Содержание
Один ответ на три вопроса атеиста
Один молодой человек, отучившись заграницей, вернулся домой, будучи атеистом. Однако юношу мучали три вопроса, на которые никто не смог ему дать ответ. Родители, видя терзания своего сына, решили помочь ему, и отправились вместе с ним к хазрату, жившему в их деревне.
Между хазратом и молодым человеком состоялся следующий диалог:
Молодой человек: Ты кто? Сможешь ли ты ответить мне на мои вопросы?
Хазрат: Я раб Аллаха, и с Его позволения постараюсь ответить на твои вопросы.
Молодой человек: Ты уверен в этом? Даже профессора не смогли ответить мне.
Хазрат: Я же сказал, что с позволения Аллаха постараюсь ответить на твои вопросы.
Молодой человек: У меня есть три вопроса: 1. Существует ли Аллах? Если «да», то покажи мне Его. 2. Что такое предопределение? 3. Если шайтан был создан из огня, то зачем он будет брошен в Ад? Разве Ад не заполнен огнем?
В этот момент хазрят взял в руки глиняный горшок и разбил его об голову молодого человека. Юноша, вскрикнув от боли, спросил:
– Из-за чего ты так разнервничался?
Хазрат: Я не разнервничался. Это – мой ответ на три твоих вопроса.
Молодой человек: Как это так? Я ничего не понимаю.
Хазрат: Что ты почувствовал, когда я разбил об твою голову этот глиняный горшок?
Молодой человек: Я почувствовал сильную боль.
Хазрат: То есть ты веришь, в существование боли?
Молодой человек: Конечно!
Хазрат: Тогда покажи мне, как выглядит эта боль.
Молодой человек: Я не могу тебе ее показать.
Хазрат: Это мой первый ответ тебе. Каждый чувствует существование Аллаха, но не может увидеть Его. Видел ты сегодня ночью во сне, что я разобью этот горшок об твою голову?
Молодой человек: Нет.
Хазрат: Думал ли ты утром, что столкнешься сегодня с чем-то подобным? Представлял ли ты себе нечто подобное?
Молодой человек: Нет.
Хазрат: Вот это и есть предопределение.
Хазрат: Из чего мы созданы? Разве не из земли?
Молодой человек: Да из земли.
Хазрат: И что из этого следует? Разве горшок изготовлен не из земли? Разве Аллах не способен подвергнуть наказанию в огне, того, кого Он сотворил из огня?
Меня часто удивляет то, как термин «новый атеизм» набрал такой вес. Это неправильное название. В неверии в Бога нет ничего нового. Все мы без исключения рождаемся, не зная абсолютно ничего о Боге или о богах, и свои представления о религии получаем исключительно через общение с другими людьми — или, чаще всего, путем индоктринации со стороны других людей, причем такая индоктринация обычно начинается задолго до того, как мы начинаем разумно рассуждать. Таким образом, наше первоначальное состояние — это неверие. Новые атеисты (прежде всего, Ричард Докинз (Richard Dawkins), Сэм Харрис (Sam Harris) и покойный Кристофер Хитченс (Christopher Hitchens)) по сути дела не сделали ничего особенного, кроме того, что привели нас в чувство, вернули нам чистоту и природную ясность сознания. Однако их усилия вызвали множество споров и противоречий. Сталкиваясь с огромным численным превосходством своих противников и с популярными умонастроениями, требующими автоматического и безусловного уважения к людям веры (среди которых большинство мужчины) — к священникам, пасторам, раввинам, имамам и т.д. — новые атеисты по необходимости разъясняют свои взгляды с большим усердием, что зачастую раздражает верующих, которые привыкли к неизменно почтительному отношению. Раздражение и злость вызывают даже те атеисты, которые в силу привычки считают религию слишком болезненной темой, чтобы обсуждать ее в открытую.
Нам, атеистам, надо встряхнуться, продемонстрировать свой здравый рассудок и изменить характер общения с верующими людьми, которые ежедневно выступают с оскорбительными заявлениями (порой бессознательно); надо изменить свое отношение к необоснованным допущениям и предположениям, в которых издавна существует тенденция отдавать предпочтение верующим и оказывать им незаслуженное уважение. Здесь многое поставлено на карту. Религия — это серьезный вопрос, выходящий далеко за рамки индивидуального сознания и порой превращающийся в открытое насилие, дискриминацию по половому признаку, сексуальные домогательства и нападения, а также в самые разные правовые попытки ограничить права женщин на аборты и даже полностью запретить их, не говоря уже о терроризме и войне. Пришло время действовать. Опросы показывают, что Соединенные Штаты все больше поворачиваются в сторону безбожия, что сегодня в стране больше атеистов, чем когда бы то ни было (что безусловно является отчасти и результатом деятельности новых атеистов). Большая часть Европы вступила в пост-религиозную эпоху еще несколько десятков лет назад. Американцам надо ее догонять.
Я предлагаю атеистам новое кредо: конкретные ответы на оскорбления на основе веры, на религиозные предубеждения, на то, что Хитченс называл «клерикальным запугиванием». (Ниже я остановлюсь на трех монотеистских авраамических религиях, но то, что я говорю, относится и к другим верованиям.) Безусловно, верующие имеют право на свою веру. Но у них нет изначального права выставлять свою веру напоказ, не ожидая при этом критики. Религию следует подвергать анализу с позиций здравого смысла и рациональным оценкам. Ее нужно открыто обсуждать, как мы обсуждаем вопросы политики, искусство и погоду. Нам надо помнить, что первая поправка запрещает конгрессу принимать законы о государственной религии и ограничивать свободу слова. Так почему же мы должны стесняться, уклоняясь от открытого разговора о религии? Почему считается невежливым вести дебаты на эту тему, особенно в условиях, когда люди верующие часто говорят о своей вере и пытаются навязывать ее остальным?
Вот некоторые общие религиозные утверждения и то, как на них могут реагировать и отвечать атеисты.
1. «Давайте помолимся!»
А давайте не будем. Когда вы сидите за семейным обеденным столом, и вам предлагают взяться за руки, склонить головы и поблагодарить Всевышнего, скажите: «Нет, спасибо. Я атеист. Поэтому я молиться не буду». У неверующего человека есть полное право возразить, когда ему предлагают принять участие в ритуале, связанном с суевериями. А если это делается в присутствии детей, он морально обязан выступить с таким возражением. Если вежливо отказаться от молитвы, это станет примером разумного и рационального поведения для молодежи, и будет соответствовать атеистическому духу времени.
2. «Религия — это личное дело каждого. И невежливо поднимать этот вопрос».
Нет, религия в своей основе является делом коллективным, и она с незапамятных времен служила обществу, способствуя его объединению. Но она также способствовала разжиганию ксенофобии и насилия (особенно в отношении «непристойных» женщин и «нечистых» меньшинств), причем зачастую это принимало массовые масштабы. Людям неверующим надо продвигать дело разума и рациональности, открыто обсуждая эти вопросы. Такие действия, пусть они могут порой показаться неудобными, помогут пробить бреши в окружающей веру ауре святости и изобличить ее истинный характер.
3. «Вы атеист? Мне вас жаль».
Пожалуйста, просто порадуйтесь за меня. Я не страшусь ада, я не жду загробной жизни на небесах. Набоков следующим образом резюмировал взгляды неверующего на вселенную и на наше место в ней: «Колыбель качается над бездной. Заглушая шепот вдохновенных суеверий, здравый смысл говорит нам, что жизнь — только щель слабого света между двумя идеально черными вечностями». Шотландский историк 19-го века Томас Карлейль (Thomas Carlyle) говорил об этом немного иначе: «Одна жизнь. Маленький проблеск Времени между двумя Вечностями». Хотя у меня много воспоминаний, я ценю настоящее, время, которое я проживаю на Земле, ценю свое окружение. Я скучаю по тем, кто ушел, и хотя это больно, признаю, что больше с ними не встречусь. Есть только здесь и сейчас — и не более того. Но безусловно, и не менее. Как говорил Оруэлл, быть взрослым, значит обладать «силой смотреть в лицо неприятным фактам». Истинная зрелость начинается именно с этого — с отказа от успокаивающих небылиц. Есть нечто поистине раскрепощающее в признании того, что мы млекопитающие, которым на земле отведено прожить лет восемьдесят, не больше (если повезет).
Чтобы быть атеистом, нужна некая врожденная храбрость. Атеисты смотрят в лицо смерти без мифов, без прикрас, без сахарной облатки. А для этого нужно мужество.
4. «Если ты атеист, жизнь бесцельна».
Цель здесь берется из ложной посылки — что божество предписывает подчинение своей воле. Такая цель не заслуживает уважения. Осмысленному и целенаправленному существованию есть множество причин и оснований, относящихся к достижению целей эпохи Просвещения. Прежде всего, это решение проблем нашего мира путем рационального обсуждения, а не методами религии и традиции. Недаром эпоху Просвещения, когда зародился и начал укрепляться атеизм, также называют эпохой рассудка.
5. «Если упразднить религию, ничто не помешает людям убивать, насиловать и грабить».
Это не так. Убийство, насилие и грабеж широко распространены и в религиозных обществах, причем зачастую они осуществляются с благословения духовенства. Существует длинный перечень варварских жестокостей и зверств, осуществлявшихся и осуществляемых во имя той или иной веры: войны, массовые убийства, террористические акты, инквизиция, крестовые походы, обычай отрубать руки ворам, обрезание клитора и больших половых губ, использование группового изнасилования в качестве наказания. Все это свидетельствует о склонности религии к варварству и бесчеловечности, или по крайней мере, о ее тенденции к попустительству этим действиям. Библия и Коран оправдывают эти и прочие зверства, от которых прежде всего страдают женщины и гомосексуалисты. Не без причины средние века в Европе издавна называют эпохой мракобесия. Тысячелетие церковной власти, закончившееся только с приходом Возрождения (когда Европа повернулась от Бога в сторону человека), было жестоким и страшным временем.
Нравственность возникает из нашего изначального стремления к безопасности, стабильности и порядку, без чего не может жить и работать ни одно общество. Основополагающие нравственные заповеди (например, что убивать и красть — это неправильно) возникли раньше религии. Тех, кто воздерживается от совершения преступлений лишь из страха перед гневом Всевышнего, а не потому, что они видят разницу между добром и злом, не следует превозносить и восхвалять. И уж тем более — не следует доверять. То, какие обычаи, действия и привычки в данное время являются нравственными, должно быть предметом разумных дебатов. Идеалы хозяина и раба и обязательное поклонение божественному началу, наполняющие религии, глубоко враждебны таким дебатам. Нам надо вычерчивать и составлять наш нравственный курс на основе равенства, а иначе ни о какой справедливости не будет и речи.
6. «Ничто не может сравниться с величием Бога и Его мироздания».
Не надо приплетать к этому Бога. «Мироздание» величественно само по себе, и это признает каждый, кто вглядывался в глубины Гранд-Каньона или в ночное небо. Плывя на пироге по реке Конго, я часто приходил в восторг, наблюдая за сверкающими звездами и за планетами, отчетливо заметными на фоне Млечного пути. И это лишь одно из многих впечатлений, выходящее за пределы нашего познания, которое я, атеист, получил, путешествуя по свету. Мир удивителен и прекрасен сам по себе, и для этого не нужна вера. Для этого нужны только обостренные чувства.
7. «Неразумно верить в то, что мир возник без создателя».
Нет, неразумно делать вывод о том, что наблюдаемое вокруг нас создано неким невидимым и всемогущим Вседержителем. Бремя доказательства ложится на того, кто заявляет о присутствии сверхъестественных сил, на что неустанно указывают новые атеисты. Но опять же, новые атеисты не изобрели здесь никаких новшеств. Почти 200 лет тому назад британский поэт Шелли в своем трактате «Необходимость атеизма» отмечал: «Бог — это гипотеза, и как таковая она нуждается в доказательстве: бремя доказывания ложится на верующего». Ему это было ясно еще до того, как мы вычислили геном человека, открыли бозон Хиггса и изобрели телеграф.
8. «Я буду молиться за тебя, дабы ты увидел свет».
Это ни к чему, но делай так, как тебе хочется. Авраам Линкольн говорил по этому поводу: «Чему суждено быть, того не миновать; и никакими нашими молитвами это предопределение не остановить».
9. «Если ты ошибаешься насчет Бога, то отправишься в ад. Поэтому лучше верить».
Знаменитое пари Паскаля живо даже среди тех людей, которые никогда не слышали об этом французском философе и математике 17-го века. Оставим в стороне вопрос о том, понравится ли требующему безусловной любви Богу ваше явное своекорыстие, и спросим, какой бог спасет нас от вечных мук. Католический? Иудейский? Мусульманский? Учения всех трех авраамических религий закрывают путь в рай тем, кто придерживается «неправильной» веры.
10. «Религия утешает меня, особенно в моменты горестных утрат. Плохо, что ты не веришь».
Писатель Джордж Бернард Шоу отмечал: «То, что верующий счастливее скептика, верно не более, чем то, что пьяный счастливее трезвого. Счастье легковерия — это низкое и опасное качество». Что до меня, то несколько рюмок водки — это то, что мне надо. Вполне конкретно и по существу.
После смерти своего сына Линкольн, остро нуждавшийся в утешении, все равно говорил: «Мои прежние взгляды на необоснованность христианской схемы спасения и на человеческое происхождение Священного Писания по прошествии лет стали четче и сильнее, и я не вижу причин, по которым они должны измениться».
10. «Когда ты состаришься и приблизишься к смерти, тебе понадобится религия».
Пожалуй, в старческом слабоумии все возможно, но такой поворот событий маловероятен. Старость и перспектива смерти ни в коей мере не повышают привлекательность вымышленного утешения о том, что ты попадешь в рай, а также достоверность злобных мифов о геенне огненной и о проклятии. Страх и слабоумие нельзя ставить на службу фантастическим утверждениям о мироздании и о нашей предопределенной судьбе.
То, что человек с годами обращается к религии, во многом связано с воспитанием, и поэтому тем более важно выступать против презумпции веры у детей. Человек считал бы библейские события (типа спонтанно загоревшегося куста, расступившегося моря, целомудренного зачатия, воскресения пророка и так далее), которые якобы свидетельствуют о божьем вмешательстве в наши дела, сказкой и вымыслом, если бы не та вера, с которой мы невольно относимся ко всему этому, даже не обсуждая вопрос об обоснованности таких толкований.
11. «Ты не имеешь права критиковать мои религиозные убеждения».
Неверно. Такое заявление нацелено на подавление свободы слова и диалога на тему, которая исключительно важна почти во всех аспектах существования нашего общества. Никто не имеет права делать необоснованные заявления или ручаться за истинность бездоказательных утверждений на основе «священных» текстов, рассчитывая при этом на то, что никто из числа мыслящих людей не станет ему возражать.
12. «Иисус был милосерден».
Если Иисус существовал (а спустя столетия поисков у нас по-прежнему нет доказательств, что он существовал), то порой он был бессердечным прорицателем рокового конца для тех грешников, которых предположительно любил. Ведь это он говорил тем, кто не мог утешить и поддержать бедных, что они будут прокляты, попадут в вечный огонь и обрекут себя на дьявольские муки.
13. «Ты не можешь доказать, что Бога нет».
Правильно, по крайней мере, если использовать терминологию гносеологии. Разумные атеисты — как новые, так и старые — не станут с этим спорить. Так, Ричард Докинз говорил своим слушателям, что номинально он агностик, поскольку невозможно доказать, что что-то не существует. Он называл себя атеистом лишь в том смысле, что он «верит в гномов, эльфов и единорогов, так же, как и в Бога». Доказательств существования Бога, эльфов и гномов, говорил Докинз, «в равной степени мало».
14. «Моя религия является для меня истиной».
Сентиментальное, узкое и незрелое заявление, граничащее с бредом и противоречащее христианству и исламу, которые не признают друг друга, но претендуют на собственную универсальность. Вы не найдете ученого, который скажет: «Квантовая физика является для меня истиной». Никто бы не поверил разработчику вакцины от полиомиелита Джонасу Солку (Jonas Salk), заяви он по поводу действенности своей вакцины, что она является для него истиной.
15. «Не надо воспринимать все в Библии буквально».
Если не воспринимать Библию (и прочие тексты, основанные на «откровениях») буквально, то читатель сможет по своему усмотрению выбирать в ней отдельные куски для своей веры. Но путеводителя по такому отбору не существует, и люди неверующие призывают относиться к этим текстам критически.
Я не выступаю за неучтивость, но вооружитесь смелостью своих рациональных убеждений — и вперед. Всем нам от этого будет только лучше.
Джеффри Тейлер работает внештатным редактором в The Atlantic. Недавно в электронном виде была опубликована его седьмая книга «Topless Jihadis Inside Femen, the World’s Most Provocative Activist Group» (Гологрудые джихадистки из Femen — самой провокационной и соблазнительной организации в мире).
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ.
Яков КРОТОВ
Этика разговора верующего и атеиста
Неопубликовано. К оглавлению работ 1970-х годов.
Приглашение к разговору
Основное условия, которое требуется от читателя этого очерка — это уверенность в том, что главная цель его жизни — это общечеловеческое счастье. (Для христианина это — царство Божие, для атеиста — коммунизм, мы говорим о том, что их роднит). Мы не можем сказать с уверенностью, какое же счастье человечества больше — в исповедании одной веры или во взаимообогащении нескольких, мирно живущих бок о бок. Но так как ни того, ни другого люди еще не испытали, первый путь — всеобщее единогласие — предлагается почти каждой религией, то мы будем говорить именно о втором пути. Это не только — из-за того, что говорить больше не о чем. Именно в наше время, в нашей стране, второй путь насущнее и — хотя бы теоретически возможнее.
Разговор будет идти о сосуществовании не всех, а именно двух направлений: христианства и атеизма. На практике, очевидно именно эти два течения являются количественно и идейно основными.
Оговоримся заранее — и в пределах указанных течений существуют оттенки веротерпимости и понимания собственной веры. Обращаясь к людям преимущественно не фанатичным, мы будем все же рассматривать мнения фанатиков, так как именно они на практике мешают началу диалога. Собственно, диалог между отдельными людьми уже ведется и не может не вестись, но, во-первых, он не отражается на широком и публичном уровне, а, во-вторых, некоторые официальные предрассудки его сильно ограничивают
Автор работы — христианин, однако, по мере сил он пытался не только советовать атеистам, но и указывать верующим на их недостатки.
Ставя своей задачей убедить людей заговорить друг с другом, не махая кулаками и более опасными предметами, не пользуясь насилием, мы приводим доказательства различной убедительности, в том числе такие, которые рассчитаны не на теоретическое, а на индивидуальное восприятие — потому что разговор должны начинать именно люди.
Мы будем рады, если хоть немного поможем найти теоретические и практические основы разговора между разными людьми, преодолеть барьер недоверия, добиться «мирного сосуществования», изгнать или обезвредить фанатизм.
Непосредственная связь и подчиненность христианства эксплуатации не может быть априорной в разговоре. Доказательства, найденные Лениным, теперь могут быть и пересмотрены, во всяком случае, многим атеистам надо хотя бы прочесть эти доказательства, а не ссылаться на них слепо.
Если говорить о христианстве, то оно существует и при строе, когда нет эксплуатации — слово же «пережиток» есть просто ничего не объясняющая попытка выразить этот факт.
Искренняя вера и искреннее неверие
Две стороны должны доверять друг другу и понимать, что одни действительно разные и даже противоположные стороны. Христианин должен понимать, что атеист не верит в существование Бога ни под каким видом, но так же атеист должен понимать, что христианин серьезно, подлинно верует в Троицу и другие догматы. Вопрос о правильности не ставиться.
Сказать, что атеист не верит в Бога — просто. Но надо это понять и почувствовать. Недопустимо считать его ниже себя — по морали, искренности убеждений, уму. Он просто поставлен по отношению к Богу в другую позицию, у него все — иное. (Но и сам атеист не должен заигрывать с христианством, искажая ради него хоть немного свою подлинную мораль, какой бы жесткой она ни казалась). Какие бы обстоятельства не привели атеиста на эту позицию — грехи ли, ошибки, исторические и социальные обстоятельства — теперь он все равно имеет непреходящую ценность перед Богом, его неверие путем, может быть нам неведомым, приведено на службу Царству. Вспомним слова Евангелия: «Если только братьев любите, то так делают и язычники, но будем любить и неверующих».
«Анонимным христианином» можно назвать практически любого безбожника, поскольку Господь использует его в деле спасения. Но тогда это выражение теряет всякую ценность выделяющего термина. Перетаскивать же в свой лагерь лучших людей противного (Ганди) — недостойно.
Как может атеист понять, что христианин действительно верует? Как понять, христианин не верит, не обманывает ни себя, ни других, не притворяется ради корысти, что он действительно ощущает, или помнит об ощущении, или стремится к ощущению Бога?
В самой атеистической критике уже содержится ответ на этот вопрос, так как нельзя же всех верующих объявить обманщиками. В тех случаях, когда веру человека просто невозможно, а то и невыгодно отрицать, атеисты ссылаются на гипноз, самовнушение, психические болезни, проч. Показательно, что они делают это лишь, в крайнем случае, предпочитая все-таки утверждать, что большинство христиан врет. Врали или притворялись ради корысти множество людей (по мнению атеистов), начиная от апостола Павла и — через Спинозу, Декарта, Коперника, Ломоносова, Пушкина и многих, многих других, — до современных батюшек. Мы же предлагаем, во-первых, шире применять такое объяснение, как «Отклонение от психической нормы» — оставляя на совести атеистов само понятие «отклонение» и норма», во-вторых, не боятся при этом признать, что все столь неясные и неразработанные наукой, как «гипноз», «самовнушение» представляют лишь констатацию того факта, что верующие в той или иной форме испытывают ощущения, которые они воспринимают как, хотя бы, благодать. Вопрос же о нормальности таких ощущений, о их гносеологической ценности, уже должен служить собственно предметом разговора. Мы позволим себе дать следующую формулировку проблемы: Ленин определил материю, как «объективную реальность, данную нам в ощущениях». Для верующего в это определение вполне входит понятие Божественного, атеист же заявит, что Бог — это реальность субъективная, зависящая от сознания. Так мы получаем исходное противоречие. Можно ли его разрешить?
Свобода и рабство
Самое тяжкое обвинение, выдвигаемое против христианства атеистами — тяжкое именно тем, что оно их убеждает эмоционально — это обвинение в духовном и физическом рабстве. «Религия ограничивает свободу воли, разума, действий». Почему создается такое мнение? Боимся, что это вызвано исключительно нетерпимостью. Достаточно христианину отказаться от какого-либо тезиса атеиста, будь то тезис мировоззренческий или научный, и атеист, вместо того, чтобы принять этот факт как самое обычное в жизни разногласие, поверить, что и у противника есть причина для отказа, все предпочитает сводить на духовную закабаленность и ограниченность. (Разумеется, атеисту кажется, что верующий не решается додумать какую-то мысль, но — разве в науке не приходят подчас строго логическими путями к совершенно противоположным выводам?) Словом «рабство» атеист говорит, что для христианина якобы установлена область, куда он не заглядывает, определенные вопросы, которых он сам не решает, а лишь пользуется данным сверху ответом. Такая точка зрения тесно связана с мыслью о насильственности христианства и, кроме убеждения в своей правоте, ни на чем не основана, — а убеждение в правоте присутствует и у собеседника, и потому его лучше не принимать в расчет. Считаем нужным пояснить: конечно, бывает, что христианин во время спора прячется за догмат — но он делает это, когда противник настроен непримиримо. Во-вторых, нет ничего удивительного в том, что многие личные позиции верующего выражаются вполне в богословских формулировках, даже тысячелетней давности, потому что еще никто никогда не отказывался от собственной мысли лишь потому, что кто-то так подумал раньше. В частной беседе атеист может согласиться с тем, что собеседник сам открыл и пережил свои тезисы; но в больших государственных масштабах — это значило бы отказаться от лозунга, стоявшего на изданиях СВБ: «Религия — опиум для народа». И вспомнить, что у Маркса эти слова звучат: «Религия — опиум народа». А это значило бы в каком-то виде признать за христианами свободу мысли, пускай в изготовлении дурмана, что уже совершенно поменяло бы ситуацию. В «дурман для самого себя» веришь, лишь, если о нем говорит за глаза, в трибуны или из брошюрки. Немного дружелюбия — и христианин расскажет собеседнику о том, почему же он так думает, пускай даже это будет слабая попытка, даже если собеседник не поймет ее.
Повторю еще раз: тут необходимо преодоление психологического барьера враждебности.
Речь может идти и о рабстве христианина в более широком смысле. Атеисту подчас бывает нестерпим уже сам факт того, что христианин думает именно об основах христианства, а не буддизма или марксизма, спрашивает совета у христианских священников, читает христианские книги, и рад следовать тому, что он узнает. Этому противопоставляется марксистская свобода мышления, берущая начало будто бы от свободомыслия XVIII века. Человек сам открывает великие истины, сам, по крайней мере, выбирает свой путь из многих возможных, сам, по крайней мере, выбирает свой путь из многих возможных, сам работает над своим характером. Атеист не прав в данном случае, и когда он говорит о христианстве, и когда он определяет марксизм. В христианстве он не говорит (по незнанию, либо по злому умыслу) о свободе — никакой человек не может стать христианином (имеется в виду настоящий, активный верующий), не сделав, как минимум одного шага к христианству. На деле же ему приходится делать очень много шагов. Даже в том случае, если человек вырос в христианской семье, он рано или поздно начинает непрерывно, подчас подспудно, выбирать между христианством и другими мировоззрениями.
В марксизме не говорит атеист о его «рабочей» стороне — о вполне официальном идеологическом воспитании, о непрекращающемся с детства руководстве над кругом чтения и знаний человека, о даже насильственном его направлении. Мы не хотим сказать, что свободы нет ни там, ни там, или что она везде. Сам смысл воспитания и личного поиска, их значение и соотношение, намного сложнее, чем принято думать, и они сам по себе должны служить предметом обсуждения. Для людей, которые уважают равноправие в споре, скажем: как не охаивается система идеологического воспитания в марксизме, также не охаивается система христианского наставничества. В какой системе у человека может быть большая свобода — это вопрос еще не решенный.
Для христианина, как мы уже говорили, возможность выступить против атеизма намного меньше и нетерпимость проявляется, в основном, в вырабатывании определенного внутреннего настроя. Христианская нетерпимость, хоть и бывает ужасно жестокой, но не проявляется столь широко как атеистическая и, во всяком случае, не носит поголовного, программного значения, даже наоборот. Христианину надо помнить, что и марксист является создателем своей системы взглядов, он ее хоть как-нибудь да понимает, или верит в нее, или, в наихудшем случае, кроме нее ничего не видал. Они не глупцы и не исчадия ада. Их теоретические построения можно понять, а в жизни они наравне с нами участвуют в осуществлении Божьего замысла. Мы не можем знать, почему Христос не является им, но любить их мы должны, как любим себя, как любим своих братьев, своих единоверных.
Плохая жизнь и скверные идеалы
Многие возражения против христианства можно объединить в двух формулах:
«Вы плохо живете, поэтому у вас должны быть плохие идеалы» и
» У вас плохие идеалы, поэтому вы должны жить плохо и не делаете этого лишь из-за остатков здравого, неверующего смысла».
Из обоих делается вывод о том, что Бога нет, т.е. идеалы плохие приравниваются к неверным.
Первый особенно часто, даже в основном, употребляется, когда атеист имеет дело с абстрактной массой верующих. Сюда относятся все обвинения в общественной пассивности, в антисоветской агитации и пропаганде, даже в пьянстве и разврате.
Мы считаем, что атеистам надо запомнить следующее. Если мы хотим вести разговор о правоте веры, верующих, мы не должны использовать подобные аргументы. Прежде всего, они предмет спора — религиозную философию — заменяют политику. Во-вторых, обвинения в дурной жизни, как оказывается на практике, относятся даже не к Церкви (общности верующих) в целом, а к отдельным людям. В-третьих, мы бы советовали присмотреться к правдоподобности, а затем и правдивости, подобных утверждений, хотя бы выслушать оправдания обвиняемой стороны.
Второй довод особенно любят именно в более или менее индивидуальных разговорах с верующими. Атеисты хотят при этом сказать, что все, что есть в христианах хорошего, зависит не от христианства, а от различных материалистических причин и роднит их с неверующими. Противнику еще как бы оказывается снисхождение: он-де все-таки живет хорошо. Такая позиция неэтична по отношению к противнику. Сказать, что жизнь человека лучше, чем его идеалы, — это все равно, что сказать, что человек не поступает согласно своим убеждениям. Это, скорее, оскорбление. Как же избавиться от привычки подобных оскорблений?
Поскольку безбожник не знает о существовании Бога, а о Его качествах слышал лишь со слов христиан, он должен отказаться от мысли, что может с уверенностью и безапелляционностью говорить о христианском идеале. Уважение к противнику, о чем мы уже говорили, не позволяет думать, что христиане проповедуют то, чего никогда не осуществляли, скорее надо посмотреть на себя и подумать: «А может быть, я неправильно понял сказанное. Слова о ничтожестве и покорности режут мне слух, но, может быть, этот верующий и не считает, что они означают животное безразличие и безволие? А что же?» Атеистам стоит постараться вникнуть в связь жизни христиан с их мировоззрением — именно в этой области слова, искаженные подчас десятилетиями неверного употребления многими людьми, могут лишь обмануть. Атеист под «смирением», оказывается, подразумевает совсем не то, что верующий. То, как его понимает христианин тоже, наверно, не покажется атеисту гениальным привлекательным, но и не вызовет отвращения.
Ни первый, ни второй тезисы, не касаются собственно существования Бога. Разумеется, этим христиане не получают заранее полного отпущения всех грехов. Искать подобную однозначную зависимость жизни от идеалов вообще нельзя. Разговор же о христианстве как образе жизни и как об идеологии — точнее, даже два разговора — это самостоятельный разговор. Мы постарались показать, как к нему может приступить атеист.
Однако и христианам нельзя приводить противоречия между теорией (в частности, большевистской) и практикой атеистов, их ошибки, как доказательство их мировоззренческой неправоты. На такой точке зрения стояли авторы «Вех», искавшие причину неудач революционеров в их духовной неразвитости. Подобная критика неверна в силу тех же причин, о которых мы говорили соответственно выше для атеистов. Мы знаем о принципах жизни атеистов лишь то, что они излагают в своих сочинениях, но нельзя отрицать, что преломление этих принципов в сознании атеистов, их цельный душевный настрой остается для христианина чуждыми и непонятными. И тут речь должна идти не о том, правы ли атеисты в отрицании Бога, а о правильности их действий как определенной группы людей с одинаковыми взглядами.
Как это лучше почувствовать каждому христианину? Какие бы беззакония не творил атеист, мы помним, что среди них были и замечательные люди, что в действии они подчас проявляли себя лучшими исполнителями воли Божией, чем христиане.
Таким образом, и со стороны христиан, и со стороны атеистов речь идет не об основе мировоззрения, не о верности принципов, а о правильности действий, поступков. Единственной же меркой соотношения поступков у людей разных взглядов может, по нашему убеждению, служить лишь степень не причинения зла другим людям — только эта формула достаточна емка и в то же время точна. В личном общении между людьми (сколько людей — столько разных мнений) этот принцип проявляется ежеминутно, а его нарушение приводило к кровавым трагедиям.
Думается, что при миролюбивом отношении друг к другу разговор мог бы оказаться не только не сварой, не сведением личных счетов, а строительством большего счастья. Впрочем, об этом и сказано в предисловии.
Дух и эксплуатация, материя и революция
Воинствующий марксистский атеизм, и христианство, как и любое иное учение, помимо философской значимости, несут еще и определенную социальную нагрузку — как осознанную, так и не вольную. И марксизм, и христианство, через веру людей влияют на ход развития общества, может быть, даже подчас определяют его — но нас интересует не это.
Казалось бы, вопросы политические не имеют отношения к вопросам философским. Однако в сознании у многих атеистов социальная несправедливость и связанность с нею в том или ином отношении христианства ведут к отрицанию Христа.
Материалистическая философия, как она сама заявляла, отличается своей способностью и желанием изменять мир. На практике убежденность материалистов довольно непосредственно связывается с их революционностью, причем материалисты связывают свою философию только с одним экономическим и политическим учением — о социалистической революции, коммунизме. В сознании отдельно взятых коммунистов атеизм вытекает именно из веры в бесклассовое общество.
В отличие от марксизма, христианство как учение никогда не связывало свои убеждения с каким-либо типом государства, с какой-либо определенной социальной теорией. В его первоисточнике — Евангелии — встречаются доводы как за, так и против рабовладельческого строя. Как это объяснить?
Одна из целей жизни церкви — достижение идеального, всеобще-счастливого общества людей уже на Земле — совпадает с главной целью марксизма, который называет это общество коммунистическим. Марксизм возник на такой стадии развития общества, когда стало возможным осуществить крупный (не первый) шаг по пути к этой цели; а именно, социалистическую революцию, уничтожение имущественного неравенства. Христианство же появилось еще при рабовладельческом строе, у него стояли совсем другие конкретные задачи в отношении установления всеобщего счастья, причем эти задачи не могли быть выполнены путем восстаний, подобных спартаковскому, ни даже путем пропаганды освобождения рабов. Здесь, как и вообще в истории, не надо догматически возводить особенности сегодняшнего дня в мерку, по которой мы оцениваем прошлое, — прошлое надо понять. Марксистская история по отношению к христианству этим еще не занималась
Мы не будем сейчас подробно говорить о социальном идеале христианства, его программе. Заметим лишь, что наряду с сиюминутными требованиями, как призыв к рабам повиноваться своим господам, в Евангелии намного чаще и настоятельнее звучат требования социального равенства и любви, рассчитанные на любые экономические и политические условия (это доказывается непрерывным — на протяжении двух тысяч лет — обращением к Евангельским лозунгам различных свободолюбивых, социалистических учений).
Здесь же теоретическая возможность хотя бы временного и неполного, но союза между христианством и марксизмом. Заметим, что эту особенность христианского идеала имел в виду Ленин, говоря, что в политической борьбе большевики могут идти и идут бок о бок с христианами, несмотря на различие философий.
Такому союзу, бесспорно, мешают некоторые особенности атеистической агитации в России. Начиная с двадцатых годов и по сегодняшний день, в атеистической печати поддерживается мнение, что христианство стоит на службе у эксплуататорских классов; в 20-х гг. это утверждалось четь ли не матом и револьвером (см. журналы и издания Союза Воинствующих Безбожников), а сейчас более мягко. При этом приводятся доводы, употребление которых доказывает незнание тех особенностей истории, о которых мы говорили выше, некоторые факты извращаются без всякой исторической основы (например, колонизация северорусских земель в XV веке, организованная монастырями, изображается как закрепощение крестьянских земель, хотя эти земли заселены не были и номинально принадлежали только князю; борьба с малочисленными еретическими движениями на Руси XIV в., изображается чуть ли не как борьба новой инквизиции против новой Реформации, хотя речь идет о применении церковных мер наказания к нескольким десяткам людей, и о некоторых случаях самосуда и смертной казни (против, которой, кстати, выступали те же церковники). Эти случаи тоже ужасны, но они не могут сравниться с инквизицией.
Очевидно, что много раз за церковную историю происходили нарушения евангельского идеала, но это были именно нарушения, пускай даже они принимали размеры глобальные, и, как в России XIX века, боролись за справедливость в Церкви. Принципиально же церковь никогда не оправдывала угнетения, как и марксизм — культ личности. Мы можем опять указать на непрекращающиеся свободолюбивые движения христиан, начиная с первых веков христианской эры, и, через альбигойцев, францисканцев, таборитов — до современности. Утверждать, что все эти движения лишь «прикрывались» Евангелием, внутренне его не принимая, — значит раз и навсегда отказаться понять эти движения полностью. Ведь абсурдно говорить, что английский епископ Стоквуд, выступивший недавно в «Морнинг стар» с коммунистической статьей, защищает капитализм, так же, как абсурдно о, что он не епископ, или епископ номинально. Вспомните — мы должны доверять собеседнику.
На каждое нарушение евангельского социального идеала можно отыскать его исполнение; идеал же и возможность его осуществления определяет лицо христианства, как социального учения.
Мы далеки от мысли утверждать, что все сказанное выше доказывает существование Бога; но оно очищает предстоящий разговор от ненависти, которую марксист питает по отношению к верующему, считая его защитником эксплуататоров, забывая, что среди тех, кто брал Зимний были и верующие, и атеисты.
Марксизм, его наиболее ортодоксальная партия — КПСС, непрестанно соединяет философскую и практическую стороны своего учения. Подобное соединение, бесспорно, может служить превосходным основанием для критики материализма за имеющиеся в советской и мировой истории ошибки большевиков. Однако мы считаем, что подобная критика неверна и ошибочна в идеологическом отношении, она никогда не заставит марксиста даже взглянуть на свои теоретические убеждения, он найдет для себя моральное удовлетворение в каком-нибудь — истинном или ложном — оправдании (например, скажет, что ошибки коллективизации были случайны), а вот само обвинение будет причиной разжигания самого вредного человеческого чувства — ненависти — в самом деликатном споре — мировоззренческом. Во-вторых, как то мы утверждали по отношению к христианству, в политическом споре с марксизмом мы должны ориентироваться в первую очередь на идеал, на программу, и уже потом — на практику ее осуществления. Нельзя, например, соотносить евангельский идеал с марксистской жизнью, а марксистскую программу с практикой Церкви. Надо соотносить практику Церкви с марксистской жизнью, а евангельский идеал с программой марксизма.
Обе теории осуждают несправедливость, и мы должны учитывать это. Если же формулировать предмет именно разговора, диалога, то речь может идти о том, насколько неизбежно, в какой степени в разное время, эти теории исторически, невольно, косвенно, ведут к несправедливости.
Заключение
Думаем, что читатель согласиться с нами, если мы скажем, что спор о существовании Бога не имеет практической, непосредственной ценности: он не может переубедить какую-либо из противных сторон, Скорее, спор должен идти о ценности и значимости веры в Бога, о земном смысле христианской религии. Пожалуй, в советской атеистической печати, действительно имеется много выступлений по этому вопросу, но тут же игнорируется совершенно метафизическая сторона спора, то есть в изображении советского писателя верующий предстает как человек, который только исполняет обряды. Это происходит оттого, что атеист, даже когда он хочет понять верующего (а это очень редкий и неправдоподобный случай), все-таки хочет это сделать лишь для того, чтобы его переубедить. Мы советуем отказаться от этого. На таком пути очень легко поверить в то, что «все средства хороши» (и так не раз было с 1917 г.). Разговор же о значимости веры в Бога, о ценности религии, может дать и практические результаты — он приведет когда-нибудь к тому, что атеисты и христиане будут жить и работать бок о бок, не боясь друг от друга каких-нибудь пакостей; возможно, что такое сотрудничество, «мирное сосуществование», приведет к более полному, всестороннему, цельному развитию общества, Земли, даже вселенной — судить о таком будущем уже не в человеческих силах. Что же необходимо для этого сейчас?
Повторим еще раз: необходим не монолог атеиста, когда даже бывает неясно, к кому и почему он обращается, а диалог, разговор, обмен мнениями между атеистами и христианами, причем без брани и обмана с обеих сторон.