Право на молчание является юридическим принципом , который гарантирует каждому человеку право отказаться от ответа вопросы от правоохранительных органов или должностных лиц суда. Это законное право, прямо или условно признанное во многих мировых правовых системах.
Право охватывает ряд вопросов, связанных с правом обвиняемого или ответчика отказаться от комментариев или дать ответ на вопросы до или во время судебного разбирательства в суде. Это может быть право избегать самообвинения или право хранить молчание в ответ на вопросы. Право может включать положение о том, что судья или присяжные не могут сделать неблагоприятных выводов относительно отказа обвиняемого отвечать на вопросы до или во время судебного разбирательства, слушания или любого другого судебного разбирательства. Это право составляет лишь небольшую часть прав ответчика в целом.
Право на молчание возникло из -за вызова сэра Эдварда Кока церковным судам и их присяги ex officio . В конце 17 века он стал установленным законом Англии как реакция народа на излишки королевской инквизиции в этих судах. В Соединенных Штатах информирование подозреваемых об их праве хранить молчание и о последствиях отказа от этого права является ключевой частью предупреждения Миранды .
М.В. Нестеров. Молчание
Почему Арсений Великий говорил о том, что нередко раскаивался в сказанном, но никогда не сожалел о молчании? Возможно, он вспоминал при этом о годах, проведенных в столице, в ее блеске, в ее «высшем свете», в котором света на самом деле так мало и так много самой настоящей тьмы – мало правды и много лживых, льстивых, неискренних речей. Возможно, ему на ум приходили ситуации, когда его собственные слова, произнесенные под влиянием определенных обстоятельств и чувств, спустя какое-то время оказывались не соответствующими действительности, что не могло не уязвлять его чистую душу. Возможно, когда-то ему случалось давать кому-либо не очень удачные советы, и впоследствии он об этом скорбел… Но всё это относилось к прежней – многозаботливой, многопопечительной, наполненной суетой жизни, а уж никак, кажется, не к тому преподобническому житию, которое проводил он в пустыне.
Почему это «раскаяние в сказанном» оставалось для подвижника по-прежнему живым и сильным? Отчего он, безмолвник, напоминал об опасности, которую таит в себе наш собственный язык, – другим и наравне с ними себе самому? Или даже в первую очередь – себе самому?
Когда мы говорим безудержно и беспорядочно, нам очень трудно уследить за всем, что взошло откуда-то из недр нашего сердца на язык, покрутилось на нем да и сорвалось с него. Мы чувствуем вечером опустошенность, усталость, какую-то неясную тяжесть на душе и относим всё это к впечатлениям прошедшего дня, к его обстоятельствам – иногда непростым, иногда прямо искусительным. Но нам часто невдомек, что в значительной степени усталостью и опустошенностью этими обязаны мы самим себе – тому, что и как мы говорили, тому, насколько невнимательными мы были по отношению к «исходящему из уст».
Это кажется нам настолько естественным, настолько привычным – общаться, поддерживать разговор, беседовать… Это представляется нам чем-то совершенно необходимым, видится неотъемлемой частью нашей жизни, пребывания в сообществе с другими людьми. И, пожалуй, именно так это и есть. Но редко, редко кто отдает себе отчет в том, что каждый раз, прежде чем произнести то или иное слово, необходимо хотя бы немного поразмыслить, взвесить его на весах своего сердца, понять, будет ли сказанное правдой или окажется ложью, принесет оно кому-то пользу или навредит, доброе оно или злое. Мы чаще всего говорим просто потому, что захотели что-то сказать, повинуясь внутреннему импульсу, не проанализировав его, не оценив – прежде всего с точки зрения евангельской.
«От слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься» (Мф. 12: 37) – это предупреждение зачастую кажется нам иносказанием: что такое слово, важны дела! Но Господь – не мы. И если что-то сказано Им, то сказанное – истина.
Произносимое нами оказывает колоссальное влияние на нас, во многом нас формирует
Есть огромная, теснейшая связь между тем, что мы говорим, и нами самими. «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется…» – не только в жизни, судьбе других людей, но и, прежде всего, в нашей собственной. Произносимое нами оказывает колоссальное влияние на нас, во многом нас формирует – неким вторичным, но очень действенным образом. И либо мы управляем своим словом, сознательно и ответственно относясь к нему, либо оно управляет нами.
То, что мы говорим, всегда так или иначе проявляет какую-то часть содержания нашей жизни, нашего сердца, нас самих – в том числе и сказанное «случайно», между делом, без рассуждения и осмысления. Проявляет, а вслед за тем закрепляет, взращивает это содержание в нас, и горе нам, если закрепляемое и взращиваемое – не лучшее из того, что вообще может быть в человеке. Оттого-то и образуется это единство произносимого и жизни человека, даже в том случае, если он лжет.
Можно снова вспомнить преподобного Антония Великого: «Бог хранит тебя до тех пор, пока ты хранишь уста свои». То есть хранимы мы до тех пор, пока готовы созидать, пока внимательны к себе, пока продолжается внутренняя работа, и не хранимы – когда начинаем сами свое внутреннее разорять, перестаем следить за тем, что рождается в сердце и исходит потом из уст. Потому что близок Бог к боящимся Его, и далеки от Него те, кто говорит необдуманно, бесстрашно и много.
Уста точно двери дома: если они часто открываются, то тепло из дома уходит
Много говорить небезопасно ведь не только оттого, что внимание трудно сохранять и посему «во многословии не избежишь греха» (Притч. 10: 19). Преподобные Варсонофий Великий и Иоанн Пророк объясняют своему ученику, впоследствии известному всему христианскому миру наставнику аскетической жизни, в то время еще не авве, а просто Дорофею: «Ты так много говоришь только потому, что не познал еще, какой это приносит вред». Какой? Помимо выше приведенного объяснения из Священного Писания отцы дают объяснение свое, не менее, пожалуй, убедительное: уста точно двери дома: если они часто открываются, то тепло из дома уходит.
Тепло… Это то самое тепло, радующее наше сердце и сообщающее жизни ощущение ее подлинности, которое мы испытываем, хорошо помолившись, умилившись сердцем при чтении святоотеческих книг или же во время богослужения, когда поемое и читаемое особенно сильно трогает душу. То, которое мы так быстро теряем и даже не замечаем – как и почему. Были бы внимательнее, замечали бы: теряем сразу же, как только начинаем много и «неосторожно» говорить, причем не только о вещах суетных и пустых, но и о вещах душеполезных – просто много. Были бы внимательнее – многое бы и помимо того замечали…
…Очень важно – понять эту огромную внутреннюю связь, связь между тем, что пребывает внутри нас, и тем, что исходит вовне. Понять, насколько одно влияет на другое. Насколько зависит наше слово от нашей жизни и жизнь – от нашего слова. Потому, опять же, за каждое слово праздное, то есть лишнее, и дадим мы ответ на Суде (см.: Мф. 12: 36). Если лишним, ненужным было оно, то лишнее и ненужное взрастило и укрепило оно в нас, вытеснив из нашего сердца то, что было жизненно необходимо, не оставив для него достаточно места. Если, хуже того, злым, гнилым оно было, то умножило и утвердило оно в нас злобу и гниль. Как же научиться оценивать то, что ты хочешь сказать прежде, чем вырвется оно на волю?.. Как овладеть искусством взвешивать слова на весах своей совести?.. Как же это трудно…
Лишь в молчании рождается это дивное умение: понимать самого себя, свои мысли и свои слова
И как же хорошо понимал это тот, кто часто сожалел о сказанном и никогда не раскаивался в молчании! Потому что лишь в молчании рождается это дивное умение: понимать самого себя, свои мысли и свои слова. Парадоксально, но так.
И потому – еще парадоксальней: чтобы научиться правильно говорить, обязательно нужно научиться молчать.
Фото: Olaia Macias
Мы знаем, что существует некая связь между молитвой и молчанием. Но если мы задумаемся о роли безмолвия и тишины в нашей жизни, то окажется, что не всегда они говорят о мире. Тишина может быть пугающей.
Один мой студент, глубоко размышлявший о безмолвии, выразил это так:
«Молчание – это ночь.
Бывают ночи
без луны и звезд,
когда ты один, совершенно один,
когда ты отринут, превратился в ничто, и никому не нужен.
Бывает и молчание, которое грозит и нависает,
потому что не осталось ничего, кроме него.
Даже если ты откроешь свои уши и глаза, оно длится
без всякой надежды на облегчение.
Ночь без света, ночь без надежды,
я один во грехе, без прощения, без любви.
И тогда, в отчаянии, я выхожу на поиски друзей.
Я брожу по улицам в надежде отыскать человека, след, звук,
и не нахожу ничего.
Но бывают такие ночи —
со звездами и полной луной,
со светом из дома, стоящего вдалеке.
Таким бывает и молчание —
умиротворяющее и задумчивое,
как шорох воробья в огромной пустой церкви,
когда сердце хочет петь от радости,
когда я знаю, что я не один, когда ожидаю друзей
или когда вспоминаю стихи из недавно прочитанной поэмы,
когда я теряю себя в «Богородице Дева Радуйся» или в печальном голосе псалма,
когда я – это я, а ты – это ты,
когда мы не боимся друг друга,
когда мы оставляем все разговоры ангелу,
который принес нам молчание и мир.»
Точно так же, как эти две ночи, бывает два рода молчания: одно – пугающее, другое – умиротворяющее.
Фото: Mohnish Bisht
Многих молчание пугает. Многие не знают, что с ним делать. Если они оставят городской шум и окажутся там, где не слышны ни рокот машин, ни позывные судов, ни перестук колес поезда, там, куда не достигают звуки радио или телевизора, и музыка не звучит, — они чувствуют, как сильная тревога начинает охватывать все их тело. Они ощущаеют себя, как рыба, выброшенная на берег. Как если бы все ориентиры были потеряны. Некоторые люди не могут заниматься в тишине, им нужна мощная стена музыки вокруг. Если их посадить в комнату, лишенную постоянного потока звуков, то очень быстро обнаружится, как растет их нервозность.
Таким образом, для многих из нас молчание представляет угрозу. Были времена, когда тишина казалась такой привычной, и излишний шум раздражал нас. Но теперь шум – настолько обычное дело, что тишина, каким бы странным это ни казалось, стала нарушением покоя. Не трудно понять, почему люди с подобным отношением к молчанию испытывают трудности в молитве.
В нашей повседневной жизни тишина стала чем-то совершенно чужеродным. Если мы едем на пляж или отправляемся в лес на пикник, то часто наушники – наши лучшие попутчики. Похоже, нам не выносимо состояние тишины.
Тишина полна звуков: бормочет ветер, шелестят листья, птицы хлопают крыльями, волны с шуршанием набегают на берег. И даже когда все эти звуки отсутствуют, мы можем услышать звук своего дыхания, движения собственных рук, мы можем уловить мерное, регулярное сглатывание в собственном горле и мягкую поступь собственных ступней. Но мы стали глухи к этим звукам тишины.
Когда нас приглашают выйти из нашего шумного мира и войти в наполненную звуками тишину, мы часто пугаемся. Мы чувствуем себя, как дети, на глазах которых стены их дома рушатся, и они вдруг оказываются в открытом поле, или ощущаем себя так, как будто с нас сорвали одежду, или как птицы, выброшенные из гнезда. Наши уши начинают болеть, потому что лишены привычного гвалта, наши тела настолько привыкли к этому шуму, как если бы это было покрывало, которое нас согревает. Мы стали походить на наркозависимых, которым нужно пройти через болезненный процесс отказа от зависимости.
Нам трудно избавиться от всего этого внешнего шума, но еще труднее достичь внутренней тишины, тишины сердца. Такое впечатление, что человек, оказавшийся в плену всего этого гама, совершенно потерял связь со своим внутренним «я». Вопросы, уже давно назревшие, остаются без ответа. Неосознанные до конца чувства остаются непроясненными, а беспорядочные эмоции, приводящие нас в смущение, по-прежнему пребывают не понятыми. Всё это присутствует в нас, как один клубок хаотичных чувств, которые никогда не имели шанса быть приведенными в порядок.
Генри Нувен. С открытыми ладонями
Перевод: Ольга Фокс