Об итогах войны 1812 года и о том, что принесла России ее победа, в «Газете.Ru» рассказывает историк, писатель, автор книги «Век Наполеона. Реконструкция эпохи» Сергей Тепляков.

Сначала — о людских потерях. В русских 1-й и 2-й Западных армиях было около 170 тыс. человек. После Бородина в них осталось около 60 тыс. человек, при начале контрнаступления в октябре 1812 года — больше 90 тыс. человек, при достижении русской армией Вильно в декабре 1812-го — около 20 тыс. человек.

Итого потери убитыми, ранеными и больными только русской регулярной армией составили около 180 тыс. человек.

Надо помнить еще и об ополчении: в 1812 году в него было набрано около 400 тыс. человек. Смоленское, Петербургское, Новгородское и Московское ополчения участвовали в боях сразу после сформирования. Новгородское, Петербургское и Московское ополчения были распущены по домам первыми — в начале 1813 года и уже летом прибыли в свои города. Ополчения из других губерний участвовали в Заграничном походе русской армии. В целом потери ополчения, скорее всего, составили две трети от общего числа — около 130 тыс. человек.

Если считать потери армии и ополчения, то они примерно вдвое меньше, чем потери Великой армии, оставившей в России убитыми, умершими от болезней и пленными около 570–580 тыс. человек.

В этом отношении война закончилась в пользу России. Но были еще и огромные потери среди мирного населения. В выпущенной в 1912 году книге «Смоленск и губерния в 1812 году» говорится (по сделанным в 1814 году подсчетам), что «от войны, мора и голода» убыль только мужской части населения Смоленской губернии равнялась 100 тыс. человек. Другой вопрос, что убыль в крестьянах хоть как-то пополнялась за счет пленных, которых осталось в России около 200 тыс. человек и которых поголовно переписали в крестьяне (кроме поляков, которых переписали в казаки).

А еще был материальный урон, поистине гигантский, ведь по линии боевых действий все города, села и деревни были разорены и в большинстве сожжены.

Только в Москве ущерба насчитали больше 340 млн рублей серебром (и это при том, что немалое количество предъявленных гражданами претензий было отвергнуто), а в наиболее пострадавшей от войны Смоленской губернии — около 74 млн рублей. Наиболее освоенная часть России лежала в руинах.

В России одним из итогов войны должны были стать долгожданные перемены в участи крепостных крестьян. Ожидание свободы давно бурлило внутри народа. Современник 12-го года Николай Тургенев писал: «Когда неприятель ушел, крепостные крестьяне полагали, что своим героическим сопротивлением французам, мужественным и безропотным перенесением для общего освобождения стольких опасностей и лишений они заслужили свободу. Убежденные в этом, они во многих местностях не хотели признавать власть господ».

При этом народ ожидал свободы именно как награды (точно так же в конце Великой Отечественной многие ожидали смягчения режима, полагая, что героизм и верность народа не могут оставить Сталина равнодушным).

Однако если в верхах и думали о такой награде, то после изгнания Наполеона она наверняка казалась уже чрезмерной. Вместо одного большого подарка в виде отмены крепостного права решено было сделать много мелких. Всенародным объявлением от 31 августа 1814 года (именно в нем сказано: «А крестьяне, добрый наш народ, да получат мзду свою от Бога») были отменены рекрутские наборы на 1814 и 1815 годы, всем крестьянам прощены недоимки и штрафы со всех видов платежей. Ранее, в мае 1813 года, Александр I распорядился, «чтобы о крестьянах, которые в бытность неприятеля в Смоленской губернии выходили из повиновения, оставить всякие розыски и дел о них не заводить».

Но сделать из множества белых барашков белую лошадь не удалось.

Крестьяне не поняли, что все это и есть их награда, они решили, что воля объявлена, но помещики ее скрывают.

Дореволюционный историк Василий Семевский в исследовании «Волнения крестьян в 1812 году и связанные с Отечественной войной» описывает, как в апреле 1815 года в Нижнем Новгороде был арестован Дмитриев, дворовый человек приехавшего из Петербурга офицера, рассказывавший крестьянам, что манифест о даровании всем крестьянам вольности уже читан был в Казанском соборе в Петербурге. За свои слова Дмитриев получил 30 ударов плетьми и отдан был в военную службу с зачетом помещику за рекрута.

Некоторые дворяне и помещики все же совестились: как-то нехорошо было оставить народ ни с чем. В 1817 году родилась идея: в награду за верность, явленную в 1812 году, объявить свободными крестьянских детей обоего пола, рожденных после 1812 года. Однако и этот способ не предусматривал наделения крестьян землей при освобождении и в жизнь претворен не был.

Эммануил Ришелье, в 1812 году бывший градоначальником Одессы, писал в письме: «Если Наполеон человек, то он войдет в Москву и погибнет. Но что, если он — не человек?!»… 1812 год показал, что Наполеон — человек, и это был, возможно, самый главный результат, настоящее открытие, такое же, как ньютонов закон всемирного тяготения, когда вроде бы очевидное вдруг становится понятным для всех.

Обескураживающе страшная гибель Великой армии произвела на всю Европу колоссальное впечатление. Еще ни одно вторжение не заканчивалось вот так — практически полной гибелью невиданного войска. Нашествие ушло в русскую землю как в песок. Совершенно очевидным делалось, что Россия находится под покровительством Высших сил, а царь Александр — проводник Божьей воли. А раз так, то надо идти вместе с Александром, за ним.

Скорее всего, именно поэтому прусский король решился на то, что от него в общем-то трудно было ожидать: в 1813 году он не только выступил на стороне коалиции, но и издал эдикт о ландштурме, который предписывал каждому гражданину Пруссии всеми способами, при любом поводе и любым оружием сопротивляться врагу.

«Поражаешься, когда видишь имя легитимного короля под подобного рода призывом к партизанской войне. Эти десять страниц Прусского свода законов 1813 года (с. 79–89) определенно принадлежат к самым необычным страницам всех изданных законов мира», — уже в XX веке писал в своей лекции «Теория партизана» немецкий военный историк Карл Шмитт.

После 1812 года изменился и сам характер борьбы с Наполеоном. В 1805 и 1807 годах Россия относилась к этой борьбе без горячности, заканчивая ее миром при первой возможности.

Так, и в 1812 году Кутузов предлагал остановиться на русских границах, вновь оставив Европу наедине с Наполеоном, но Александр повелел идти дальше и тем самым предрешил исход схватки — без этой решимости, которую придал Александру 12-й год, заграничных походов просто не было бы, и Наполеон так и царствовал бы до старости.

То, что именно Россия и Отечественная война были катализатором победы, в Европе понимали и принимали. Влияние России на европейские дела возросло необыкновенно. Император Александр стал первым в Европе монархом. Именно он на Венском конгрессе распределял «добычу», и, например, когда Пруссия потянулась к Эльзасу, Александр заявил, что исконные французские территории останутся у Франции. Вряд ли ему было дело до Франции — скорее всего, ему очень нравилась роль европейского судьи.

Борьба с Наполеоном заставила его противников подняться над собой. Рожденные ползать вдруг сумели взлететь. Но не это стало главным итогом эпохи, а то, что, воспарив в стратосферу, царь Александр, принц-регент, король Фридрих-Вильгельм и император Франц поспешили не только сами вернуться с небес, но и вернуть на землю свои воспарившие было народы. Обсуждая на Венском конгрессе, какой быть Европе после войны, они цементировали не ту Европу, которая победила Наполеона, а ту, которую он раз за разом побеждал. Они хотели остаться в прошлом, и в этом желании отказывались даже от того пути общественного прогресса, который им волей-неволей пришлось пройти за 15 лет борьбы с Наполеоном.

Впрочем, еще неизвестно, считали ли они сами этот путь прогрессом: на причины победы тогда, 200 лет назад, было много разных точек зрения.

«Многие, видя в спасении России чудо, недальновидно заключили, что под покровительством Божиим находится именно такая Россия, какой она была в момент нашествия Наполеона, и что прямо нелепо ломать вековые устои, воспитавшие и пустившие в ход такую мощь государства…» — так написано в статье «Итоги 1812 года», помещенной в юбилейном номере выходившей в Барнауле в 1912 году газеты «Жизнь Алтая». И дальше: «Сам Император Александр впал в мистицизм и, стремясь свести все управление государством к исполнению явно выраженной воли Божией, поставил во главе правительства чуждого всякого вольнодумства (…) Аракчеева. Ни о каких реформах больше и речи не было. Внутреннее развитие российской государственности остановилось сразу и надолго. Понадобились два пятидесятилетия и две неудачные войны, чтобы привести Россию к тому пункту политического развития, на пороге которого она стояла накануне 1812 года».

Рассматривая Наполеона как порождение революции, державы-победительницы искали способ избежать революций.

Тут возможны разные подходы: можно опираться на штыки, а можно — на свободу и взаимное уважение граждан и государства. Венский конгресс выбрал первый путь, постановив, что державы-победительницы будут сообща подавлять любое революционное выступление. Роль главного европейского жандарма отвели России, и в 1848–1849 годах русскими штыками была подавлена Венгерская революция. Только после Крымской войны верхушка России стала сознавать необходимость перемен, но, вполне вероятно, уже было поздно. Получи русский народ свободу и собственность в начале XIX века, к началу XX века это был бы другой народ — со своими политическими традициями, взглядами и ценностями, с тем, что мы сейчас называем «гражданское общество». Вполне вероятно, у этого народа расплывчатое большевистское «светлое будущее» не вызвало бы ничего, кроме скептической усмешки. И тогда — а вдруг? — не было бы и революции, и советского безумия, и Великой Отечественной, и многих других бед, от которых до сих пор Россия не может прийти в себя…

Когда по Парижскому договору 1815 года союзники наложили на Францию контрибуцию в размере 700 млн франков, Александр заявил, что Россия отказывается от своей доли. Этим он показывал, что война с Наполеоном велась не ради добычи, а ради принципов.

Но именно принципам, по которым строилась в ту эпоху жизнь, был нанесен крайне тяжелый удар.

Как итоги войны 1812 года, так и окончание наполеоновской эпохи в целом привели к тому, что можно назвать кризисом смысла жизни. До Наполеона и при нем главным для человека было совершить подвиг, завоевать место в истории, добыть свой кусочек славы – на этом и держалась вся эпоха, потому она и стала возможна. Поэт Петр Вяземский писал: «Я желал бы славы, но не для себя, а чтобы озарить ею могилу отца и колыбель сына». Наполеон дал эту возможность. Но славы было слишком много, и по причине перепроизводства она не принесла тех дивидендов (ордена, деньги, титулы, внимание женщин), на которые люди могли рассчитывать: подвиги обесценились. Наполеон опустошил не только материальный мир государств, но и внутренний духовный мир людей: после него в мире стало пусто и скучно. Для многих тысяч людей как в Европе, так и в России мир рухнул именно после того, как кончилась война.

А ведь еще имелось немалое количество тех, кому не хватило войны. Декабристы в России, которых при советской власти расценивали как предтечу социалистической революции, на самом деле, скорее всего, просто пытались догнать ушедший поезд.

Сенатская площадь была для них Тулоном, который в каждой перестрелке ищет князь Андрей у Толстого. «В 14-м году существование молодежи в Петербурге было томительно, — писал декабрист Иван Якушкин. — В продолжение двух лет мы имели перед глазами великие события и некоторым образом участвовали в них (Якушкин в лейб-гвардии Семеновском полку прошел Отечественную войну и Заграничный поход, был награжден орденом святого Георгия 4-й степени и Кульмским крестом. — Прим. автора); теперь было невыносимо смотреть на пустую петербургскую жизнь». Часть декабристов в наполеоновские годы была слишком молода и не успела блеснуть, часть блеснула, но считала, что заслужила больше, чем получила. «Мы умрем! Как славно мы умрем!» – вскричал декабрист Александр Одоевский, узнав, что восстание все же будет. В 1812 году ему было 10 лет.

Известная формула Герцена о том, что декабристы хотели сделать революцию «для народа, но без народа», — красива и очень хорошо заслоняет то, что декабристы о народе в общем-то почти не думали.

Отмена крепостного права, имевшаяся во всех программах декабристов, по тем временам уже давно была общим местом. А вот куда более важный вопрос наделения крестьян землей в «Манифесте к русскому народу» Сергея Трубецкого не рассматривался совсем, а в Конституции Никиты Муравьева и «Русской правде» Пестеля хоть и рассматривался, но так, что крестьяне не получали почти ничего. Показателен в этом смысле и личный опыт декабристов по освобождению крестьян: Иван Якушкин, решив дать своим крестьянам волю, землю оставил себе. Якушкина не поняли не только крестьяне, из министерства внутренних дел пришел ему ответ: «…если допустить способ, вами предлагаемый, то другие могут воспользоваться им, чтобы избавиться от обязанностей относительно своих крестьян». Обязанности и правда были: например, в неурожайный год помещик обязан был кормить крестьян за свой счет. Так что Герцен, скорее всего, не прав в обоих пунктах: декабристы хотели сделать революцию не только «без народа», но и не «для народа», а для самих себя.

Они потому и не пошли в атаку утром 14 декабря, когда у них все еще могло получиться, что по их меркам у них и так уже все получилось: славная смерть — вот и все, что им нужно было от жизни. Вполне вероятно, Николай I разгадал их — и казнил только пятерых, обрекши остальных на наказание мучительной и, скажем прямо, довольно бесславной жизнью.

Наполеон показал, что можно перевернуть мир. И он же показал, что мир на самом деле не переворачивается — все ведь вернулось на круги своя.

Разочарование было массовым. На фоне минувшей эпохи все мужчины казались карликами. Лермонтов, описывая Печорина, дал портрет одного из «детей 1812 года», который ищет и не находит смысла жизни. Печорину скучно жить, ему не для чего жить. Печорин бросается под пули, но это не разогревает его кровь и никуда не продвигает его философию: «Ведь хуже смерти ничего не случится — а смерти не минуешь!» — мысль и в те времена давно и весьма банальная. Потом Печорин пытается влюбиться в княжну Мэри — но, оказывается, он не умеет любить: не учили. (Любовь в ее нынешнем понимании тогда была редкость — у мужчин на нее в общем-то никогда не хватало времени, браки устраивали родители жениха и невесты, «дети» же почти всегда принимали родительский выбор.) Сам Лермонтов был таким же: его не учили любить (кстати, рисуя линию Печорин — Вера, Лермонтов пытается хотя бы в повести довести до желаемого конца свой роман с Варварой Лопухиной, с которой был помолвлен, но разлучен, и вышла замуж она за богатого помещика Николая Бахметева старше ее на 17 лет). Всякая война проигрывала 12-му году в сравнении. Валерик был, конечно, жестокой битвой (русские и чеченцы три часа рубились саблями, Лермонтов писал, что «даже два часа спустя в овраге пахло кровью»), но он не мог даже сравниться с любой арьергардной схваткой Отечественной войны.

Видимо, подобное же чувство было у Толстого, поехавшего в 1854 году в Севастополь. Он забрался на самый гибельный 4-й бастион (в некоторые дни на бастион падало до двух тысяч неприятельских снарядов) и писал оттуда брату Сергею: «Дух в войсках выше всякого описания. Во времена Древней Греции не было столько геройства. Корнилов, объезжая войска, вместо «Здорово, ребята!» говорил: «Нужно умирать, ребята! Умрете?», и войска отвечали: «Умрем, Ваше Превосходительство, ура!»

И это был не эффект, а на лице каждого видно было, что не шутя, а взаправду, и уже 2200 исполнили это обещание.

Раненый солдат, почти умирающий, рассказывал мне, как они брали 24-ю французскую батарею, и их не подкрепили; он плакал навзрыд. Рота моряков чуть не взбунтовалась за то, что их хотели сменить с батареи, на которой они простояли 30 дней под бомбами. Солдаты вырывают трубки из бомб. Женщины носят воду на бастионы для солдат. Многие убиты и ранены. Священники с крестами ходят на бастионы и под огнем читают молитвы. В одной бригаде было 160 человек, которые раненые не вышли из фронта. Чудное время!..»

Однако Севастополь не заслонил Отечественную войну — тем более что ведь Россия не победила. Вместо славы война принесла разочарование и стыд. «Для чего жить?!» — об этом размышляет Андрей Болконский, вернувшийся домой после Аустерлица, другого постыдного поражения России. Возможно, Толстой записал свое и своих сверстников настроение после окончания Крымской войны. Ему, как и миллионам других людей в посленаполеоновскую эпоху, требовалась идея для оправдания собственного бытия. И Толстой эту идею придумал.

В знаменитом эпизоде с дубом князь Андрей сначала решает, что его время прошло («пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь — наша жизнь кончена!»), а потом, увидев, что дуб выбросил молодую листву, он вдруг понимает, что жизнь продолжается. Правда, определенности в этом решении немного («надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так, как эта девочка, независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»), однако заметнее всего вот что:

«Тулона», поиском которого задавался князь Андрей в 1805 году, теперь нет.

Он перестал искать подвиги — он решил просто жить, просто жить для себя! Правда, сам князь Андрей пожить для себя не успел. А вот Безухов и вышедшая за него Наташа как раз являются примером этой идеи: они просто живут для себя. Не для мира и не для истории, не для Бога, а для себя. Любят друг друга, делают детей, стирают пеленки…

Писатель Марк Алданов в работе «Загадка Толстого» отмечает, что писатель в «Войне и мире» на примере Болконских и Ростовых пытался понять, какая жизнь лучше — духовная или материальная. Алданов отмечает, что Болконские, в семье которых идет «напряженная духовная работа», все несчастны. Ростовы же, у которых «никто никогда не мыслит, там даже и думают только время от времени», наоборот — «блаженствуют от вступления в жизнь до ее последней минуты».

Смысл жизни — сама жизнь, а не подвиги, не доблести и не слава.

Это свое открытие Толстой предложил людям, дополнив его идеей исторического фатализма, согласно которой все будет как будет. Толстой низвел смысл жизни человека до смысла жизни муравья. Но все ему поверили: и потому, что жить для себя казалось так здорово, и потому, что путем подвигов ведь тоже уже ходили, и этот путь не дал ничего. В нынешней России этот взгляд на жизнь из-за отсутствия религии и поддерживаемых ею нравственных устоев принял особо тяжелые формы.

Некто, заслонившийся от нас инициалами «П.К», написал в 1912 году в провинциальной газете «Жизнь Алтая»: «Мы видим, таким образом, что даже спасительная и славная для России война 1812 года (…) принесла за собой зло, и зло немалое.

Да будет же нам позволено заключить, что всякая война есть зло, и пожелать, чтобы дальнейший прогресс человечества избавил нас от самой возможности возникновения этого зла».

Публикация осуществлена совместно с историческим сайтом «Руниверс».

Важным источником изучения войны 1812 года служат произведения мемуарного характера. Под мемуарами (от франц. memoires – воспоминания) понимаются записи людей о событиях прошлого, которые они наблюдали или в которых участвовали (2). Воспоминания участников тех или иных событий нередко содержат такие сведения, которые не могли отложиться ни в каких архивных фондах. Из отечественных мемуаров о войне 1812 года, прежде всего, необходимо отметить дневники и воспоминания, писавшиеся в ходе войны или вскоре после её окончания: «Письма русского офицера» Ф.Н. Глинки, «Офицерские записки» Н.Б. Голицына, «Дневник партизанских действий 1812 года» Дениса Давыдова. «Записки Алексея Петровича Ермолова» и другие (3). Всё это ценные источники, позволяющие полнее и многограннее рассматривать войну 1812 года. Много интересных подробностей можно найти в мемуарах французов: Рооса «С Наполеоном в Россию. Записки врача Великой армии» М., 1912; графа де-Сегюра «Поход в Россию. Мемуары адъютанта» М., 2002; Армана де-Коленкура «Поход Наполеона в Россию» Смоленск, «Смядынь», 1991. Все эти люди, особенно Сегюр и Коленкур, были близки к Наполеону, а, следовательно, и наиболее осведомлены. Их мемуары дополняют и расширяют наши сведения о французской армии. В 2010 году в серии «Хмелитский сборник» вышли мемуары командира роты вольтижеров брауншвейгца Теодора фон Папета «Война 1812 года».

Непосредственно к мемуарам примыкает эпистолярная литература. Часто вопросы исключительной важности обсуждались и решались в ходе переписки. Переписка Александра I с М.Б. Барклаем-де-Толли и М.И. Кутузовым, письма Ф.В. Растопчина к царю и главнокомандующему, переписка М.И. Кутузова, П.П. Коновницына, Д.С. Дохтурова, Н.Н. Раевского, П.В. Чичагова, П.И. Багратиона содержит много повседневных деталей, важных ньюансов, которые позволяют лучше и глубже понять суть происходивших событий.

Попробуем рассмотреть события Отечественной войны 1812 года на вяземской земле в рамках мемуарной и эпистолярной литературы. Для нас, вязьмичей, короткие фразы из воспоминаний участников тех событий, как с русской, так и французской сторон, позволят обнаружить ценные сведения, открыть вновь забытые страницы той войны. Анализ и сопоставление различных точек зрения на одни и те же события помогут лучше понять разницу между противоборствующими сторонами. Для анализа точек зрения выберем несколько тем:

1. Отношение к войне и отступлению летом 1812 года на примере Смоленской губернии и оставления Вязьмы русскими войсками.

2. Отношение в русской и французской армиях к вступлению в должность главнокомандующим русской армией М.И. Кутузова в Царёво-Займище.

3. Отступление наполеоновской армии по вяземской земле. Бой за Вязьму.

Главными объектами нашего изучения в данной работе будут: мемуары Фёдора Глинки, Сегюра, Коленкура, дневниковые записи Теодора фон Папета и письма М.И. Кутузова. Прежде чем обратиться к анализу данной литературы, коротко остановимся на биографиях названных авторов.

Голенищев-Кутузов Михаил Илларионович (1745-1813), граф (1811), светлейший князь Смоленский (1812), полководец, дипломат генерал-фельдмаршал (1812). Военную службу начинал под командованием А.В. Суворова. Участник русско-турецких войн второй половины XVIII века, отличился в сражениях при Рябой Могиле, Ларге, Кагуле, при штурме Измаила. Несколько раз был ранен. С 1776 года – глава масонской ложи «К трём ключам» в Регенсбурге, позднее принят в ложах Франкфурта, Вены, Берлина, Петербурга, Москвы. Занимал различные командные должности, в том числе был командующим сухопутными войсками в Финляндии, командующим армии на Волыни. С 1805 года главнокомандующий российскими войсками в Австрии, потерпел поражение при Аустерлице от Наполеона. В русско-турецкую войну 1806-1812 годов главнокомандующий Молдавской армией, одержал победы под Рущуком и Слободзеей, заключил Бухарестский мир. В Отечественную войну 1812 года с августа месяца главнокомандующий русской армией. После изгнания Наполеона I из России армия под командованием Кутузова в январе 1813 г. вступила в пределы Западной Европы. Умер в Бунцлау 16 апреля 1813 года, похоронен в Казанском соборе в Санкт-Петербурге (4).

Коленкур Арман-Огюстен-Луи (1773-1827), герцог Виченцкий, в числе немногих французских аристократов стал приверженцем Наполеона Бонапарта, французский генерал и дипломат, с 1807 по 1811 посол в Санкт-Петербурге, в 1812-1813 находился при Наполеоне (был его адъютантом), с ноября 1813 и в период «ста дней» министр иностранных дел (5).

Сегюр Филипп-Поль (1780-1873) генерал, французский военный деятель и писатель, во время похода Наполеона в Россию его адъютант (6).

Глинка Фёдор Николаевич (1786-1880), поэт, публицист, мемуарист. Участник сражений при Аустерлице и Бородино и заграничных походов русской армии при разгроме Наполеона. В 1812-1813 гг. поручик Апшеронского пехотного полка, адъютант М.А. Милорадовича. Активный участник движения декабристов, после разгрома движения сослан в Петрозаводск. В конце 1830-х гг. сближается с братьями Погодиными и С.П. Шевырёвым, что положило начало славянофильству. Огромный резонанс получили его мемуарно-публицистические произведения, особенно «Письма русского офицера», которыми восхищался Л.Н. Толстой, черпая из них материал во время создания «Войны и мира» (7).

Папет Теодор фон (1791-1818) профессиональный военный, участник похода в составе Великой армии Наполеона Бонапарта, в должности командира вольтижерской роты (легкие стрелки) в чине капитана Вестфальской армии. Участник сражений под Смоленском, у Валутиной горы, при Бородино, у Вереи, при отступлении армии, под Вязьмой, у Красного и на реке Березина. Оказался в числе 600 выживших из состава 24000 Вестфальской армии. После крушения Вестфальского королевства в 1813 году участник кампании 1813-1814 годов, был серьёзно ранен при Ватерлоо (8).

Итак, обратимся к первой теме нашего исследования – отношение к войне и отступлению летом 1812 года на примере Смоленской губернии и оставления Вязьмы русскими войсками. Уже накануне перехода пограничной реки Неман при рекогносцировке берегов произошёл случай, который навёл французских генералов на плохое предчувствие. При подъезде к группе чинов штаба из ног лошади Наполеона выпрыгнул заяц, и лошадь слегка отскочила вбок. Наполеон, который плохо ездил верхом, упал на землю, но очень быстро успел подняться, слегка ушибив бедро. Как пишет в своих мемуарах Коленкур, он сразу подумал, что это дурное предзнаменование. Об этом же ему сказал князь Невштальский: «Мы сделали бы гораздо лучше, если бы не переходили через Неман. Это падение – дурное предзнаменование» (9).

Наполеон, вступив в пределы России, надеялся в быстрых приграничных сражениях разгромить по одиночке 1 и 2 русские армии, чтобы принудить императора Александра к подписанию выгодного для себя мира. Но русские войска стали отступать в глубь страны, это вызывало недовольство французского императора. Важным рубежом военной кампании стал город Витебск, в котором Наполеон принял решение не оставаться на зимние квартиры, т.к. он не получил от русского императора никаких предложений о мире, а приказал двинуться дальше к Смоленску, надеясь у стен этого города дать генеральное сражение. Уже в Витебске французы обратили внимание на то, как трудно им приходится добывать себе и своим лошадям пропитание. У стен Смоленска французов ждало ещё одно большое разочарование: кроме того, что им вновь не удалось навязать большого сражения русской армии, французы при вступлении в Смоленск увидели зажжённый город, который покинула не только армия, но и жители. «Они решили оставить нам только пепел», — констатировал в своих мемуарах Сегюр (10).

Наполеоновское понимание войны с Россией в своих мемуарах передаёт нам Коленкур: «Отступление русских, не позволявшее предвидеть, где они остановятся, уверенность в том, что они сами подожгли свои здания в Смоленске, и весь характер этой войны, в ходе которой обе стороны взаимно губили друг друга и мы не достигали другого результата, кроме выигрыша территории, чего мы вовсе не хотели, — всё это заставляло императора сильно задумываться и укрепляло его желание не идти дальше и попытаться завязать переговоры» (11). В Смоленске Наполеону был доставлен прибывший в качестве парламентёра гвардейский офицер граф Орлов, с которым у императора произошёл разговор: «Император принял его и после нескольких незначительных замечаний спросил, состоится ли сражение. Он добавил, что честь русских требует, чтобы они не сдавали свою страну без боя, не померявшись с нами силами хотя бы раз; после этого легко будет заключить мир – подобно двум дуэлянтам, которые примиряются после поединка. Война, сказал он, является чисто политической. Он не сердится на императора Александра, который в свою очередь не должен чувствовать обиды против него… Офицер обязался передать эти слова, но заметил, что не верит в возможность мира до тех пор, пока французы остаются в России» (12).

Чего же никак не могли понять император Наполеон и все его генералы? О какой войне шла речь? Как воспринял войну русский народ? Разъяснения по этому важнейшему вопросу мы можем найти в «Письмах русского офицера» Фёдора Глинки. Вот две цитаты из его писем от 16 и 17 июля: «Мой друг! Настают времена Минина и Пожарского! Везде гремит оружие, везде движутся люди! Дух народный, после двухсотлетнего сна, пробуждается, чуя угрозу военную. Равно как и при наших предках, сей дух прежде всего ознаменовался в стенах Смоленска» (13). «…Но дерзкий Наполеон, надеясь на неисчеслимое воинство своё, ломится прямо в грудь Отечества нашего. Видеть врага в пределах наших, видеть его попирающего родные наши поля: русские более уже столетия от этого отвыкли. Умы и души в страшном волнении. Уже потянулись длинные обозы; всякий разведывает, где безопаснее? Никто не хочет достаться в руки неприятелю (выделено мной И.М.). Кажется, в России, равно как и в Испании, будет он покорять только землю, а не людей» (14). В своих письмах Глинка приводит примеры того, что все в русской армии: от офицеров до простых солдат – горели желанием скорейшей битвы: «Армия наша не многочисленна, но войска никогда не бывали в таком устройстве, и полки никогда не имели таких прекрасных людей (выделено мной И.М.). – Войска получают наилучшее продовольствие; дворяне жертвуют всем. Со всех сторон везут печёный хлеб, гонят скот и доставляют всё нужное добрым нашим солдатам, которые горят желанием сразиться у стен Смоленских. Некоторые из них изъясняют желание сие самым простым, но конечно из глубины сердца исходящим выражением: Мы уже видим седые бороды отцов наших, говорят они: отдадим ли их на поругание? – Нет! Не бывать тому! Сыны их умеют сражаться и умирать» (15).

После оставления русской армией Смоленска произошёл важный переворот в умах и душах всех русских людей. Вот как в письме от 8 августа пишет об этом Глинка: «Третьего дня дрались, вчера дрались, сего дня дерутся, и завтра будут драться! Враги берут одним многолюдством. Вооружайтесь все, вооружайся всяк, кто только может, гласит наконец главнокомандующий в последней прокламации своей. – И так – народная война!» (16).

Анализ мемуаров обеих сторон выявляет разное понимание войны: французское – «война политическая», русское – «война народная».

После Смоленска продолжилось отступление русской армии, но, как свидетельствуют источники противоположной стороны, преследование с каждым днём становилось всё тяжелее. Цитата из дневника Теодора фон Папета, рассказывающая о событиях после боя у Валутиной горы близ Смоленска от 24 августа: «Весь путь был буквально усыпан мёртвыми людьми и лошадьми, а также обломками всевозможных конструкций. Все деревни, попадавшиеся нам на сегодняшнем марше, были сожжены. Все мосты были тоже сожжены русскими, и нашим инженерным войскам приходилось их срочно наводить» (17).

При этом отступление русской армии было организованным. Вместе с армией уходила большая часть населения. Вот как об этом свидетельствует де Коленкур: «Русские отступали в порядке и не оставляли ни одного раненого. Жители следовали за армией; деревни пустели. Несчастный город Дорогобуж, который русские оставили нам нетронутым, загорелся от костров наших бивуаков, расположенных слишком близко от жилых домов. Многие деревни в эти дни постигла та же участь. Пожар Смоленска, устроенный русскими, ожесточил наших солдат, впрочем, у нас и так было мало порядка (выделено мной И.М.)» (18). Смоленский пожар навёл на страшные мысли и самого Наполеона: «Пожар Смоленска больше уже не был в его (Наполеона Прим. И.М.) глазах роковой и непредвиденной случайностью войны, ни даже актом отчаяния, а результатом холодного, обдуманного решения» (19).

Видимо, после Смоленска к некоторым французским генералам пришло новое осмысление начавшейся войны: «Крестьяне уверяли, что мы представляем легионы демонов под командой антихриста, что мы адские духи, один вид которых внушает ужас, а прикосновение оскверняет. Но мы приближались, и в нашем присутствии должны были рассеяться все эти грубые сказки. Между тем русские дворяне отступали вместе со своими крепостными, внутрь страны, прячась от нас, словно от страшной заразы. Имущество, жилища, всё, что должно было бы удержать их на месте и могло бы нам служить, приносилось ими в жертву, и между собою и нами они воздвигали преграду из голода, пожаров и запустения. Это великое решение было направлено столько же против Наполеона, сколько и против их собственных крепостных. Таким образом, война королей превращалась в классовую войну, в партийную, религиозную, национальную (И.М.), — словом, это была не одна, а несколько войн сразу» (20).

Всё наступление Великой армии проходило после Смоленска под треск пожаров и удушающей гари. Цитаты из дневника фон Папета: «25 августа…В полночь мы разбили у маленького городка Михайловки бивак, городок был совершенно сожжён. Сегодня на протяжении всего марша справа и слева видели пылающие деревни. 26 августа. Выступили в 9 утра. Шли до часу дня и сделали стоянку возле города Дорогобуж. В 3 часа вышли снова, прошли через город, который был весь в огне, и заняли перед ним позицию. Сам город лежал на горе и, должно быть, был прелестен. Как и во всех русских городах, здесь было множество прекрасных церквей. Как и везде, все местные жители бежали от противника» (21).

Как известно, после Смоленска командующий русской армией Барклай де Толли приказал искать удобную позицию для сражения, но всякий раз место признавалось неудачным и войскам поступал приказ отступать дальше. 27 августа обе русские армии вновь соединились в Вязьме и продолжили отступление, имея главной осью движения Старую Смоленскую дорогу, вначале к Фёдоровскому, затем к Царёво-Займищу. Почти по пятам за русской армией двигалась армия Наполеона.

При подходе к Вязьме французский император отдал приказ точно установить причину пожаров в городах. Вот как об этом пишет в своих мемуарах де Коленкур: «Неприятель не оставлял за собою ни одного человека, разрушал все свои склады, сжигал все казённые здания и даже большие частные дома. Многие думали, что пожары в городах, местечках, в которые мы входили, были результатом беспорядков как в нашем авангарде, так и в казачьем арьергарде… Император, которому многие говорили об этих пожарах, приказал моему брату взять на следующий день большой гвардейский отряд, поближе подойти к неприятелю и вступить в Вязьму, когда там ещё будет неприятельский арьергард, чтобы лично установить, что именно происходит и действительно ли русские поджигают. Он дал ему указание поддерживать порядок» (22).

Вступление французов в Вязьму произошло тогда, когда в городе ещё действовали арьергарды русских казаков (нечто подобное только в обратную сторону произойдёт при отступлении армии Наполеона из Вязьмы). Бой ещё не утих, а город уже горел в нескольких местах. Французы принялись тушить пожар, в некоторых домах были обнаружены заготовленные для поджога горючие материалы, вот как об этом пишет в своих мемуарах де Коленкур: «Неприятельский арьергард занимал свои позиции, но после довольно оживлённого боя эвакуировал их. Отряд моего брата вступил в Вязьму вперемежку с егерями. Город уже горел в нескольких пунктах. Брат мой видел, как казаки зажигают горючие материалы, и нашёл эти материалы в различных местах, где пожар начался до того, как из города ушли последние казаки. Он пустил в ход наши войска, чтобы локализовать пожар. Все усердно взялись за дело, и удалось спасти несколько домов, зерно, муку, водку. В первый момент всё это было спасено от разграбления. Но не надолго. На основе показаний, полученных от некоторых жителей города… мы убедились что все меры для поджога и распространения пожара были приняты казачьим отрядом арьергарда задолго до нашего прихода, и поджог был сделан, как только показались наши войска. Действительно, в разных домах, особенно в тех, где имелось продовольствие, оказались горючие материалы, методически приготовленные и разложенные для поджога. Словом, мы получили доказательство того, что в данном случае имело место выполнение мер, предписанных свыше и подготовленных заранее, — доказательство, подобное тем, какие мы уже имели раньше и получали впоследствии… Все были поражены этим, и император в такой же мере, как и армия, хотя он и делал вид, что смеется над этим новым типом войны» (23).

Схожее мы находим и у других участников событий. Мемуары Сегюра: «В тот же день, 28 августа, авангард оттеснил русских к самой Вязьме. Армия была измучена переходом, жарой, пылью и отсутствием воды. Спорили из-за нескольких грязных луж и даже дрались у источников. Император сам должен был довольствоваться грязной жижей вместо воды. В течение ночи неприятель разрушил мосты в Вязьме, разграбил город и поджёг его. Мюрат и Даву поспешили туда, чтобы потушить пожар. Хоть неприятель и противился, но армия перешла Вязьму, и часть авангарда вступила в бой с поджигателями, а другая часть старалась потушить пожар, что ей и удалось. В городе нашли кое-какие запасы, которые быстро были разграблены. Наполеон, проезжая через город, увидел этот беспорядок и страшно рассердился». (24).

Через два дня в Вязьму вступили части Вестфальской армии, вот как это событие нашло отражение в дневнике фон Папета: «31 августа. Вышли в 7 утра и в 10 пришли под Вязьму, где устроили остановку, чтобы переодеться в парадную форму. Затем прошли через город, который построен довольно просторно, но сожжён дотла. В нём насчитывалось более 30 церквей. Не видно ни единого жителя, вероятно, все бежали вглубь страны. Город совершенно разграблен» (25). В эти же дни произошло ещё одно важное событие, которое повлияло на ход войны – 29 августа в армию прибыл новый главнокомандующий генерал от инфантерии М.И. Кутузов.

Обратимся к анализу второй темы нашего исследования – отношение в русской и французских армиях к вступлению в должность главнокомандующим русской армией М.И. Кутузова в Царёво-Займище.

В письме к императору Александру I сам главнокомандующий доносил следующее: «Всемилостивейший государь! Прибыл 18—го числа сего месяца к армиям, высочайшим Вашим императорским Величеством мне вверенным, и приняв главное над оными начальство, счастье имею донести всеподданнейше о следующем. По прибытии моём в город Гжастк нашёл я войска отступающими от Вязьмы и многие полки от частых сражений весьма в числе истощившимися… Я принял намерение пополнить недостающее число сие приведёнными вчера генералом от инфантерии Милорадовичем…Для удобнейшего укомплектования велел я из Гжатска отступить на один марш и, смотря по обстоятельствам, и ещё на другой, дабы присоединить к армии на вышеупомянутом основании отправляемых из Москвы в довольном количестве ратников; к тому же местоположение при Гжатске нашёл я по обозрению моему для сражения весьма невыгодным. Усилясь таким образом как через укомплектование потерпевших войск, так и чрез приобщение к армии некоторых полков… в состоянии буду для спасения Москвы отдаться на произвол сражения, которое, однако же, предпринято будет со всеми осторожностями, которых важность обстоятельств требовать может (26).

Прибытие Кутузова к армии вызвало всплеск радости среди офицеров и рядовых, все были уверены, что так давно ожидаемое сражение скоро состоится. Вот как об атмосфере тех дней пишет в своих записках Глинка: «18 августа. Наконец прибыл сей лаврами и сединами увенчанный вождь! Я видел его: я видел знаменитого Кутузова сидящего на простой скамье подле избы; множество генералов окружали его. Радость войск неописана. У всех лица сделались светлее, и военные беседы вокруг огней радостнее. Дымные поля биваков начинают оглашаться песнями» (27).

Аналогичный всплеск радости и надежд произвело это назначение и на французского императора. 31 августа в главную квартиру императора, располагавшуюся в помещичьем доме в Величёве, доставили пленного казака. Об этом эпизоде читаем у Коленкура: «По словам казака, русские открыто жаловались на Барклая, который, как они говорили, помешал им драться под Вильно и под Смоленском… Два дня назад в армию прибыл Кутузов, чтобы сменить Барклая… Это известие показалось императору весьма правдоподобным и доставило ему большое удовольствие; он повторял его всем. Медлительный характер Барклая изводил его. Это отступление, при котором ничего не оставалось, несмотря на невероятную энергию преследования, не давало надежды добиться от такого противника желанных результатов… Узнав о прибытии Кутузова, он тотчас же с довольным видом сделал отсюда вывод, что Кутузов не мог приехать для того, чтобы продолжать отступление; он, наверное, даст нам бой, проиграет его и сдаст Москву, потому что находится слишком близко к этой столице, чтобы спасти её; он говорил, что благодарен императору Александру за эту перемену в настоящий момент, так как она пришлась как нельзя более кстати» (28).

Как показывают мемуары участников событий и в русской, и в французской армиях, назначение главнокомандующим Кутузова было воспринято с ликованием (в русской) и удовлетворением (во французской) армиях, т.к. обе стороны давно желали скрестить оружие в жестокой и прямой схватке.

Об отступлении Великой армии из Москвы и её фактическом крахе на дорогах Смоленщины написано немало. Не повторяя описания сражения за Вязьму, остановимся кратко на некоторых деталях, которые мы можем почерпнуть из мемуаров участников тех событий. Таким образом, мы переходим к анализу третьей темы исследования обозначенной как — отступление наполеоновской армии по вяземской земле. Бой за Вязьму.

После сражения за Малоярославец французская армия принуждена была отступать по разорённой Старой Смоленской дороге. С каждым днём её отступление постепенно превращалось в бегство из России. Корпус генерала Милорадовича вместе с атаманом Платовым должен был составить авангард русской армии, действуя двумя самостоятельными группами. Под Вязьмой произошло соединение этих двух групп, что дало свой блестящий результат в бою за Вязьму (29). Вот как об этом бое пишет в своих «Записках» Ф.Н. Глинка: «Чрез два дня бегство неприятеля стало очевидно, и наш арьергард, сделавшись уже авангардом, устремился преследовать его. Тёмные, дремучие ночи, скользкие просёлочные дороги, бессонье, голод и труды, вот что преодолели мы во время искуснейшего флангового марша, предпринятого генералом Милорадовичем от Егорьевска прямо к Вязьме. Главное достоинство сего марша было то, что он совершенно утаён от неприятеля, который тогда только узнал, что сильное войско у него во фланге, когда мы вступили с ним в бой; ибо до того времени один генерал Платов теснил его летучими своими отрядами… Неприятель занимал попеременно шесть выгодных позиций; но всякий раз с великим уроном сбиваем был с каждой победоносными войсками нашими. Превосходство в силах и отчаянное сопротивление неприятеля продлили сражение чрез целый день. Он хотел было непременно, дабы дать время уйти обозам, держаться ещё целую ночь в Вязьме и весь город превратить в пепел. Так уверяли пленные; и слова их подтверждались тем, что все почти печи в домах наполнены были порохом и горючими веществами. Но генерал Милорадович, послав Паскевича и Чоглокова (командиры 11 и 26 пехотных дивизий. И.М.) с пехотою, которые тотчас и ворвались с штыками в улицы, сам, с бывшими при сем генералами, устроя всю кавалерию, повёл в объятый пламенем и неприятелем наполненный город. Рота конной артиллерии, идя впереди, очищала улицы выстрелами: кругом горели и с сильным треском распались дома; бомбы и гранаты, до которых достигал пламень, с громом разряжались; неприятель стрелял из развалин садов; пули свистали по улицам… Но видя необоримую решимость войск наших и свою гибель, оставил он город и бежал» (30).

В своих донесениях императору Александру I Кутузов так доносил о бое за Вязьму: «22-го числа поутру генерал Милорадович атаковал неприятеля у города Вязьмы. Сражение продолжалось при отступлении неприятеля до самого сего города, из коего неприятель вытеснен на штыках нашими 11-ю и 26-ю дивизиями под командою генерал-майора Паскевича и Чоглокова. Перновский пехотный полк, был в главе колонны, с распущенными знаменами и барабанным боем первой вступил в город и очистил по трупам неприятельским путь другим войскам» (31). В другом своём донесении императору Александру, подводя итог бою за Вязьму, Кутузов писал: «Сражение продолжалось от 6 часов утра до 7 часов вечера. Потеря неприятеля вообще чрезвычайна… Неприятель на ретираде своей подрывает пороховые ящики и лафеты, с коих, вероятно, орудия сняты и зарыты, ибо одно из них найдено в воде; всё сие подтверждает великость потери его в сем сражении» (32).

Также катастрофично оценивали результаты этого боя его участники с французской стороны. Причём одним из факторов, повлиявших отрицательно на оборону Вязьмы французами, и Сегюр и Коленкур упоминают отсутствие единого командования. Сегюр пишет об этом так: «Достаточно было солдат для победы, но было слишком много начальников (И.М.). Только к двум часам собрались они для обсуждения дальнейших действий, но между ними ещё не было согласия» (33). А вот цитата из мемуаров Коленкура: «Так как на месте боя не было начальника, которому было бы поручено общее командование, то не было единого порядка в распоряжениях (И.М.). В течение шести часов наши войска доблестно сражались на всех пунктах, но всё время они только оборонялись» (34). И ещё одно существенное замечание делает в своих мемуарах Коленкур. Описывая отступление французов к Вязьме после боя у Фёдоровского, Коленкур упоминает о беспорядке, возникшем в 1-м корпусе. Напомним, что при выходе из Москвы это был самый большой по численности пехоты корпус французской армии, он имел 27000 человек, немного ему уступал 4-й корпус — 23500 человек, Гвардия насчитывала – 17000 человек, другие корпуса менее 10000 человек (35). В самой Вязьме беспорядок в войсках усилился : «Ещё больший беспорядок был при переходе через мост у Вязьмы. До этого, пока ему приходилось без чьей-либо помощи отражать нападение неприятеля, 1-й корпус с честью поддерживал свою репутацию, несмотря на оживлённые атаки русских и на свои значительные потери от артиллерийского огня. Недолго длившийся беспорядок обратил на себя внимание потому, что доблестные пехотинцы 1-го корпуса впервые покидали свои ряды, вынудив своего непоколебимого командира уступить неприятелю. Я касаюсь этих прискорбных фактов, потому что именно с этого момента начинается дезорганизация нашей армии и вообще все наши несчастья (И.М.)» (36).

О том, что бой за Вязьму нанёс французской армии большой урон, пишет в своих мемуарах адъютант Наполеона граф де Сегюр: «Когда, наконец, река, город Вязьма, ночь, страшная усталость и маршал Ней отделили нас от неприятеля, когда опасность была отсрочена и нам удалось расположиться бивуаком, мы стали подсчитывать потери. Несколько орудий было разбито, не хватало многих повозок, и четыре тысячи человек было убито и ранено. Много солдат разбежалось. Честь была спасена, но в рядах были большие опустошения (И.М.). Надо было всё переформировывать, чтобы сплотить остатки армии. Из каждого полка едва выходил один батальон, из батальона – взвод. У солдат не было ни их обычного места, ни товарищей, ни прежних начальников» (37). Возможно эти потери, дезорганизация войск, отсутствие необходимого количества командиров и привели в целом к тому, что именно после Вязьмы начинается то неуправляемое, фактически паническое бегство некогда Великой армии Наполеона из России.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Жилин П.А. Гибель Наполеоновской армии в России. Изд. Второе, исправленное и дополненное. – М.: Наука, 1974. С.9.

2. Большой толковый словарь русского языка./ Сост. и гл. ред. С.А. Кузнецов. – С-Пб.: «Норинт», 2000. С.532.

3. Жилин П.А. указ. соч. С.12.

6. Жилин П.А. указ. соч. С.435.

9. Арман де Коленкур Поход Наполеона в Россию. – Смоленское книжное издательство «Смядынь», 1991. С.76.

10. Граф де Сегюр Поход в Россию. Мемуары адъютанта. – М.: издатель Захаров, 2002. С.59.

11. Арман де Коленкур указ. соч. С.109-110.

12. Арман де Коленкур указ. соч. С.110.

13. Глинка Ф.Н. Сочинения / Сост., послесл и коммент. В.И. Карпеца. – М.: Советская Россия, 1986. С.225.

14. Там же С.224.

15. Там же С.226.

16. Там же С.228.

17. Война 1812 года. Дневник Теодора фон Папета. Хмелитский сборник. Выпуск 11. С.60.

18. Арман де Коленкур указ. соч. С.113.

19. Сегюр указ. соч. С.72.

20. Там же С.74.

21. Дневник Теодора фон Папета С.60-61.

22. Арман де Коленкур указ. соч. С.116.

23. Там же С.116-117.

24. Сегюр указ. соч. С.82.

25. Дневник Теодора фон Папета С.62.

26. Кутузов М.И. Письма и записки. – М.: Воениздат, 1989. С.304-305.

27. Глинка Ф.Н. Сочинения. С.232.

28. Арман де Коленкур указ. соч. С.120-121.

29. Строков А.А. История военного искусства. – С-Пб.: Полигон, 1994. Т.4. С.385-387.