Имя отца братьев карамазовых

Постановка проблемы. В последние десятилетия активно развивается лингвистика художественного текста. В силу абсолютной антропоцентричности художественного текста, важнейшей его структурной категорией является категория «персонажа» («героя»). Соотнесенность имен и образа в творчестве Ф. М. Достоевского, интерпретация антропонимики романа «Братья Карамазовы», методика лингвистического анализа литературного текста – круг взаимосвязанных и недостаточно разработанных проблем.

В современных лингвистических исследованиях часто указывается на необходимость и целесообразность изучения ономастической лексики художественного текста, анализ которой приводит к пониманию идейного замысла произведения и индивидуальных особенностей языкового творчества писателя.

На сегодняшний день известны работы, посвященные различным вопросам лингвистического анализа художественного текста романа «Братья Карамазовы», в том числе: структурная организация романа Л. Н. Смирнова , особенности словоупотребления в романе В. А. Тумиманова , ономастическое пространство романа . Как видим, работ, посвященных описанию поэтики имен собственных произведения немного.

Цель нашей статьи – провести комплексный анализ семантики и структуры антропонимического пространства романа Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы».

Актуальность данной статьи обуславливается из целесообразности изучения антропонимического пространства художественного произведения. В отборе использования антропонимической лексики проявляется специфика авторского идиостиля, поэтому изучение антропонимики романа «Братья Карамазовы» дает возможность полнее изучить вопрос о традиционном и новом в ономастическом языке писателя.

Изложение основного материала. Художественный текст располагает разнообразными средствами для обозначения и различия персонажей. К этому числу можно отнести и имена собственные. Имена собственные в художественном тексте значимы, выразительны и социально обусловлены. Антропонимы представляют особый интерес, поскольку их изучение функций дает возможности в раскрытии основной идеи, смысловых пластов произведения.

В тексте романа «Братья Карамазовы» нами обнаружено два типа литературных антропонимов (онимов): собственно авторизованные имена, которые функционируют как номинации для художественно реальных денотатов, и антропонимы нулевой авторизации, к которым относятся имена реальных лиц, персонажей прецедентных текстов, которые по экстралингвистическим условиям закреплены в фоновых знаниях лингвокультурной общности. Последние входят в состав символов прецедентных феноменов.

Функционирование имен собственных в романе во многом определяется особенностями жанра. Одной из черт данного произведения является отсутствие в нем явной авторской оценки событий и героев. Все это выражается при помощи многих средств и, конечно же, в том числе и ономастических.

В качестве антропонимов для обозначения и характеристики персонажей в романе «Братья Карамазовы» часто используются апеллятивные идентификаторы, которые называют действующее лицо по социальной роли, характеру семейных отношений, дают авторскую оценку.

В центре романа – история семьи Карамазовых. Символом данного произведения является оним Карамазовы. Выдуманные Ф. М. Достоевским фамилии соотносятся между собой в тексте на семантическом уровне: Карамазов, Смердяков, Верховцева, Самсонов.

Фамилию Карамазов рассматривают традиционно как производное слово от прилагательного карамазый, в основе которого два корня: тюркский кара – «черный» и русский маз- – «мазать» .Некоторые исследователи рассматривают компонент кара- (наказание), так как почти все члены семьи Карамазовых заслуживают наказание.

Существует еще одно распространенное пояснение этой фамилии Д. В. Каракозова, террориста-народника, который совершил покушение на царя, что впоследствии соотносится с замыслом Ф. М. Достоевского представить главного героя, Алексея Карамазова революционером. Это не раз отмечали литературоведы и лингвисты, занимающиеся изучением творчеством автора .

Н. А. Баскаков предлагает другую интерпретацию фамилии Карамазов: Карамазов от gara – «смотреть», gara-maz – «не смотрящий» + ов. «maz» — тюркский аффикс причастия настоящего и будущего времени в отрицательной форме .

Фамилия Карамазов принадлежит к категории литературных антропонимов, символический смысл которых относится к области, неизъяснимого, но поддающихся расшифровке при тщательном анализе. Таким образом, уже в самом романе фамилия Карамазов объединяет людей с черным началом.

Принятая семантика подтверждается значением фамилии сына Федора Павловича, лакея Смердякова Павла Федоровича. Такую говорящую фамилию от прозвища матери ему дал сам Карамазов. Изначально смердами называли крестьян-земледельцев в Древней Руси. Происхождение фамилии Смердяков происходит от существительного смерд – «человек из черни, подлый». Также, фамилия лакея унаследовала от прозвища Лизаветы Смердящей связь с запахом: «от смердеть – издавать сильный неприятный запах. Показ негативного отношения к крестьянину со стороны верхушки общества» .

Само значение фамилии Смердякова раскрывается в тексте: «По-моему, старик действительно прозорлив; уголовщина пронюхал. Смердит у вас», – говорит один из персонажей романа .

По нашему мнению, выбор писателем той или иной формы имени персонажа в качестве доминирующей позволяет автору показать свою позицию по отношению к героям. Таким примером может служить авторское обозначение Алексея Карамазова в уменьшительной форме имени Алексей – Алеша. Здесь Ф. М. Достоевский использует только одну форму имени, акцентируя внимание читателя к свой симпатии к Алеше, юности и неопытности героя. Это отражается в именованиях, расширенных определенными типами – мой Алеша, мой юный Алеша, мой тихий Алеша .

Имя Алексей греческого происхождения, в переводе с греческого «алексо защищать, предотвращать, отражать» .

Следующий образ – старший сын Федора Павловича Карамазова – Дмитрий. Происходит от греческого «Димитриос / Деметриос» относящийся к Деметре – богине земледелия и плодородия . Т. А. Бондаренко показывает, что «в лексическом плане этимология отношения данного героя к языческой богине земледелия воплощается в архетипический образ необработанной стихийной силы, заключенной в характерных чертах персонажа» .

Сам эпиграф к роману, который был взят из Евангелия от Иоаннна, упоминает пшеницу и землю: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, павши на землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода». Имя старшего сына Дмитрия, связанное с землей несет двоякий смысл: с одной стороны, невозделанная земля – это хаос, с противоположной стороны – это сила, которая порождает жизнь, а значит, существует надежда на преодоление хаоса, на обретение гармонии, поэтому Митя и говорит героине романа: «… мы пойдем с тобою лучше землю пахать. Я землю вот этими руками скрести хочу. Трудиться надо, слышишь? Алеша приказал» .

Авторское обозначение у Дмитрия Карамазова – Митя. Используя уменьшительную форму имени, Ф. М. Достоевский показывает свое сочувствие и сострадание к персонажу на фоне отрицательного восприятия Дмитрия большинством героев.

Наблюдения показали, что антропонимы, которые называют главных героев романа, функционируют как экспрессивно-стилистические средства, значение которых определяется содержательно-подтекстовой информацией.

Так, имена собственные (онимы) персонажей в речи автора полифункциональные. Они участвуют в создании авторской концепции героев, выражая авторскую оценку персонажей имплицитно.

В тексте романа «Братья Карамазовы» мы обнаруживаем трехсловные имена собственные, которые являются самой малочисленной группой. Это объясняет тот факт, что художественное действие развивается вокруг ограниченного числа лиц – основных, центральных персонажей, образам которых уделяется значительная часть внимания писателя. Так, трехсловная модель имя наречения нами была зафиксирована в 21 случае: Алексей Федорович Карамазов, Дмитрий Федорович Карамазов, Григорий Васильевич Кутузов, Ефим Петрович Поленов, Иван Федорович Карамазов .

В целях выражения дополнительных коннотаций в тексте романа функционируют апеллятивы с пренебрежительно-уничижительным оттенком значения, определяемые как пейоративы: Алешка, Грушка, Митька, Ванька, Катька и др. В тексте: «Ах, поехал Ванька в Питер, Я не буду его ждать!» .

При анализе выделено несколько способов образования сокращенных именований персонажей исследуемого романа:

1) полное имя + суффикс (Андрей – Андрейка, Алексей – Алексейчик);

2) начальные буквы имени + суффикс (Алексей – Алеша, Агафья — Агаша);

3) звуки из середины полного имени (Екатерина – Катя, Иван – Ваня);

4) конечные слоги имени (Анфимья – Фима) .

Так, трехкомпонентная антропонимическая формула в «Братьях Карамазовых» – достаточно редкая модель именования персонажей, еще и в силу того обстоятельства, что она функционально связана с официальным этикетом, редко употребляется в живой разговорной речи и художественном тексте.

Вывод. Таким образом, используя в качестве доминирующего какой-либо вариант имени собственного героев, Ф. М. Достоевский отображает свое отношение к персонажам, показывает, что имя героя имеет большое значение для создания авторской концепции персонажа. Так, многие ономастические единицы, используемые Ф. М. Достоевским, приобретают определенную степень значимости только в контексте, как имя и отчество главы семейства Карамазовых.

В антропонимики изучаемого произведения на первый план выдвигается денотативное значение, соотнесенное с образом героя, как специально выделяемым, единичным.

Выраженной чертой многих имен собственных, как мы успели заметить, является не только отражение определенных черт, например, внешности или характера героя произведения, но и раскрытие какой-либо общей идеи, носителем которой является персонаж произведения.

Литература:

«Семинарист», «социалист», «журналист», «поэт»; «друг» (всё в кавычках) Алексея Карамазова. Он появляется на первых же страницах романа, в сцене встречи в монастыре Карамазовых с Зосимой: «Кроме того ожидал, стоя в уголку (и всё время потом оставался стоя), — молодой паренек, лет двадцати двух на вид, в статском сюртуке, семинарист и будущий богослов, покровительствуемый почему-то монастырем и братиею. Он был довольно высокого роста, со свежим лицом, с широкими скулами, с умными и внимательными узенькими карими глазами. В лице выражалась совершенная почтительность, но приличная, без видимого заискивания. Вошедших гостей он даже и не приветствовал поклоном, как лицо им не равное, а, напротив, подведомственное и зависимое…» Чуть далее он становится даже заглавным героем 7‑й главы книги второй — «Семинарист-карьерист», и здесь Повествователем дана этому персонажу краткая, но уничижительная характеристика: «Сердце он имел весьма беспокойное и завистливое. Значительные свои способности он совершенно в себе сознавал, но нервно преувеличивал их в своем самомнении. Он знал наверно, что будет в своем роде деятелем, но Алешу, который был к нему очень привязан, мучило то, что его друг Ракитин бесчестен и решительно не сознает того сам, напротив, зная про себя, что он не украдет денег со стола, окончательно считал себя человеком высшей честности. Тут уже не только Алеша, но и никто бы не мог ничего сделать…» В этом образе получил развитие тип, намеченный в Келлере («Идиот»). Ракитин — своеобразный Голиаф по сравнению с Келлером: во-первых, он имеет какой-никакой ум и талант, что может позволить ему достигнуть соответствующих и немалых высот в журналистике, то есть сделаться «властителем дум» немалого количества читателей; во-вторых, основные его усилия направлены не столько на добычу денег с помощью пера (хотя и это, как говорится, имеет место), сколько на делание карьеры, то есть, опять же, на достижение высот и власти; и, в-третьих, он сильнее Келлера убежден, что цель оправдывает любые средства и более последовательно пользуется этим золотым правилом иезуитов. Иван Федорович Карамазов сразу раскусил Ракитина, и тот, пересказывая Алеше эту характеристику, в общем-то, не оспаривает ее: «…непременно уеду в Петербург и примкну к толстому журналу, непременно к отделению критики, буду писать лет десяток и в конце концов переведу журнал на себя. Затем буду опять его издавать и непременно в либеральном и атеистическом направлении, с социалистическим оттенком <…>, но, держа ухо востро, то есть, в сущности, держа нашим и вашим и отводя глаза дуракам…»

Правда, Ракитин, несмотря на безмерную наглость, всё же трусоват, боится мнения «общества» и потому, когда на суде по делу Дмитрия Карамазова вдруг принародно выяснилось, что он, Ракитин, издал брошюрку «Житие в бозе почившего старца отца Зосимы» (вероятно, плагиат записок Алексея Карамазова «Из жития в бозе преставившегося иеросхимонаха старца Зосимы»), да еще и с благочестивым посвящением преосвященному (и это «передовой молодой человек»!), то Ракитин, несмотря на всё свое нахальство, был «опешен» и начал оправдываться «почти со стыдом». Здесь это словечко «почти» очень о многом говорит. О стиле и творческом методе Ракитина дает представление характерная фраза, которую не понимают ни Алеша, ни Дмитрий, и которая последнего потрясла как раз «глубокомысленной бессмысленностью»: «Чтоб разрешить этот вопрос, необходимо прежде всего поставить свою личность в разрез со своею действительностью…» Что интересно, Ракитин оговаривается-оправдывается точь-в-точь, как Келлер: «Все <…> так теперь пишут, потому что такая уж среда…» Но и это еще не всё. Ракитин настолько «велик», что кроме Келлера вобрал в себя еще и капитана Лебядкина из «Бесов» со всеми его поэтическими потрохами. Дмитрий рассказывает: «Стихи тоже пишет подлец <…> «А все-таки, говорит, лучше твоего Пушкина написал, потому что и в шутовской стишок сумел гражданскую скорбь всучить». <…> да ведь гордился стишонками как! Самолюбие-то у них, самолюбие! «На выздоровление больной ножки моего предмета» — это он такое заглавие придумал — резвый человек!

Уж какая ж это ножка,
Ножка, вспухшая немножко!
Доктора к ней ездят, лечат,
И бинтуют, и калечат…»

Уже по этой первой строфе можно судить о «стихах» в целом и даже предположить (зная натуру Ракитина), что этот «шедевр» попросту украден у какого-нибудь скотопригоньевского Лебядкина. Довершает портрет Ракитина характерный штрих: его статья в газете «Слухи» (приводится в пересказе Повествователя) от начала и до конца написана чернилами, разведенными на откровенной лжи и передергивании фактов, и, плюс ко всему, он способен на откровенное предательство — продает Алешу Карамазова Грушеньке Светловой за двадцать пять сребреников. Как об этом сказано в романе: «…был он человек серьезный и без выгодной для себя цели ничего не предпринимал…»

При создании образа Ракитина Достоевский пародийно переосмыслил отдельные штрихи биографии и творчества Г.Е. Благосветлова и Г.З. Елисеева; вероятно, в характере этого «семинариста-социалиста» отразились и отдельные психологические черты М.В. Родевича.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *