательным мерам, но общественное мнение осуждает его, а идти против мира редко кто решается» (Тульская губ.).
«…Каждый член общества трудится, выходя на работу для вспашки поля или уборки урожая у захворавшего домохозяина или бедной вдовы, вывозит лес на постройку сгоревшей у кого-либо из своих членов избы, платит за участки, отведенные беднякам, больным, старым, сирым, за отпускаемые им бесплатно: лес на починку избы, материал на изгороди и отопление, хоронит их за свой счет, вносит подати за разорившихся, поставляет лошадей для обработки поля хозяину, у которого они пали или украдены, несет хлеб, холст и прочее погорельцу, поит, кормит, одевает сирот, поселенных в его избе, и мн. др.» (Тверская губ.).
Крестьянская община была одной из главных стабилизирующих основ русской жизни. О необходимости ее сохранения говорили лучшие умы России.
«Общинное крестьянское землевладение, господствующее в России, — писал Д.И. Менделеев, — заключает в себе начала, могущие в будущем иметь большое экономическое значение, так как общинники могут, при известных условиях, вести крупное хозяйство, допускающее множество улучшений… а потому я считаю весьма важным сохранение крестьянской общины, которая со временем, когда образование и накопление капиталов прибудут, может тем же общинным началом воспользоваться для устройства (особенно для зимнего периода) своих заводов и фабрик. Вообще, в общинном и артельном началах, свойственных нашему народу, я вижу зародыш возможности правильного решения в будущем многих из тех задач, которые предстоят на пути при развитии промышленности и должны затруднять те страны, в которых индивидуализму отдано окончательное предпочтение, так как, по моему мнению, после известного периода предварительного роста скорее и легче совершать все крупные улучшения, исходя из исторически крепкого общинного начала, чем идя от развитого индивидуализма к началу общественному».
Курс на разрушение общины, принятый российским правительством в 1906, стал первым решительным шагом в сторону революции, так как разрушал основной оплот устойчивой крестьянской жизни. Столыпинская реформа разорвала связь времен, перечеркнула вековую крестьянскую традицию. После нее община в уже агонизирующем состоянии просуществовала до к. 1920-30-х годов, когда была официально ликвидирована при введении советской колхозной системы.
О. Платонов

Морфологические и синтаксические свойстваПравить

падеж	ед. ч.	мн. ч.
Им.	о́бщи́на	о́бщи́ны
Р.	о́бщи́ны	о́бщи́н
Д.	о́бщи́не	о́бщи́нам
В.	о́бщи́ну	о́бщи́ны
Тв.	о́бщи́ной о́бщи́ною	о́бщи́нами
Пр.	о́бщи́не	о́бщи́нах

о́б-щи-на и об-щи́-на

Существительное, неодушевлённое, женский род, 1-е склонение (тип склонения 1a по классификации А. А. Зализняка).

Корень: -общ-; суффикс: -ин; окончание: -а .

ПроизношениеПравить

• МФА:

• МФА: (файл)

Семантические свойстваПравить

ЗначениеПравить

1. истор. форма организации первобытнообщинного общества с полным либо частичным самоуправлением и коллективным ведением хозяйства ◆ Отсутствует пример употребления (см. рекомендации).
2. истор. либо юр. самоуправляющаяся организация жителей определённой территориальной единицы (селения, горда и т. п.) ◆ Отсутствует пример употребления (см. рекомендации).
3. организация людей, имеющих общие социальные, национальные или конфессиональные особенности ◆ Украинская община в Канаде. ◆ Русская православная община в Тунисе. ◆ Земляческая община. ◆ Выйти из общины.

СинонимыПравить

1. —
2. коммуна
3. сообщество

АнтонимыПравить

ГиперонимыПравить

1. общество

ГипонимыПравить

Родственные словаПравить

Ближайшее родство

• уменьш.-ласк. формы: общинка
• пр. существительные: общность, общинник, общество
• прилагательные: общинный, общий

ЭтимологияПравить

Фразеологизмы и устойчивые сочетанияПравить

• идейная община

ПереводПравить

Список переводов

• Английскийen: community; commune; commonalty
• Испанскийes: comunidad
• Хорватскийhr: općina ж.

Для улучшения этой статьи желательно:

• Добавить примеры словоупотребления для всех значений с помощью {{пример}}
• Добавить все семантические связи (отсутствие можно указать прочерком, а неизвестность — символом вопроса)
• Добавить хотя бы один перевод для каждого значения в секцию «Перевод»

Статья об идее общинности

Древнерусская государственность, сложившаяся в ХI-ХIII вв., носила общинный характер. Общество еще не знало сословного и классового разделения, глубоких социальных антагонизмов, подавляющее большинство его членов составляли лично свободные и полноправные граждане, объединявшиеся в городские и сельские общины. Государство являло собой слаженную систему соподчиненных общин, где можно выделить три основные звена: община старшего города, общины подчиненных ей младших городов или пригородов, сельские общины.

Образующаяся на основе этой иерархии территориально-политическая структура в древнерусских источниках именуется «земля» или «волость». Каждая такая земля получает свое название от города: Киев — Киевская земля, Новгород — Новгородская земля, Смоленск — Смоленская земля и т.д. — Поэтому такие образования квалифицируются как города-земли или города-государства, обладающие всеми признаками и атрибутами внутреннего суверенитета.

Верховным органом власти общины старшего города, как и волости в целом, было вече — народное собрание, в котором участвовали все свободные и полноправные граждане из числа жителей города и прилегающей сельской округи.

Участвовать в вечевых мероприятиях было не обязанностью, а правом граждан, которым они могли пользоваться по своему усмотрению. Этим правом обладали не все свободные жители, а только главы больших семей, «мужи», как их именуют древнерусские источники: на вече они принимали решения за себя и за своих «детей», физически вполне взрослых, но не достигших еще гражданского полноправия.

Вечевые постановления принимались консенсусом, хотя и достигавшимся нередко в ходе острой борьбы и столкновения различных мнений. Никакого подсчета отдельных голосов, поданных в пользу того или иного решения, не производилось, необходимо было общее согласие веча для того, чтобы решение вступило в силу. Иначе и быть не могло, ведь при характерной для того времени неразвитости аппарата государственного принуждения любое принятое постановление могло быть исполнено лишь при условии согласия с ним и поддержки подавляющего большинства простых граждан.

Важную роль в ходе вечевых прений играли общинные лидеры-бояре, силой личного авторитета и умением убеждать или отстаивать свою правоту, и увлекали за собой рядовых вечников, апеллируя к общим интересам земли, в сознании древнерусских людей стоявшим выше любых индивидуальных или групповых интересов. При этом окончательное решение оставалось за рядовыми участниками вечевого собрания, что указывает на демократический характер древнерусского веча. Народ принимал самое непосредственное и деятельное участие как в приглашении князей на княжение, так и в изгнании их из волости.

Решению вече старшего города подчинялись жители пригородов. На вече в старший город прибывали иногда и делегаты из пригородов. Компетенция вече ничем не была ограничена, собравшиеся на нем граждане могли рассматривать и принимать решения по любому вопросу, имеющему общественно-важное значение.

Вече ведало вопросами войны и мира, распоряжалось княжескими столами, финансовыми и земельными ресурсами волости, объявляло денежные сборы с волостного населения, входило в обсуждение законодательства, смещало неугодных представителей назначаемой князьями администрации.

Вторым институтом государственной власти в Древней Руси был князь. Его общественное положение раскрывается двояко. Князь — представитель знати, в кругу которой он — первый среди равных. Это обстоятельство, разумеется, накладывало свой отпечаток на его правительственную деятельность: князь не был свободен от интересов и запросов социальных верхов. Но бесспорно и другое — в княжеской политике находили выражение нужды простого народа, что объясняется отсутствием антагонистических противоречий, общинным характером социального устройства. Князь и знать еще не превратились в особое сословие, отгороженное от рядовых общинников. Знатные выступали в качестве лидеров и правителей, но власть они пока получали из рук народа.

Князь и городская община составляли части единого социально-политического организма. Князь не мог обойтись без общины, как и она без него. Об этом свидетельствуют выполняемые князем общественно необходимые функции. Искони ему принадлежит роль верховного военного предводителя, и в этом качестве его некому заменить, поскольку земское войско, как и любая военная организация, строится на принципе единоначалия, и только князь в глазах простых людей обладает достаточным авторитетом и сакральной силой, чтобы ее возглавить. То же самое следует сказать и о других властных функциях князя — законодательной, судебной, административной, дипломатической, столь же необходимых для нормальной жизнедеятельности общественного организма, требовавших постоянного личного участия правителя.

Такой же прочной и неразрывной была обратная связь князя со своими подданными, городской общиной. Приобретение стола и успех правительственной деятельности князя в первую очередь зависели от поддержки общины, обеспечить которую было его важной заботой. Община принимала князя, заключая с ним «ряд» — договор — «на всей своей воле», нарушение условий такого договора со стороны князя влекло к его изгнанию.

Другим важнейшим ограничением возможного произвола княжеской власти была военная мощь городской общины, земского войска, объединявшего в своих рядах все боеспособное население волости. Без согласия общины, веча, князь не мог провести мобилизацию войска, что делало его бессильным перед лицом внешне- и внутриполитических угроз. В Древней Руси действовал и институт общенародного (вечевого) суда над князем: допустившим злоупотребления, а тем более совершившим преступные деяния — его могли лишить власти, заключить под стражу и даже предать смертной казни.

Как видим, княжеская власть в древнерусский период весьма далека от монархической, князь не монарх, а высший исполнительный орган городской вечевой общины. В своей деятельности он опирается на дружину, объединявшую его ближайших сподвижников и слуг. Из числа дружинников князь производит назначения на военные и административные должности руководимого им аппарата государственного управления. За действия «княжих мужей» последний отвечает, как за свои собственные поступки.

Третьим институтом общинной государственности является боярская дума («совет»), приходящая на смену старейшин родоплеменной эпохи. Боярская дума не имеет четко зафиксированного статуса в писаном праве, однако обычай требовал от князя обязательного согласования своих действий с боярами, «лучшими мужами», отказ от «думы» с которыми вызывал резкое недовольство общины и мог послужить основанием для лишения князя власти. Боярская дума формировалась из наиболее влиятельных представителей городской общины, земских бояр. Вот почему так часто боярские «советы» совпадают с принимаемыми следом вечевыми решениями, а князь, не нашедший поддержки бояр, как правило, не находит ее и на вече.

В целом политический строй Древней Руси можно характеризовать как демократический. Города — земли домонгольского периода — это вечевые республики, где в делах государственной власти и управления участвовали самые широкие общественные силы. Древнерусская демократия не знает представительных форм и носит непосредственный характер. Вече — верховный орган власти — не являлось парламентом, состоящим из наделенных соответствующими полномочиями народных представителей. Каждый полноправный гражданин, свободный общинник имел право и возможность непосредственно участвовать в политической жизни и своим голосом на вече оказывать влияние на все важнейшие государственные решения. Последнее, впрочем, нуждается в некотором уточнении.

Особенностью древнерусской государственности является тот факт, что носителем публичной власти выступала община старшего города, в ее руках концентрировалась принудительная власть по отношению к жителям пригородов и волости в целом. Решение столичной вечевой общины было обязательным для всех волошан — такой порядок распространялся на все важнейшие сферы общественной жизни — политическую, административную, судебную, финансовую, военную. «Новгородцы же изначала и смоляне, и киевляне, и полочане, и все волости как на думу на веча сходятся, на что же старейшие сдумают, на том пригороды станут», — читаем в летописи.

Подчиненное положение пригородов и их административная зависимость от старшего города выражались в том, что пригородам приходилось принимать от города посадников. Посадник принадлежал к числу высших должностных лиц государства, помимо распорядительных функций, он, судя по всему, выполнял еще определенные полицейские обязанности. Являясь людьми пришлыми и не будучи подотчетными местному населению, посадники нередко допускали злоупотребления, произвол и насилие. Доведенные до крайности жители сурово расправлялись с такими правителями, что в свою очередь приводило к обострению отношений пригорода со старшим городом.

Высшими должностными лицами были также тысяцкие и воевода. Их связь с земской общиной гораздо прочнее. Тысяцкий и воевода не только осуществляли руководство военными силами общины, но и являются выразителями политических интересов земли вне зависимости от того, происходили они сами из княжеско-дружинной или земско-общинной среды. Принадлежность к земской военной организации и опора на ее силы обеспечивает названным деятелям высокую степень самостоятельности и независимости в отношениях с князьями как в военной, так и в политической сфере. Если община («людье») принимает решение заменить неугодного правителя другим, более популярным, то ее лидеры — воевода и тысяцкий, — в конечном счете, действуют в полном соответствии с таким решением: тайно от князя связываются с его соперником, сообщают ему о симпатии горожан. Призывают к решительным действиям и от имени общины обещают поддержку в нужный момент.

Положение воеводы и тысяцкого напрямую не зависит от перемен, происходящих на княжеском столе. Они остаются на своих местах даже в тех случаях, когда сменяются князья из враждующих между собой династий при том, что воевода, к примеру, мог участвовать в боевых действиях против тех князей, кто со временем занимал стол в его земле.

При всем сходстве статуса и роли тысяцкий и воевода — не одно и тоже. Соотношение между ними можно определить так: если каждый тысяцкий — воевода, то не каждый воевода — тысяцкий. Последний обладает целым рядом дополнительных полномочий и в делах общественной жизни приобретает более важное значение.

Прежде всего, привлекает внимание чрезвычайно высокое общественное положение тысяцкого, близкое к положению князя. Иногда источники даже называют тысяцкого князем, распоряжающимся боярами, «сущими под ним». Имеются также данные о том, что не только бояре, но и непосредственно князья могли «держать тысячу». По правлению тысяцких (так же, как и князей) в ряде случаев ведется счет времени летописцем, связывающим с их именами те или иные события. Наряду с князьями тысяцкие участвуют в выработке законов, по которым живет община, им также принадлежит право суда по некоторым делам, разнообразные представительские функции.

Власть воеводы и тысяцкого распространялась и на подчиненные старшему городу пригороды. Во время проведенных военных действий, когда земля испытывала непосредственную вражескую угрозу, эта власть приобретала чрезвычайный характер. Столичный воевода своей волей мог отменить решение веча пригорода, если таковое шло вразрез с интересами общины старшего города и ставило под вопрос территориальную целостность земли. Подобно посаднику, воевода и тысяцкий со своей стороны заботятся о сохранении единства земли и всячески пресекают сепаратистские устремления мятежных пригородов.

По мере экономического и политического усиления, роста числа жителей, укрепления военной организации, пригороды начинают тяготиться зависимостью от старших городов. С особой силой этот процесс разворачивается, начиная с середины XII в., когда он получает повсеместное распространение. Борьба старших городов с усиливающимися пригородами становится главным содержанием внутри волостной жизни, в ней участвуют самые широкие общественные силы, — по сути дела эта борьба носит характер межобщинного столкновения. Результат может быть двояким: либо единая прежде волость делится на несколько новых самостоятельных городов-государств, либо значение старшего города переходит к взявшему верх пригороду.

Описанная нами модель государственного устройства не является чем-то особенным, свойственным лишь древнерусскому обществу механизмом. Как показывают новейшие исследования, она довольно часто встречается в мировой истории и в дальнейшем уступает место иным, более многообразным формам государственной организации, складывающимся в соответствии с конкретно-историческими условиями. Ближайшими историческими аналогами древнерусских городов — государств можно считать древнегреческие полисы и древневосточные номы.

Игорь Яковлевич ФРОЯНОВ

Ссылки по теме:

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: «»

ОБЩИНА КАК ФОРМА СОЦИАЛЬНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ

Статья посвящена определению общины как формы социальной организации, возникшей на заре человеческой истории и существующей поныне. В этом своем качестве община противостоит государству, которое можно рассматривать как еще одну социальную форму. Предлагается новая типология общины в рамках разрабатываемого автором методологического подхода к истории.

Община — явление сложное. Это и хозяйственная, и культурная, и социальная система. На протяжении всей человеческой истории она существует и как один из принципиальных типов социальной организации, определяющих структуру общества и порядок его жизнедеятельности. Это первый способ организации, возникший на заре истории. Непосредственно он связан с первобытностью, однако не исчезает и в эпоху цивилизаций.

Отечественная наука породила великое множество определений общины, но среди них трудно найти такое, которое позволяет увидеть ее подлинную суть.

Согласно Л.Б. Алаеву, община — это малая социальная группа, обладающая способностью к биологическому и экономическому воспроизводству, имеющая собственную организацию, отличающаяся религиозным единством, определенной системой ценностей и другими признаками (1, с. 17). Как справедливо замечают Л.В. и В.П. Даниловы, данное «определение слишком общо и формально; под него практически могут быть подведены самые разнообразные сообщества» (1, с. 17).

Сами Даниловы предлагают не менее размытое определение. В разных трудах они относят общину к близким, но все же не одинаковым родовым понятиям: община у них то «целостный социальный организм», то «универсальный институт», то некая «первичная форма социальной организации» (1, с. 20). Организм — организация — институт — это не совсем одно и то же. «Организация», как правило, предполагает некое объединение, имеющее четкое устройство, но совсем не обязательно «организм». Под «орга-

низмом» обычно понимается «сложно организованное единство, целостность» (2, с. 458). «Институт» — чаще всего форма общественного устройства, совокупность норм в области общественных отношений, выполняющих строго определенную функцию (институты семьи, власти, частной собственности и т. п.) (2, с. 248). Чем, по их мнению, является община в первую очередь -непонятно. Видовые признаки общины у них также расплывчаты. Вот как Даниловы характеризуют родовую общину: «… община — имеющий всеобщее распространение универсальный институт, выступающий носителем всей совокупности общественных функций, определяющий всю систему отношений» (3, стб. 744). Возражать против этого трудно. По существу это верно. Но понять, что такое «родовая община» и каковы ее основные, существенные признаки, вряд ли получится. Для этого нужно прочитать всю написанную ими статью.

Совершенно необъятное определение общины предлагает С.Д. Зак*. Похоже, он старается втиснуть в него все, что ему известно об этом. Община в его устах — это «союз» или «объединение» непосредственных производителей, это «общественно-производственная и социальная организация сельских трудящихся», это «социальный организм», связанный с традиционной формой расселения (деревня, село, хутор). Причем все это может, по его мнению, естественно сложиться или исторически развиться, может отличаться демократической системой управления или, наоборот, автократической. Целью ее существования может быть удовлетворение нужды и интересов совладельцев земли или регулировка бытовых, культовых и других взаи-

* «Земледельческая (сельская, поземельная, соседская, деревенская) община — это естественно сложившийся или исторически развившийся местный соседский социально-экономический, политический (в классовом обществе), идеологический и бытовой союз (или объединение) непосредственных производителей — крестьян и их домохозяйств — с целью обслуживания и удовлетворения их нужд и интересов как совладельцев (и сопользователей) земли, воды и т. п. Это общественно-производственная и социальная организация сельских трудящихся индивидов, сочетающая в себе систему соседских и родственных связей и отношений. Это социальный организм, связанный с традиционной формой расселения (деревня, село, хутор), демократической или автократической системой управления, самоуправления и регулирования внутри крестьянских поземельных (экономических), бытовых, религиозно-культовых и т. д. взаимоотношений своих членов. Основными чертами сельской общины являются дуализм (коллективный труд и общая собственность; парцелльный труд и единоличное владение); автаркизм (более или менее замкнутый натурально-потребительский хозяйственный и жизненный цикл); экстенсивное воспроизводство, внутриобщинное разделение труда (иногда в сословно-кастовой форме); соединение труда (ремесленный и земледельческий); личностные (родственные и связи по свойству) отношения как доминирующий тип социальных связей». (Зак С.Д. Методологические проблемы развития сельской поземельной общины // Социальная организация народов Азии и Африки. М., 1975. Прим. 20. С. 295.)

моотношений. Что же это такое на самом деле, непонятно. Даниловы замечают в определении С.Д. Зака как минимум «два существенно различных взгляда на общину» (1, с. 18).

Ю.И. Семенов дает наиболее ясное определение. Община — это социальный и в то же самое время хозяйственный организм, ограниченный по своим размерам так, что все его члены находятся в повседневном контакте. «Как первобытная, так и крестьянская общины, — пишет Ю.И. Семенов, — имеют собственные базис и надстройку, свою собственную материальную и духовную культуру» (4, с. 88).

Община — социальная организация, которая отличается высокой степенью единства, целостностью, т. е. это действительно социальный организм. Ф. Энгельс подчеркивал, что русский «крестьянин живет и действует только в своей общине; весь остальной мир существует для него лишь постольку, поскольку он вмешивается в дела его общины. Это до такой степени верно, что на русском языке одно и то же слово мир означает, с одной стороны, «вселенную», а с другой — «крестьянскую общину» (5, с. 425). То же самое отмечает современный исследователь А.С. Ахиезер: «Существо статичного локального сообщества хорошо выражалось словом «мир» (6, с. 81-82). По отношению к общине он употребляет также и другие похожие выражения: «локальное сообщество», «закрытая социальная система», «замкнутая локальная организация, для которой мир оканчивается за околицей» (6, с. 81, 361) и т. п. Как правило, исследователи чувствуют это и, несмотря на путаницу в определениях общины, порой очень точно характеризуют ее истинную природу. Тот же С.Д. Зак называет общину «локальным микрокосмом» (7, с. 248) (впрочем, заимствуя это выражение у К. Маркса (8, с. 173)), «замкнутой самоуправляющейся системой» (7, с. 285) или «социально-экономическим организмом» (7, с. 249). Природа общины такова, что она выглядит со стороны и проявляет себя как единое целое, независимо от того, какую внутреннюю структуру имеет, на какой стадии развития находится, каковы ее тип, форма, деление на части. Для внешней среды все это оказывается неважным. Главной особенностью общины как формы организации является то, что власть в ней принадлежит всем вместе (народу), а не какому-либо отдельному лицу или группе лиц. Свою волю народ осуществляет непосредственно, на общем собрании. Сход общинников, где решаются все вопросы внутренней жизни, — главная черта общины, ее существенный признак, без которого она не может существовать. А.С. Ахиезер,

поясняя, что такое крестьянский «мир», так и написал: «это прежде всего локальная общность, сход» (6, с. 82) (выделено мною. — А.П.).

Русские крестьяне на сходе выбирали старосту, десятских и других должностных лиц, разбирали частные жалобы и просьбы, дела по отходу, расклад повинностей, церковные, финансовые и земельные вопросы (9, с. 139). В сходе могли участвовать все члены общины. По словам Ф. Энгельса, это было принято, например, у ирокезов, у которых на общее собрание приходили все взрослые мужчины и женщины (10, с. 100). Иногда обычай каким-либо образом ограничивал число участников. В Абхазии в XIX веке на общий сход собирались исключительно мужчины (11, с. 20). В русской сельской общине в сходе участвовали только домохозяева, на волостном сходе — выборные от сельских общин и их старосты (12, с. 8, 11). Однако в случае отсутствия домохозяина на сельское собрание могла явиться и хозяйка дома, а на волостной сход помимо выборных — любой желающий (13, с. 95).

Непосредственное народовластие — причина территориальной ограниченности общины. Обычно по мере роста община делится на более мелкие части, и, чем обширнее становится, тем ее внутреннее деление сложнее. Постепенно части общины обосабливаются и образуют самостоятельные социальные организмы. Вот один из частных случаев, раскрывающих, как это происходило у русских крестьян в XVIII веке. По сообщению Н.А. Миненко, в 1750 году томские крестьяне, «имевшие жительство» в деревнях Тарышкиной и Завьяловой, просили выделить их в особую сотню (т. е. общину) и позволить выбирать своего старосту и мирского «пищика», чтобы можно было «между собою суд и расправу иметь». В качестве основания для просьбы крестьяне указывали на дальнее расстояние их деревень от острогов, к которым они были приписаны (от Бердского, например, — 350 верст). И потому «в случавшихся. между ими небольших управах для суда они за далностью приезжать не могут», отсюда и просьба (14, с. 105-106).

Хозяйственной основой общины является совместное землевладение По Марксу — это «одна из ее основных черт» (8, с. 175; 15, с. 369). М.О. Косвен называет коллективное владение землей основной сущностью сельской общины (16, с. 30). Очень точно сказал об этом Л.В. Милов. Община, по его словам, есть «коллективный земельный собственник» (17, с. 42). Совместное землевладение — базис общины как формы социальной организации, источник и

признак, характеризующий ее как хозяйственный организм.

Общее владение землей присуще общине независимо от эпохи и места существования. Ф. Энгельс отмечал данную черту общины у американских, латинских, кельтских, германских и других племен (10, с. 102-103, 139, 155, 161). Массу свидетельств совместного землевладения собрали исследователи русской крестьянской общины (18, с. 5 6, 60, 71; 19, с. 102). Это и наделение землей новопоселенцев, принятых в общину, частичные и общие переделы земли как в сельских, так и в более крупных волостных общинах; это и изъятие земельного надела при выходе крестьянина из общины. Совместно владели землей запорожские казаки. Д.И. Яворницкий отмечает, что у запорожцев каждый год происходил передел земли «всех рек, озер, урочищ, звериных доходов и рыбных ловель» (20, с. 165) по всей территории войска. Этот ежегодный передел осуществлялся по жребию на общевойсковом круге. И.В. Следзевский указывает, что такое отношение к владению землей составляет сущность африканской общины. «.Африканское обычное право, — пишет он, — запрещает куплю-продажу земли и рассматривает ее как коллективное достояние» (21, с. 76). Совместное землевладение характерно и для кочевой общины. «Район кочевья, занимаемый отдельной хозяйственной единицей — составная часть общей земельной собственности племени», — отмечают Л.В. и В.П. Даниловы (3, стб. 748).

В отечественной науке принято выделять два основных типа общины: 1) родовую, иначе первобытную, кровнородственную; 2) соседскую, иначе — территориальную, сельскую, земледельческую (3, стб. 746-747). Внутри родовой стадии различают раннеродовую общину охотников, рыболовов и собирателей и развитую общину земледельцев и скотоводов. Внутри соседской — азиатскую, античную и германскую (3, стб. 747). В качестве переходной формы называют домашнюю (патриархальную) или большесемейную общину (9, с. 26; 7, с. 238). Основное различие между ними видится в характере связи. Считается, что родовая община строится на кровном родстве, а соседская — на территориальной общности.

Ю.И. Семенов еще в 1979 году предложил пересмотреть эту схему. «В свое время, — пишет он, — противопоставление родства (здесь и далее выделено мною. — А.П.) как основы первобытной общины соседству как основе крестьянской общины было шагом вперед. Но в реаль-

ности различие между родством и соседством было всего лишь внешним и не всегда четким выражением действительного различия, как показывают факты, в классовом обществе нередко встречаются крестьянские общины, состоящие из родственников ничуть не в меньшей степени, чем первобытные общины» (4, с. 88). Ю.И. Семенов считает, что общины нужно делить на

1) первобытные, которые состоят всего из одной хозяйственной ячейки, т. е. одновременно являющиеся и хозяйственным организмом, и ячейкой (4, с. 84), и 2) крестьянские, состоящие из множества хозяйственных ячеек (дворов). Переходный тип — пракрестьянская община — представляет собой то же, что и крестьянская, но в обществе, где классы еще не сложились.

Данная типология проста и позволяет различать общины, используя археологические данные, что крайне важно для изучения допись-менных обществ. Если в поселке нет дворов, то, скорее всего, здесь могла существовать только первобытная община (по терминологии Ю.И. Семенова); если есть дворы — пракрестьянская или крестьянская. Проблема в том, что типология, предложенная Семеновым, не раскрывает и не учитывает причину деления (или неделе-ния) общины на дворы. Мне кажется, что все дело здесь в собственности на домашнее (движимое) имущество и, как следствие, различии в порядке наследования. Если наследником является род (мужской или женский), община выстраивается на его основе и существует как единое хозяйство. Поэтому и не делится на дворы. Если же имущество наследуется членами семьи, именно она становится хозяйственной ячейкой и потому огораживается от других таких же хозяйств, входящих в общину. Появляются дворы. Теперь уже не важно, на основе одного или нескольких родов складывается община. Имущество все равно остается у родственников. Так из родовой она становится соседской.

Как форма социальной организации и родовая, и крестьянская общины относятся к одному типу, являясь объединением непосредственных производителей. Они обе зиждутся на личном труде. В этом смысле и та, и другая община — первобытные. Первобытными они являются потому, что существуют на основе первоначального быта, диктуемого самой природой, а не в силу примитивности, хотя и этого у них не отнять. Существует и цивилизованная община — это полис (городская община). Есть две точки зрения на проблему городской общины. К. Маркс видел в ней особый тип соседской общины, представляющий собой одну из стадий ее

разложения. Он называл такую общину античной (22, с. 16; 7, с. 268; 3, стб. 742). Советские ученые в массе своей следовали за К. Марксом. Ю.И. Семенов считает, что «городских общин» в собственном смысле слова не существовало. То, что было, по его мнению, нельзя называть общинами. «Как города-государства Шумера, так и античные полисы, — пишет Ю.И. Семенов, — представляли собой не что иное, как более или менее значительные по своим размерам классовые социальные организмы, конкретные классовые общества, которые одновременно были и государствами. Иначе говоря, они были социальными образованиями совершенно другого порядка, чем первобытные и крестьянские общины» (4, с. 90). Однако полису присущи все основные общинные черты:

1) сход как верховный орган власти, позволяющий народу принимать решения самому, непосредственно;

Отличие «цивилизованной» общины (полиса) от первобытной (родовой и соседско-семей-

ной) в том, что она является объединением не только и не столько земледельцев, сколько землевладельцев. Если первобытная община — это земледельческая община, то полис — это землевладельческая община. Здесь владельцы земли сами не трудятся на ней или хотя бы стремятся к этому, имеют право и возможность жить за счет земли, но не работать на ней. Цивилизация, которая в основе своей имеет полис, единственный ее тип, способный организовывать общество на древних общинных началах. Вероятно, поэтому общество, переходящее от первобытности к цивилизации, обычно строится на полисной основе**.

Община как форма социальной организации противостоит другой форме — государству. Основное отличие между ними в том, кому принадлежит власть. Если в общине носитель власти народ, то в государстве власть отделена от народа.

Таким образом, община — это целостная социальная система (социальный организм), основанная на непосредственном народовластии, осуществляемом на общем собрании членов объединения (сход, вече, апелла, экклесия). Базисом общины является совместное землевладение. Существуют первобытные (родовые и соседские) и цивилизованные общины (полисы).

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

Список использованной литературы:

1. Данилова Л.В., Данилов В.П. Проблемы теории и истории общины // Община в Африке: проблемы типологии. М., 1978.

2. Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. М., 1999.

3. Данилова Л.В., Данилов В.П. Община // БСЭ / 3-е изд. М., 1974. Т. 18.

4. Семенов Ю.И. О стадиальной типологии общины // Проблемы типологии в этнографии. М., 1979.

5. Энгельс Ф.О социальном вопросе в России // Маркс К., Энгельс Ф. Избр. произведения: В 3 т. М.,1983.Т. 2.

6. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. Новосибирск, 1997. Т. 1.

7. Зак С.Д. Методологические проблемы развития сельской поземельной общины // Социальная организация народов Азии и Африки. М., 1975. Прим. 20.

8. Маркс К. Первый набросок ответа на письмо В.И. Засулич // Маркс К., Энгельс Ф. Избр. произведения: В 3 т. М., 1983. Т. 3.

9. Александров В.А. Сельская община в России (XVII — начало XIX в.). М., 1976.

10. Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. М., 1985.

12. Миненко Н.А. Живая старина: Будни и праздники сибирской деревни в XVIII — пер. пол. XIX в. Новосибирск, 1989.

13. Громыко М.М. Традиционные нормы поведения и формы общения русских крестьян XIX в. М., 1986.

15. Маркс К. Капитал. М., 1988. Т. 1.

16. Косвен М.О. К вопросу о древневосточной общине // Вестник древней истории. 1963. №4 (86).

17. Милов Л.В. Общее и особенное российского феодализма (постановка проблемы) // История СССР. 1989. № 2.

19. Александров В.А. Типы сельской общины в позднефеодальной России (XVII — нач. XIX в.) // Проблемы типологии в этнографии. М., 1979.

20. Яворницкий Д. I. !стор1я запорозьких козаюв: В 3 т. Ки Тв, 1990. Т. 1.

21. Следзевский И.В. Земледельческая община в западной Африке: хозяйственная и социальная структура // Община в Африке: проблемы типологии. М., 1978.

22. Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология. М., 1988.

23. История Древней Греции / Под ред. В.И. Кузищина. М., 1986.