Пословица про Родину и чужбину:

Чужая сторона прибавит ума.

Ключевые слова: прибавка, сторона, ум,

Смысл пословицы

Смысл этой пословицы можно понять исходя из того, что она про Родину и чужбину. Дополнительную информацию можно почерпнуть из описания похожих пословиц и выражений.

Похожие пословицы и выражения

Всякому мила своя сторона.
И конь на свою сторону рвется, а собака отгрызется да уйдет.
И кулик свою сторону знает.
И кулик чужу сторону знает.
И собака свою сторону знает.
И хлеб на своей стороне скучает.
И хлеб по своей стороне скучает.
Ищи добра на стороне, а дом люби по старине.
Кижила из ума вон выжила.
Кострома блудливая (веселая) сторона.
Мила та сторона, где пупок резан.
Милует бог и на своей стороне.
На родной стороне даже дым сладок.
На родной стороне и камешек знаком.
На стороне обтолкут бока.
На чужой стороне и весна не красна.
На чужой стороне и орел — ворона.
На чужой стороне и ребенок ворог.
На чужой стороне и сладкое — горчица, на родине и хрен — леденец.
На чужой стороне и сокола зовут вороною.
На чужой стороне и старушка божий дар.
На чужой стороне поклонишься и бороне.
На чужой стороне родина милей вдвойне.
На чужой стороне три года чертом прослывешь.
Научит горюна чужая сторона (и вымучит и выучит).
Одна сваха чужу сторону нахваливает (а сама дома сидит).
Подушное на стороне, а хлеб дома (ищи).
Родимая сторона — мать, чужая — мачеха.
Родная сторона — мать, а чужая — мачеха.
Родных нет, а по родимой стороне сердце ноет.
Русак умен, да задним умом.
Русский догадлив (сметлив, себе на уме).
Русский назад умен.
С одну сторону черемиса, а с другой берегися.
С родной-то стороны и ворона павы красней.
Своя сторона не бывает холодна.
Своя сторона по шерстке гладит, чужая — насупротив.
Со своей стороны и собачка мила.
Хвали заморье (чужую сторону), а сиди дома!
Хвалит чуж-чуженин чужу сторону, а мы слушаем, на полатях лежучи.
Чужая земля радости не прибавит.
Чужая сторона — вор.
Чужая сторона — дремуч бор.
Чужая сторона — мачеха.
Чужая сторона и без ветра сушит и без зимы знобит.
Пословицы отмеченные звёздочкой содержит подробное описание, раскрывающее их значение и смысл.
Смотрите все пословицы про Родину и чужбину

Скачать пословицу

Вы можете скачать изображение с текстом пословицы, поделиться им с друзьями в социальных сетях либо использовать в презентациях. Для скачивания, нажмите на картинке.

Задать вопрос

Свои вопросы, предложения и замечания присылайте через предложенную ниже форму.
Благодаря Вашим отзывам и оценкам, мы постараемся сделать проект «Игра слов» ещё лучше.

Есть такие люди, которые живут не своей жизнью, а чужой. Потому что своей жизнью они жить не умеют. Они все время интересуются: а как там Маша, а что Петя, а как у них там между собой? — Они купили новую квартиру. – Да ну? А почем? — Они разводятся? А почему? А что они при этом друг другу говорили и делали? Очень интересно…

Есть такие люди, которые живут не своей жизнью, а чужой. Потому что своей жизнью они жить не умеют. Они все время интересуются: а как там Маша, а что Петя, а как у них там между собой? — Они купили новую квартиру. – Да ну? А почем? — Они разводятся? А почему? А что они при этом друг другу говорили и делали? Очень интересно…

Эти люди готовы часами перемывать косточки знакомым и малознакомым людям с другими малознакомыми или хорошо знакомыми людьми. Они, как правило, редко радуются чужим успехам и богатству, зато частенько испытывают искреннее внутреннее удовлетворение от того, что у кого-то что-то не ладится. От того, что кого-то выгнали с работы, от кого-то ушла жена, он (она) разорился или (особенно она) вообще так себе с лица и не может никак устроить свою личную жизнь.

Разумеется, вслух при этом слова произносятся всякие сочувственные – ах, он (она) бедняжка, да как же так, да чем я могу помочь… и все такое прочее. Разумеется, о настоящей помощи и мысли нет, хотя для видимости, конечно, можно такому человеку заявиться к другому в больничную палату с парой апельсинов и пакетом кефира, чтобы на самом деле в душе порадоваться, как сей бедолага прекрасно смотрится в больничной палате на шесть-восемь человек, лучше всего, конечно, чтоб еще тут же лежала где-нибудь рядом сумасшедшая и ходящая под себя умирающая бабушка. Тогда по душе у таких людей разливается настоящий бальзам, и они начинают чувствовать себя сопричастными и оттого удовлетворенными.

Удовлетворение это, впрочем, на поверку оказывается ложным. Потому как обычно люди такого склада, как правило, пустые. И жизнь их пустая и мелочная. Убогая. Суетливая. Во многом недоделанная. Она им самим даже неинтересна. Стоит ли говорить о том, что они своей жизнью чаще всего не удовлетворены. И чем больше они ею не удовлетворены, тем больше они лезут в чужую. Вмешательство, конечно же, не проходит бесследно. Потому что другие люди, в свою очередь, часто не хотят, чтобы к ним лезли со своими советами, причитаниями и вообще бестолковыми мнениями, которые становятся тем более навязчивее, чем менее склонны объекты таких советов к ним прислушиваться.

Люди, привыкшие жить чужой жизнью, бывают весьма злопамятны и обидчивы. Они не любят, когда их вмешательство в чужую жизнь отвергают. Они даже пытаются мстить тем, кто так поступает. И месть эта тем более жестока, чем более независимо и отстраненно ведет себя объект назойливой «заботы». Со временем он даже может превратиться во врага.

Это я, собственно, все к тому, что на прошлой неделе едва ли не главной темой российских СМИ (наряду с войной на Ближнем Востоке, представляющейся, к примеру, для телевидения очень выигрышной темой из-за картинки), что электронных, что печатных, стала тема чужого — украинского, с позволения сказать, политического кризиса и назначения некоего дважды судимого гражданина Януковича премьер-министром соседней, но в общем-то чужой нам (пора бы уж привыкнуть) страны.

Мне вообще рассказали про чужие, украинские дрязги за последние недели буквально все: кто кого предал, что написано в какой-то состряпанной в кулуарах никому не нужной и ничего не значащей бумаженции с автомобильным названием «универсал». Как у них там будет с русским языком (получается, что все так же), что они себе думают про НАТО (осталось непонятным), про Евросоюз (то же), ВТО (то же). Меня заставляли запоминать их фракции, партии и какие-то фамилии с именами, похожими на наши, но начинающимися почему-то не с той буквы (Олександр).

Еще ранее мне с такой же назойливой подробностью рассказывали, как у них там, на Украине (не «в», а именно «на», потому что, извините, я так привык, как привык говорить «Париж», а не «Пари», и не «Пэрис») все экономически рушится, а особенно рушится порядок на автострадах после ликвидации ГАИ. Потом про ГАИ что-то затихли. Неужто не все так плохо оказалось?

С такой же рьяностью мне постоянно показывают ураганы и наводнения в чужих США (почти так же подробно, как их показывают в самих США), про демонстрации протеста против безумного, но чужого нам режима Саакашвили в Грузии. Вообще, Саакашвили – один из хедлайнеров российской прессы. Это как если бы в Америке каждый божий день информировали обывателя о перипетиях перуанской или либерийской внутренней политики. Меня также пытаются заставить беспокоиться о постоянном, тяжелом, непрекращающемся и все более углубляющемся кризисе внутри еще более чужого нам, чем Саакашвили, Евросоюза. Я слышу о непреодолимых трудностях Европы всю свою сознательную жизнь, годов так с начала 70-х. Когда он, этот ЕС, уж наконец развалится-то?

Я вовсе даже не против такой широкой международной палитры. Все-таки интересно знать, что происходит в мире. Но не менее интересно знать, что на самом деле происходит в собственной стране. Я не имею в виду протокольную съемку начала заседания правительства или Совета безопасности, когда все сначала встают, приветствуя, скажем, президента или премьера, а потом садятся, а он говорит вступительное ничего никому не говорящее «Здравствуйте, надо больше заботиться о благе народа». Или такие же встречи главы страны с отдельными руководящими деятелями, когда они сидят друг напротив друга за маленьким приставным столиком в Кремле и общаются на камеру на уровне старшей группы детского сада (типа «Надо проследить, чтобы все было сделано хорошо». – «Обязательно проследим, Владимир Владимирович, и сделаем все очень хорошо, у нас вот тут есть план, и по нему выходит, что все будет очень хорошо уже к 2008 году, а к 2010-му особенно». Конец съемки).

Помимо же протокола в стране, кажется, ничего не обсуждается. Никто ни о чем не спорит. Не предлагает сделать что-то конкретно так, в отличие от тоже конкретного конкурирующего предложения. Как будто ничего не происходит из того, что реально достает (или, напротив, радует) простого обывателя каждый его обывательский божий день. Ведь он же не живет каждый божий день проблемами украинской парламентской коалиции. И даже ужасные ураганы в США его не особо волнуют, если вдруг его самого туда не занесло в эпицентр.

Эти манеры ничего не говорить по существу происходящего распространились (собственно, они просто никуда не девались с советского времени) на все уровни власти. Она на всех уровнях не информирует обывателя о своих деяниях и планах. В этом смысле, к примеру, городское хозяйство Москвы или Нижнего Переплюйска — штука не более открытая, чем игры «большой лиги» на большие нефтегазовые деньги каких-нибудь Сечина, Медведева и Собянина.

Уверяю вас, что и у этих поименованных игроков, и у их верноподданных в Нижнем Переплюйске на нижних этажах столь харизматично отстроенной пирамиды власти в каждодневной жизни находятся темы куда более интересные, чем то, как поссорился Ющенко с Тимошенко. Только они ими почему-то не спешат поделиться. Как вы думаете, почему?

Или они там наверху в самом деле так заинтересованно живут украинской (грузинской, американской и пр.) жизнью, чтобы мы продолжали не замечать, как мы тут, внизу, живем своей?

Артем Серебряков. Чужой язык.

М.:
Флюид ФриФлай, 2018

Рукопись Артема Серебрякова в прошлом году попала в длинный
список «Национального бестселлера», собрала один в целом положительный и один
более или менее отрицательный отзыв, а потом и нашла своего издателя.
В книгу «Чужой язык» вошли тринадцать текстов (двенадцать рассказов и одна
повесть, которая ожидаемо является заглавной; однако разделить эти тексты хочется
отнюдь не по жанровому признаку).

В дебютный сборник Серебрякова попали
три типа текстов. Это, во-первых, повесть «Чужой язык» — путаная, длинная и страшная
история о поселении Великая Грязь, имеющем сходство, наверное, с бесчисленным
количеством деревень по всей России. Это сходство было бы еще заметнее, если
бы не характерная особенность манеры Серебрякова оставлять на любой истории таинственный
мистический потусторонний налет. В повести Серебряков больше, чем где бы то
ни было в книге, экспериментирует с графикой: включает в текст слова
нескольких рассказчиков, делит их разрывами страниц, дает чьим-то словам курсивное
или полужирное начертание и так далее. Одновременно с этим он поднимает
тему разделения языков — но она, кажется, не отражена в графике. В результате
получается, что чужой язык здесь везде. При этом более удачно графические приемы
Серебряков использует в рассказе «Маджента», вписывая в него два времени
и двух рассказчиков, один из которых присутствует только в письме (и вообще
давно умер, то есть это еще и немного диалог между мирами).

Второй тип текстов, к которому можно отнести основной массив рассказов
(кроме первого и последнего), — страшные истории с сильными сюжетами.
Здесь обязательно кто-нибудь умирает, и чаще всего не просто так, а от
руки человека. Котят топят, сыновей забивают камнями, а оленей поражают из
ружей. Серебряков словно ставит перед собой задачу повергнуть читателя в транс,
заставить его почувствовать свою беспомощность перед неумолимым миром. Если другие
критики сравнивают автора с Кафкой и Линчем, то я бы сравнила его
тексты с античными трагедиями, где орудует карающая непонятно за что рука Рока.
Вот и здесь: надо, чтобы котята умерли, а девочка страдала; надо, чтобы
темнота и грязь вышли наружу, насильник встретил новую потенциальную жертву
и взглянул ей в глаза так, что у читателя кровь застынет в жилах.

Серебряков никуда не спешит. Старательно отмеряет граммы и миллиграммы
букв, нужных слов и особенно трепетно относится к финалам. Повествование
не может закончиться просто так. Серебрякову каждый раз удается проворачивать фокус,
сравнимый с тем, что делал Тургенев в «Стихотворениях в прозе», —
уводить текст с вроде бы понятным сюжетом куда-то вверх, в воздушные материи,
в вечность, в эмпирику.

«Я больше не задаю вопросов. Пение соловья я слышу так, будто оно
звучит на самом деле. Он поет о том, как птенцы улетают прочь, чтоб найти тот
берег, которого смерть не достигнет. Он поет о тщетности их попыток. Он поет
о смерти — твоей и моей <…>. Когда же все подходит к концу,
они начинают петь. Отец, отложив нож, начинает петь вместе с ними. Они собирают
то, что осталось от меня и других, и несут к пропасти. Она молчит.
В ней тонет все».

Наконец, третий тип — стремящиеся стать теми самыми стихотворениями
в прозе повествования от лица лирического героя. В «Тетради ученика» и в «Обстоятельствах»
больше признаков эссе, чем рассказов, а в языке больше от поэзии, чем
от прозы: «Моя сума лежит раскрытая, и то, что я в нее собрал, пускай
отправится со мною — я подготовил все для путешествия к местам, куда
пути не знает, кажется, никто на свете».

Таким образом, Серебряков создает в своей дебютной книге как минимум
три языка — если делить их просто по обозначенным типам. Интересно, какой же
из них его собственный, незаемный, а не чужой?

Елена В. Васильева