Метафизическая точка зрения исходит из того что

МЕТАФИЗИКА (греч. – μετὰ τὰ φυσικά – то, что после физики) – философское учение о сверхопытных началах и законах бытия вообще или какого-либо типа бытия. В истории философии слово «метафизика» часто употреблялось как синоним философии. Близко ему понятие «онтология». Термин «метафизика» ввел Андроник Родосский, систематизатор произведений Аристотеля (1 в. до н.э.), назвавший так группу его трактатов о «бытии самом по себе». Условное название произведения дает позже имя предмету его исследования, который сам Аристотель определял как «первую философию», чья задача – изучать «первые начала и причины» (Met 982 b 5–10), или же как науку о божественном, «теологию» (1026 а 19). Однако метафизика как способ философского мышления возникает задолго до Аристотеля, по сути совпадая с первыми шагами философии.

Для раннегреческих мыслителей «философия» и «мудрость» были синкретичным созерцанием истинной картины космоса, а потому собственно философский метод исследования не отличался от научного (от ϑεωρία – «теории»). В то же время намечается различие между «ионийским» и «италийским» стилями философствования: между подходами «физиологов»-натурфилософов и «теологов», искавших сверхприродное бытие. Рефлексия над методом, критика «физики» софистами и Сократом приводят к осознанию необходимого размежевания натурфилософской и собственно философской установок познания. У Платона метафизика может быть уже обнаружена как специально обоснованный метод. Не предпринимая формального расчленения «мудрости» на различные науки, Платон дает, тем не менее, в ряде диалогов описание высшего типа знания, восходящего от эмпирической реальности к бестелесным сущностям по иерархической «лестнице» понятий и нисходящего обратно к чувственному миру, обретая при этом способность видеть истинное бытие и находить во всяком множестве единство, а во всяком единстве – множество (Платон называл этот метод «диалектикой»). Т.о., Платон уже очертил круг специфических проблем метафизики. Аристотель построил классификацию наук, в которой первое по значению и ценности место занимает наука о бытии как таковом, о первых началах и причинах всего сущего, «первая философия». В отличие от «второй философии», то есть «физики», «первая философия», рассматривает бытие независимо от конкретного соединения материи и формы, от движения оформленной материи. Не связанная ни с субъективностью человека (как науки «пойетические»), ни с человеческой деятельностью (как науки «практические»), метафизика, по Аристотелю, является самой ценной из наук, существуя не как средство, а как цель человеческой жизни и источник высшего наслаждения.

Античная метафизика явилась образцом метафизики вообще, но на протяжении истории западноевропейской философии существенно менялась как оценка метафизического знания, так и положение метафизики в системе философских наук и в горизонте мировоззрения той или иной эпохи. Средневековая философия признает метафизику высшей формой рационального познания бытия, но подчиненной сверхразумному знанию, данному в Откровении. Схоластика считала, что метафизике доступно богопознание, осуществляемое по аналогии с высшими родами сущего (благо, истина и т.п.). Такое сужение круга допустимых проблем и возможных результатов метафизики позволило в то же время дать углубленную трактовку некоторых вопросов, затронутых античной метафизикой лишь в общих чертах (напр., соотношение свободы и необходимости, природа общих понятий и др.). Средневековая метафизика, достигшая своего расцвета в 13–14 вв., существенно обогатила понятийный и терминологический словарь философии.

Метафизика нового времени вышла из границ, очерченных теологией, и, пройдя этап пантеистической натурфилософии Возрождения, возвращает себе «природу» как объект автономного исследования. Но на смену авторитету богословия приходит наука, не менее властно подчинившая себе метод и направление метафизического знания. Метафизика, оставшись формально «царицей наук», не только испытывает слияние естественных наук, достигших в этот период выдающихся успехов (особенно в механике и математике), но и до некоторой степени сливается с ними. Великие философы 17 в. – века расцвета метафизики нового времени – как правило, являются и великими естествоиспытателями. Основная черта новой метафизики – сосредоточенность на вопросах гносеологии, что делает ее в первую очередь метафизикой познания, а не метафизикой бытия (каковой она была в Античности и в Средние века). Это справедливо и для метафизики рационализма, тесно связанной с традиционной онтологией, и для метафизики эмпиризма, особенно резко размежевавшейся с дедуктивным методом средневековой схоластики, приводившим, по мнению критиков-эмпириков, к гипостазиро-ванию понятий, догматическому возведению их в статус бытия. Метафизика 17 в., получившая классическое выражение в системах Декарта (создателя нового типа обоснования метафизики через самосознание Я), Спинозы, Лейбница, переживает кризис в 18 в., что обусловлено отъединением от нее позитивных наук, вырождением метафизики в догматическое систематизаторство (напр., в системах Вольфа и Баумгартена), активной разрушительной критикой метафизики со стороны сенсуализма, скептицизма, механистического материализма и Просвещения. Показательны в этом отношении система Беркли, в наибольшей степени отвечающая критериям метафизики, но в то же время своим учением о невозможности бытия без восприятия подрывавшая основы традиционной метафизики, и учение Юма, фактически осуществившее критикой понятий Я и причинности самодеструкцию метафизики. В немецкой классической философии 18–19 вв. происходил сложный процесс радикального пересмотра старой метафизики, парадоксально связанный с реставрацией метафизики как умозрительной картины мира. Определяющую роль в этом процессе сыграла критическая философия Канта, который критиковал не метафизику как науку (ее необходимость и ценность он признавал, считая метафизику завершением культуры человеческого разума), а догматическую метафизику прошлого. Своей задачей он считал изменение метода метафизики и определение собственной сферы ее приложения. Разделяя рассудок и разум, Кант показывает, что некритическое распространение деятельности рассудка за пределы возможного опыта порождает ошибки старой метафизики. Кант предлагает программу построения метафизики как истинной системы (т.е. такой, где каждый отдельный принцип или доказан, или в качестве гипотезы приводит к остальным принципам системы как следствиям). В работе «Какие действительные успехи сделала метафизика…» он указывает на «два опорных пункта», вокруг которых вращается метафизика: учение об идеальности пространства и времени, указывающее на непознаваемое сверхчувственное, и учение о реальности понятия свободы, указывающее на познаваемое сверхчувственное. Фундаментом обоих пунктов, по Канту, является «понятие разума о безусловном в целокупности всех подчиненных друг другу условий». Задача метафизики – в том, чтобы освободить это понятие от иллюзий, возникших из-за смешения явлений и вещей в себе, и избегнув тем самым антиномии чистого разума, выйти к «сверхчувственному» (см. Кант И. Соч. в 6 тт., т. 6, с. 239.) Истинная метафизика, т.о., возможна лишь как систематическое знание, выведенное из чистого и «очищенного» от иллюзий разума. Однако Кант не построил такой системы, ограничившись исследованием противоречий, в которые неизбежно впадает разум, пытающийся синтезировать законченную картину мира. Кант ввел разделение метафизики на метафизику природы и метафизику нравов, толкуя последнюю как такую сферу, где противоречия чистого разума находят практическое разрешение. Он также четко размежевал метафизику и естествознание, указав, что предметы этих дисциплин совершенно различны.

На основе кантовских идей (в частности, его учения о творческой роли субъекта в познании) Фихте и ранний Шеллинг построили новый вариант метафизики. Его наиболее специфичной чертой было понимание абсолюта не как неизменный сверхреальности (такова была установка традиционной метафизики), а как сверхэмпирической истории, в которой совпадают процесс и результат. Связав на основе принципа историзма мышление и бытие, метафизику и науку, разум и природу, они истолковали диалектику разума не как теоретический тупик, а как движущую силу развития познания: диалектика, которая у Канта была лишь сигналом антиномии, становится у них неотъемлемым свойством истинного мышления и способом существования самой реальности.

Рассматривая истину и бытие как процесс, Гегель создал систему, в которой истина выступает как поступательное развитие разума, а противоречие – как его необходимый момент. Он переосмыслил кантовское различение рассудка и разума и сделал последний носителем истинного познания, а диалектику – методом постижения противоречий и развития понятий. Рассудок, согласно Гегелю, оперируя конечными однозначными определениями, является хотя и необходимым, но недостаточным условием познания. Источник ошибок метафизического метода он видел в ограничении познавательной деятельности лишь сферой рассудка. Т.о., Гегель впервые противопоставил метафизику и диалектику как два различных метода. Вместе с тем он оценивал свою философию как «истинную» метафизику и традиционно понимал ее как «науку наук». «Человек, – пишет Гегель в § 98 «Малой Логики», – как мыслящее существо есть врожденный метафизик.

Важно поэтому лишь то, является ли та метафизика, которую применяют, настоящей, а именно: не придерживаются ли вместо конкретной, логической идеи односторонних, фиксированных рассудком определений мысли…» В отличие от «дурной» метафизики, истинная метафизика, по Гегелю, есть мышление, которое постигает единство определений в их противоположности (Гегель обозначает такое мышление рядом синонимичных терминов: «спекулятивное», «положительно-разумное», «мистическое»), тогда как мышление рассудочное постигает определения в «раздельности и противопоставленности» (см. там же, § 82). Особую позицию по отношению к метафизике занимает поздний Шеллинг, чья «положительная» философия отмежевалась от немецкого трансцендентализма как от «негативного» конструирования идеальных схем. Истинная метафизика должна, по Шеллингу, обратиться к позитивной реальности, данной, с одной стороны, – в Откровении, с другой – в экзистенциальном опыте.

Философия 19 в. характеризуется отрицательным отношением к метафизике вообще и ее гегелевскому варианту в частности: критика метафизики – один из ее доминирующих мотивов. Попытки же возродить докантовскую метафизику не выходят за рамки профессиональных экспериментов, хотя в некоторых случаях (Гербарт, Лотце, Тейхмюллер, Брентано) оказываются востребованными в 20 в. феноменологией и др. течениями. В этот период понятие «метафизика» приобретает устойчиво отрицательную окраску, подобно понятию «схоластика». Уже первые результаты критической реакции на гегелевскую философию показали основные направления антиметафизики 19 в.: таковыми были волюнтаризм Шопенгауэра (развитый впоследствии «философией жизни»), религиозный иррационализм Кьеркегора, антропологизм Фейербаха, позитивизм, марксизм. К ним присоединяются сформировавшиеся во 2-й половине 19 в. витализм Ницше, прагматизм и сциентистские версии неокантианства. Несмотря на различие позиций, с которых велась критика, общим был вывод о метафизике как бесплодной конструкции разума, не выходящей к реальности природы и индивидуума. Можно найти общность и в положительных программах этих течений; они противопоставляют метафизике тот или иной тип эмпирической реальности (психологической, социальной, прагматической и т.п.), или практической деятельности, к которым редуцируются традиционные онтологические и аксиологические универсалии. Зачастую альтернативой метафизики оказываются при этом не новые методы, а вульгаризация старых (напр., «диалектика», т.е. дурная схоластика марксизма). Это впечатляющее своим размахом мировоззренческое восстание против метафизики было по сути частью общекультурного кризиса классического рационализма и гуманизма.

В философии начала 20 в. происходят сложные процессы (подготовленные последними десятилетиями 19 в.), которые приводят и к частичной реабилитации классической метафизики, и к поискам новых неклассических форм метафизики. Такие направления, как неогегельянство, неокантианство, неотомизм, неоромантизм, неореализм, самой своей «нео»-установкой на возвращение к истокам реставрировали и адаптировали фундаментальные схемы метафизического мышления, которые оказались более адекватными в кризисной для Европы ситуации, чем оптимистический позитивизм 19 в. Но потребность в метафизике как опоре для мышления и морального выбора вела к новым, неклассическим моделям. Нередко при этом новая метафизика вырастала из антиметафизических течений в той мере, в какой они – осознанно или нет – осуществляли свое самообоснование: такова была, напр., эволюция неопозитивизма, ницшеанства, фрейдизма. Подобным образом развивалась в начале 20 в. философия жизни, которая в трактовке Бергсона вышла за границы витализма, обретая измерение спиритуализма и даже воспроизводя неоплатонические интуиции; в трактовке Дильтея – обнаружила кризис психологизма и потребность в онтологии понимания исторических феноменов; в трактовке Шпенглера – востребовала первичной реальности форм культуры. Многообразные рецепции Ницше в это время также показывают предрасположенность умов к новому прочтению классической метафизики (напр., ницшеанство философского символизма), то же можно сказать о юнгианском пересмотре фрейдизма.

Метафизическое обоснование становится актуальным и для философии религии. «Второе дыхание» неотомизма, инициированная Бартом «диалектическая теология» протестантизма, поиски философских основ православия российскими интеллигентами, – во всех этих процессах метафизика помогает преодолевать антропоцентризм 19 в.

Философия культуры, окончательно сформировавшаяся в 20 в. (Шпенглер, Зиммель, Тойнби, Кассирер, Ортега-и-Гасет, Коллингвуд, Вяч. Иванов, Флоренский, Лосев), тяготеет к пониманию «первых начал» как сверхопытных прототипов исторически разворачивающегося культурного творчества и в ряде версий допускает связанность этих парадигм мифоподобным сквозным «сюжетом». Симптоматична апология метафизики, предпринятая Коллингвудом, с его проектом «метафизики без онтологии», которая должна искать «абсолютные предпосылки», формирующие культурный и познавательный опыт.

Виталистские и религиозные направления к середине 20 в. дают зрелые плоды новой метафизики, чаще всего на пересечениях с философиями языка, науки и культуры. Таковы религиозный экзистенциализм (Ясперс, Марсель, Тиллих, Бердяев, Шестов), философия диалога и интерсубъективности (Бубер, Розеншток-Хюсси, Бахтин, Левинас, Апель), герменевтика (Гадамер, Рикёр, Хайдегтер). Этим направлениям свойственны поиски первоначал метафизики не в сфере объективности безличных субстанций, а в интерсубъективном измерении межличностных коммуникаций, не поддающихся сведению к универсалиям. Показателен обостренный интерес представителей этих течений к Кьеркегору, первопроходцу темы метафизической первичности «конечного» бытия.

Значительных результатов достигает метафизика русской философии в 1-й половине 20 в. Традиционная опора на христианский платонизм, интерес к системам Гегеля и Шеллинга, тяга к предельным обоснованиям этики и политики – все это сделало естественным тот поворот к метафизике, который с трудом давался Западу. Системные построения Вл.С.Соловьева и его ближайших учеников кн. С.Н. и Е.Н.Трубецких задают каноническую модель метафизики, от которой идут ветви метафизики «всеединства» (Булгаков, Карсавин, Франк), «имяславия» (Лосев), «конкретной метафизики» (Флоренский). Самостоятельными версиями метафизики являются персонализм Н.Лосского и трансцендентализм идущей от Б.Н.Чичерина философско-правовой школы (Вышеславцев, Новгородцев, И.Ильин). Родовой чертой русской метафизики можно назвать стремление к онтологической укорененности религиозно-этической правды. Философия науки, стимулируемая научной революцией 20 в., приходит к метафизике двумя путями: в ходе интерпретации научных открытий и через анализ методологии и языка науки. В первом процессе активно участвовали сами естествоиспытатели (напр., показательно влияние Платона на Гейзенберга, Спинозы на Эйнштейна, восточной диалектики на Бора); во втором – по преимуществу философы. Наиболее значительные типы ревизии метафизики, генетически связанные с проблемой обоснования математики, дают аналитическая философия и феноменология. Гуссерль самим постулированием задачи феноменологии как описания сущностей, данных в субъективном опыте, но не растворяющихся в нем, уходит от психологически окрашенного позитивизма 19 в. и предполагает транссубъективный статус сущностей и аналогичный статус модусов их восприятия (характерно желание Гуссерля назвать свое учение «археологией», где «архе» имеет аристотелевский смысл; ср. название одной из его главных работ: «Первая философия»). Не останавливается Гуссерль и перед необходимостью восстановить в таком случае онтологию как философскую науку: его доктрина «региональных онтологии», изучающих нередуцируемые чистые сущности, порождающие независимые регионы бытия (напр., этика, наука, религия), далека от наивного объективизма «школьной» метафизики, но близка версиям Платона и Канта. В поздних работах Гуссерля («Кризис европейских наук…») звучит и аксиологический мотив метафизики: защита истинного рационализма от догматизма и скептицизма.

От феноменологии ответвляются такие метафизически валентные учения, как антропология Шелера, фундаментальная онтология Хайдеггера, косвенно – «новая онтология» Н.Гартмана; французская ветвь дает версии Мерло-Понти и Сартра. Н.Гартман, опираясь на теорию интенциональности, но отказываясь от феноменологического примата трансцендентальной субъективности, строит «метафизику познания», ориентированную на «реальное» бытие, что сближает это построение с позицией неореализма (Уайтхед). Гартман критикует классическую метафизику за логизацию бытия и признает бытийной реальностью лишь обладающее необходимостью «действенное» (иерархические слои которого должны изучаться метафизикой), отвергая действенность идеально-возможного. Шелер и Хайдеггер, разделяя установку Гуссерля на обоснование науки не через абстрактные универсалии, а через выявление собственной структуры феноменов в соотнесении со структурой Я, осуществляют тем не менее далеко идущее переосмысление статуса Я и делают еще один шаг навстречу традиционной метафизике. В аксиологии Шелера предельным обоснованием смысла бытия оказывается категория «духа», порождающего человека как сверхприродное (но сохраняющее структуру естественной эмоциональности) существо. В онтологии Хайдеггера установка метафизики присутствует и в раннем варианте (соотнесение экзистенциальных структур Я с «Бытием», не тождественным никакому отдельному сущему), и в позднем (соотнесение мышления, которое позволяет Бытию говорить через себя, с необъективируемым «Событием», благодаря которому сохраняется самость человека). В ряде работ Хайдеггер специально рассматривает статус метафизики («Кант и проблема метафизики», «Что такое метафизика», «Введение в метафизику»). Старая метафизика, с его точки зрения, привела к забвению бытия, власти техники и нигилизму, поскольку толковала бытие через эмпирическое сущее и сделала субъективное мышление единственным посредником между человеком и бытием; поэтому возвращение к подлинному мышлению есть одновременно конец метафизики. В поздних образцах «экзистенциальной феноменологии» Мерло-Понти проблематика метафизики превращается в структурный анализ мира повседневного чувственного (в первую очередь перцептивного) опыта, который играет роль «онтологии чувственного мира» (особенно в произведениях искусства). Экзистенциалистскую версию феноменологической метафизики дает Сартр («Бытие и ничто»). В качестве первичной фактичности им рассматривается сознание, «пустота» и «случайность» которого приносит в мир «ничто» и почти синонимичные ему «свободу» и «ответственность». Позиция Сартра, несмотря на социальный радикализм, зачастую оказывается (как отмечал Хайдеггер) лишь перевернутой формой традиционной метафизики.

Философия языка порождает метафизику языка, в которой, в свою очередь, можно выделить несколько принципиальных решений проблемы метафизики. На стыке с философией науки находится аналитическая философия, для которой проблема метафизики возникла в связи с анализом естественного языка и его метафизических импликаций. Если на ранних этапах этому направлению было свойственно стремление «разоблачить» метафизику как языковую иллюзию или намеренный софизм (напр., Карнап. Преодоление метафизики логическим анализом языка. 1931), то в дальнейшем проблематика метафизики становится для аналитиков разных направлений ординарной темой; антиметафизическая аргументация позитивизма и прагматизма, приводившая к деструктивным релятивистским выводам, постепенно вытесняется доверием «здравому смыслу» и «реалистической» компонентой, заложенной в аналитическую философию еще логицизмом Фреге, Дж.Мура и Рассела. Специфична версия Витгенштейна: в «Логико-философском трактате» можно найти последовательную критику метафизики и признание за философией только статуса деятельности по логическому прояснению мыслей («Большинство предложений и вопросов философа коренится в нашем непонимании логики языка»), но в свете жизненной позиции Витгенштейна и некоторых этических мотивов позднего творчества его «тезис о молчании» (о том, что невыразимо, надо молчать) приобретает характер метафизической установки.

Аналитики в конечном счете находят компромиссный способ сохранить позитивные возможности метафизики (в первую очередь это способность предельного обоснования теоретического знания) и избежать свойственного старой метафизике гипостазирования понятий: если не приписывать языковым структурам «реального» бытия, то можно признать их квазиметафизический статус «начал и причин» в рамках принимаемого языка. От публикации работы Стросона «Индивиды. Опыт дескриптивной метафизики» (1959) отсчитывают обычно начало умеренной реставрации традиционных установок метафизики в аналитической традиции. «Дескриптивная» метафизика Стросона доказывает, что без метафизических допущений существования «тел», «личностей» и пространственно-временной рамки их бытия невозможна идентификация ни единичных объектов, ни состояний сознания. «Реставрационная» же метафизика показывает, каким образом можно усовершенствовать и расширить использование языка. Сходную позицию по отношению к метафизике занимает Куайн, противопоставивший таким антиметафизическим «противоядиям», как методы верификации и фальсификации, доктрину оценки теории только как целостной системы предложений. Поскольку теория, в соответствии с его принципом «онтологической относительности», может рассматриваться лишь на языке другой теории, то этот разомкнутый процесс взаимоперевода теоретических языков не может быть сведен к абсолютному критерию, и, значит, невозможно и не нужно ломать языковые схемы, порождающие метафизическую картину мира. Философия в этом отношении лишь количественно – по степени абстракции – отличается от естественных наук. Хотя Куайн называет себя, как и Стросон, «натуралистом», в представленной позиции достаточно и метафизических элементов.

Характерна также эволюция структурализма, заменившего обоснование метафизики анализом безличных структур, опосредующих природу, коллективное и индивидуальное сознание, и постулировавшего безальтернативность метода естественных наук даже в традиционно гуманитарных сферах, где – с опорой на лингвистику и антропологию – предполагалось изучать объективные символические структуры. С точки зрения Леви-Строса, изучение знаков не требует исследования их референтов, и потому метафизическая проблематика в науке нерелевантна. Но логика научного исследования (особенно изучения структуры мифов) вела, напротив, к предельному расширению духовно-смысловой компоненты, и поздний Леви-Строс бросает фразу о «незваном госте» на структуралистских дискуссиях, о человеческом духе.

Еще многозначнее отношения метафизики с постструктурализмом (Фуко, Деррида, Делез, Гваттари, Бодрийар, Лиотар). Его борьба с «логоцентризмом» классической метафизики напоминает своей остротой антигегельянство 1840-х гг. Авторитетные для него мыслители (Ницше, Маркс, Фрейд, Хайдеггер) – ниспровергатели метафизики. Постструктурализм объявляет метафизике «войну без правил», поскольку правила уже навязывают метафизическую позицию. Мир для постструктурализма есть текст, при «деконструкции» которого обнаруживается исчезновение референций. Но в то же время манифестированные принципы на свой лад требуют более жесткую метафизику, чем классическая, с ее смягчающей дистанцией между субъективным произволом и бытием. Выдвижение на первый план «человека вожделеющего» как субстрата субъективной активности и как объясняюще-разоблачающего принципа, уход от структуралистского сциентизма к анализу смыслопорождающей духовности, выявление в любой знаковой системе символов власти – все это влечет за собой реанимацию старой волюнтаристской метафизики шопенгауэровского толка, разве что подновленной опытом авангардных акций против «буржуазной культуры».

В целом философии 20 в. свойственно нарастающее тяготение к метафизике, но разброс позиций – от мягкого признания пользы, которую приносит метафизика, обобщая культурные феномены и строя картину мира, до радикального разрыва с традицией при сохранении сверхзадачи метафизического обоснования опыта – не позволяет пока дать этой тенденции четкую характеристику.

Литература:

1. Новые идеи в философии, сб. 17. СПб., 1914;

2. Вартофский М. Эвристическая роль метафизики в науке. – В сб.: Структура и развитие науки. М., 1978;

1. Heidegger M. Einführung in die Metaphysik. Tüb., 1953;

3. Strawson P.F. Individuais. An Essay in Descriptive Metaphysics. L., 1961;

4. De George R.T. Classical and Contemporary Metaphysics. N.Y., 1962;

5. Zimmermann A. Ontologie oder Metaphysik? Leiden–Kologne, 1965;

6. Wiplinger F. Metaphysik. Grundfragen ihres Ursprungs und ihrer Vollendung. Freiburg–Münch., 1976;

7. Metaphysik, Hrsg. v. G.Janoska und F.Kauz. Darmstadt, 1977;

8. Kaulbach F. Einführung in die Metaphysik. Darmstadt, 1979;

Содержание

НАИВНОЯЗЫКОВАЯ ФИЗИКА И МЕТАФИЗИКА:

Л.Г. Панова

В естественных языках словa время и пространство включают целый набор значений – от абстрактных и полуабстрактных до конкретных, бытовых (с той только оговоркой, что не во всех языках есть слово ‘пространство’). В свою очередь, конкретным «пространством” и «временем” руководствуется обыденный разум: практическая деятельность человека наложила существенный отпечаток на языковую концептуализацию пространства и времени. Поскольку с абстракциями «пространство” и «время” имеет дело прежде всего философия, дальнейшее продвижение в сторону наивно-языковой семантики этих слов без небольшой культурологической преамбулы едва ли возможно.

  1. ФИЛОСОФИЯ ПРОСТРАНСТВА И ВРЕМЕНИ

Что такое физика и метафизика? Как известно, общепринятая классификация наследия Аристотеля состоит в том числе из раздела «Физика” (от греч. φΰσις ‘природа’), включившего в себя труды о природе, и «Метафизика”, τ`α μετ`α τ`α φυσικά (досл. ‘ после Физики’), включившего в себя труды о всеобщих законах. В дальнейшем понятие метафизики было кардинально переосмыслено философией. В рамках метафизики (и онтологии) стали рассматриваться умопостигаемые феномены – в частности, пространство и время.

В истории культуры пространство и время понимались и осмыслялись по-разному. Мы приведем культурологические данные в том объеме, который нам понадобится для дальнейшего изложения (подробнее см. Панова-2000).

1.1. ПРОСТРАНСТВО

Метафизическое пространство – это пространство как первофеномен, предшествующий материи, вещам:

(1) «Пространство — не относится ли оно к тем перворфеноменам, при восприятии которых, по словам Гете, охватывает род испуга, чуть ли не ужаса? Ведь за пространством, казалось бы, нет уже больше ничего, к чему его можно было бы возводить. От него нельзя уклониться к чему-то иному” (М. Хайдеггер).

Такое пространство впервые появится только в философии Нового времени. В античности же о неопределенности, диффузности понятия пространства говорит тот факт, что в древнегреческом языке отсутствовало специальное слово для этого понятия. И первым философом, объяснившим пространство — через геометрическое понятие протяженности, стал Рене Декарт:

(2) «Пространство, или внутреннее место, также разнится от тела, заключенного в этом пространстве, лишь в нашем мышлении. И действительно, протяжение в длину, ширину и глубину, образующее пространство, образует и тело. Разница между ними только в том, что телу мы приписываем определенную протяженность… Пространству же мы приписываем протяжение столь общее и неопределенное, что оно сохраняется, если устранить из него тело”.

В философии 17 — 18 вв. складываются два типа пространства, абсолютное (Ньютона) — самодостаточное, независимое от материи, пустота — но и вместилищеодновременно, и относительное (Лейбница), создаваемое взаимным расположением вещей. Далее, Кант определяет пространство и время как формы чувственного созерцания: пространство лежит в основе внешнего созерцания, а время — в основе внутреннего. Философия XIX-XX вв. дала еще целый ряд определений для пространства, на которых мы не имеем возможности останавливаться.

Физическое пространство – это либо пространство-вместилище, равное по своему объему миру, универсуму, либо три измерения.

1.2. ВРЕМЯ

Модели времени. В истории культуры сменили друг друга четыре модели времени:

— Циклическое время возводит все события к первовремени (т.е. времени мифов и преданий). Его циклы подобны циклам в природе — суточному и годовому.

— Спиралевидное время соединяет в себе черты циклического и линейного времени. Точных совпадений у нынешних событий с событиями прошлого уже нет, но у каждого нынешнего события есть свой аналог в первовремени.

— Историческое время появляется сначала в иудействе, а потом и в христианстве. Оно продолжает оставаться событийным и качественным. Но при этом оно очень напоминает вектор, который берет свое начало от Творения мира, проходит через Пришествие Иисуса Христа и устремляется ко Второму Пришествию (и Страшному суду).

— Линейное время, явление новоевропейской мысли, появляется впервые у Декарта. Оно уже полностью абстрагировано как от событий, так и от истории, которая несет моральный смысл. Оно бескачественно, равномерно, направленно, необратимо, без начала и конца. Его главный атрибут, длительность, делает его измеряемым.

Метафизическое время как самостоятельная проблематика появляется уже в античности и средневековье. Как отмечается во французской энциклопедииNotions philosophiques, в основе всех определений лежат три основополагающих понятия – следование, длительность и одновременность.

«Отношения следования породили идею направления времени, отношения длительности – идею непрерывности времени, а отношения одновременности – идею единомерности времени” (статьяTEMPS).

При этом центральным вопросом был и остается вопрос об объективности VS субъективности времени. Одно из самых известных субъективистских определений было дано Блаженным Августином:

(3) «Некие три времени существуют в нашей душе и нигде в другом месте я их не вижу: настоящее прошедшего есть память; настоящее настоящего — его непосредственное созерцание; настоящее будущего — его ожидание”, а также «Время есть растяжение, но чего? не знаю: может быть, самой души”.

Физическое, объективное время – это время как четвертое измерение, добавляемое к трем пространственным; это также бескачественное время, которое можно измерять, делить на части и т.д.

  1. КУЛЬТУРОЛОГИЯ И ЛИНГВИСТИКА:

«ВРЕМЯ VIA ПРОСТРАНСТВО”, «ПРОСТРАНСТВО VIA…?”

Как можно было видеть, пространство и время в философии и культурологии рассматриваются параллельно: оба относятся к числу прямо не постигаемых феноменов, «загадок без разгадки”. Однако, в культурологических и лингвистических работах, напротив, то и дело встречается мысль о приоритетности пространства по отношению к времени. Приоритетность пространства согласно этим теориям проявляется в том, что концептуальное поле ВРЕМЕНИ метафоризируется по аналогии с ПРОСТРАНСТВОМ. В действительности, картина выглядит несколько иначе. Во-первых хотя бы уже потому, что пространство никоим образом не относится к числу простых или самоочевидных понятий (выше см. раздел «Пространство”). А во-вторых – потому что само понятие ‘пространство’ появилось только в Новое время, а до того в индоевропейских языках отсутствовал лексический эквивалент этого понятия:

«Средневековая латынь дает три понятия для обозначения трех представлений о протяженности: locus, situs и spatium. Это последнее становится основой, от которой происходит французское «espace”, английское space, в романских языках espacio (испанское), espaço (португальское) и spazio (итальянское). С другой стороны, германские языки, выбрав корень германского происхожденияrûm (в основе английского room, немецкого Raum …), не могли ожидать такого лексического расширения, как производные латинского spatium … Тот факт, что «espace” и его эквиваленты имеют как временн`ую сферу приложения, так и пространственную и что в период с XII по XYI века временн’ая семантика французского «espace” была доминирующей, был предвосхищен цицероновским выражением spatium praeteriti temporis, где пространство означало интервал текущего времени. Латинскому spatium соответствует греч. χώρα … Аристотель … предложил теорию места (τόπος,locus), которой суждено было стать одной из самых влиятельных в истории философии (Notions philosophiques, статья ESPACE).

Возвращаясь к теориям приоритетности пространства, отметим, что неточный метаязык, узаконенный культурологией и лингвистикой, вносит изрядную путаницу: в нем очень многие объекты подводятся под термин пространство (например, небо определяется как пространство, дом как обжитое пространство, см. пространство-2). Если вслед за П.А. Флоренским разделить всю пространственную категориальную сферу на ПРОСТРАНСТВО, центральную категорию, и ПРОСТРАНСТВЕННОСТЬ (форму, размеры, место, перемещение), то все сразу встанет на свои места: время, метафизическое и физическое, концептуализируется через пространственность: на следующей неделе (‘на той, которая следует за этой’), пример из Lakoff, Johnson-1980), предки (‘идущие перед нами’), потомки(‘идущие после нас’), примеры Н.Д. Арутюновой (см. Арутюнова-1998). Точно так же и пространство концептуализируется через пространственность – объяснение пространства через протяженность (см. пример (2)), вместилище, порядок, внешнее созерцание — мы наблюдали в разделе «Пространство”. Следует отметить, что соответствующее понятие из временной области – ТЕМПОРАЛЬНОСТЬ – уже давно было введено в культурологический обиход (см., например, статью TEMPORALITÉ в энциклопедии Notions philosophiques).

  1. ПРОСТРАНСТВО И ВРЕМЯ В НАИВНОЙ КАРТИНЕ МИРА

Эта культурологическая преамбула подводит нас к традиционной для лингвистики проблематике: «язык и мышление”. Спроецирована ли на семантику соответствующих слов метафизическая и физическая проблематика – вот какой вопрос будет нас интересовать? И если спроецирована – то насколько сильно она «отпечаталась” в употреблении слова, типичных контекстах, метафорах?

Для ответа на этот вопрос были составлены лексикографические портреты русских слов пространство и время (здесь они приводятся не полностью).

3.1. ПРОСТРАНСТВО (лексикографический портрет)

ПРОСТРАНСТВО-1.1, книжн., Ед.ч. и Мн.ч., может быть определено следующим образом: ‘идеальная среда, характеризуемая протяженностью всех своих частей, в которой располагается наше восприятие и которая содержит все протяженные предметы’ (определение Лаланда, которое приводится в словаре французского языка Robert).

У этой лексемы семантика размыта настолько, что под пространство-1.1 могут подходить и самые разные денотаты (от мира, вселенной, неба до умопостигаемых абстракций), и самые разные сигнификаты (философские, геометрические, физические; пространство-первофеномен, пространство-протяженность и т.д.). Ср.:

Философское и научное пространство может управлять существительным в Род. пад. и прилагательными, обозначающим авторство данного пространства:пространство Ньютона (Ньютоново пространство), (не) эвклидово пространство; пространство Лейбница. Геометрическое и научное пространство предполагает в первую очередь сфокусированность на количестве измерений, структурных особенностях и т.д., что отражается в соответствующих прилагательных, ср. клише двухмерное, трехмерное, четырехмерное пространство.

Пространство в отличие от мира, света, вселенной (см. Панова-2001) никоим образом не имплицирует представление о границах, порядке. Оно может связываться с представлениями о пустоте и незаполненности, равно как и с представлениями о бесконечности, необъятности и неохватности; оно может имплицировать представление о больших или очень больших размерах, ср.:
пустое, безграничное <бесконечное> пространство; Да и что вообще есть пространство, если / не отсутствие в каждой точке тела? (И. Бродский).
Точно также к пространству не приложим критерий антропоцентризма – человек не в коей мере не является точкой отсчета пространства:

Причина крайней распущенности и безобразия, видите ли, лежит не в нем самом, а где-то вне, в пространстве (А.П. Чехов).

Отсюда – выражения говорить < ругаться> в пространство; смотреть <глядеть> в пространство, а также название болезни – боязнь пространства.Человек по отношению к наивно-языковому пространству выступает только в качестве воспринимающего субъекта.

Пространство-1.2 в предложении – это, как правило, конкретно-референтная область, территория, что, как правило, поддерживается либо сочетаемостью с существительными в Род. пад. и прилагательными, либо более широким контекстом, ср.:

безвоздушное пространство; постсоветсткое пространство, единое валютное пространство; С молоком кормилицы рязанской / Он всосал наследственные блага: /<…>/ Русский гимн – и русские пространства (М. Цветаева); И город, и река, и белоглазые люди исчезнут и обратятся в ровное водяное пространство (М. Кузмин).

Пространство-1.2 также удерживает идею пустоты и беспредельности:

Я теряюсь в беспредельном пространстве Эгейского моря (И. Бунин); пошел по пыльной дороге в открытом поле, в необозримом пространстве неба и желтых полей (И. Бунин); В громадном пространстве, которое лежало передо мной, я не увидел кроме этого огня ни одной светлой точки (А.П. Чехов).

В отличие от Е.В. Урысон мы полагаем, что пространство-1.2 совсем не обязательно предполагает ‘территорию…, которую можно окинуть взглядом’, Урысон-2000, (примеры см. выше), хотя, безусловно, встречаются и такие контексты:

Лыжин с досадой слушал эти рассуждения, смотрел в окна на сугробы, которые намело на забор, смотрел на белую пыль, заполнявшую всё видимое пространство (А.П. Чехов).

Пространство-2.1 может связываться с перемещением:

То пространство, которое он только что прошел, то есть пространство от дворцовой стены до помоста, было пусто (М. Булгаков).

Идея пространства как промежутка, как свободного места оформляется конструкциями, определяющими границы такого пространства, ср.

свободное пространство между дверью и окном; Почти в каждой комнате был виден большой, занимавший чуть не четверть всего пространства, очаг с котелком (М. Кузмин); Всепространство перед Бастилией было полно народом (М.А. Кузмин).

С таким пространством может связываться идея его заполнения, ср.:

И сами вешалки безобразны. Пространство, занимаемое каждой из них, так мало, что приходится … тесниться. (А.П. Чехов).

Такое употребление этого слова распространено в языке гуманитарных наук. Сочетаемостные особенности этой лексемы – управление существительным в Род. пад. или прилагательным, ср.:

Традиционное изучение представляет себе культуру как некое упорядоченное пространство (Ю.М. Лотман).

В романских и английском языках значения слова «пространство” гораздо более дифференцированы и пересекаются с такими более употребительными словами, как место, интервал, поверхность (все – с нейтральной стилистикой). К вышеперечисленному набору в этих языках добавляются еще по меньшей мере две серии:

— серия spatium во временном значении – ‘промежуток времени между двумя точками или событиями’, ср. перевод выражения в течение года:

франц. dans l’espace d’un an, исп. en el espacio de un año, англ. within the space of a year и т.д.;

— серия spatium в значении ‘космос, пространство вокруг земли, не включающее в себя землю’, с большим количеством производных:

В русском языке в отличие от других европейских языков слово пространство, как кажется, используется преимущественно затем, чтобы заполнить языковые лакуны: то, что не имеет названия и должно быть как-то охарактеризовано, получает пространственный ярлычок. Кроме того, исторически русское пространство копировало французское и английское употребление этого слова (зеленые пространства — espace vert, авиац. воздушное пространство (над страной) — espace aérien). Нет у русского пространства и семантического наращения значений – значение ‘космос’ оно так и не развило. О том, что русское языковое сознание не трудится над этим словом свидетельствует единственное производное прилагательное: пространственный. В романских языках и в английском, производных слов несколько больше. Неразвитая система значений, как и неразвитое словообразовательное –результат долгого отсутствия в русской культуре философии (и таких ее разделов, как Онтология и Метафизика, имеющих дело именно с пространством). В результате можно говорить о том, что на наивно-языковую концептуализацию пространства, на устойчивые сочетания этого слова наложила свой отпечаток только физика пространства и что русский язык игнорирует метафизику и отчасти физику пространства, поскольку он вполне обходится пространственностью или (что то же) наивной геометрией.

3.2. ВРЕМЯ (лексикографический портрет)

ВРЕМЯ-1.1, Ед.ч., неопределяемое понятие. Обычно в словарях определяется как ‘длительность существования’, как ‘идеальная среда, где, как кажется, развертывается существование в изменении и где имеют место события и феномены в (порядке) следования’ (словарь французского языка Robert).

Время-1.1 соотносится с самыми разными философскими и научными представлениями. Авторские концепции времени оформляются как личными именами в Род. пад., так и соответствующими прилагательными, ср.: время Бергсона, бергсоново время. Разные аспекты времени передаются серией прилагательных – таких, как физическое < геометризованное, психологическое> время; солнечное время.

Наивно-языковое время – в полном соответствии с психологизированной концепцией времени Бл. Августина (время проходит через душу человека, см. пример (3)) – получает ярко выраженную антропоцентрическую концептуализацию. Антропоцентризм чаще всего проявляется в метафорах. При этом независимо от типа метафор время-1.1 всегда представляет линейную модель (см. § 1.2).
Время с точки зрения длительности и направленности метафоризируется как направленный ход / поток, ср.:

ход времени; время идет <мчится, летит, тянется, остановилось>; время течет; время остановилось.

Синхронизированное / несинхронизированное движение человека со временем задается другой серией метафор — время как безличная сила, ср.:

время не терпит; время не ждет; время покажет; время судит; время торопит <подгоняет> X-а; время работает на X-а.

Время с точки зрения воздействия на человека и окружающий мир концептуализируется в метафоре «время — безличная сила”, в том числе при помощи каузативной конструкции от времени:

Забор покосило от времен; X тронут временем; на X-е следы времени; время не пощадило X-а.

С другой стороны, время в языке приобретает функции целителя — время залечивает раны и высшего судии — проверка временем; время покажет; времярассудит X-ов, что также связано с представлением о длительности времени.

Время с точки зрения порядка следования передается в пространственных метафорах, в том числе через так называемую метафору путника, ср.:

во времени, вне времени; путешествие <перемещение> во времени, а также машина времени.

Время как статическая субстанция, которую можно делить на части, измерять, ср.: исчисление <измерение, эталон> времени; Время делится на прошлое, настоящее и будущее.Время – деньги.

Для многих других значений нам понадобится представление о времени-1.1 как о длительном, направленном, единомерном – оси времени, а также о моделях времени.

ВРЕМЯ-1.2, Ед.ч. и Мн.ч., время Х-а, ‘часть времени-1.1, большой по протяженности промежуток времени, выделяемый по какому-либо характерному признаку’, близко по своей семантике к эпохе, веку и т.д. Употребление этой лексемы может иметь как конкретно-референтный характер (и тогда время-1.4 располагается на оси времени), так и характер обобщения, типизации. В следующих примерах время метафорически выступает как оболочка (или контейнер, термин из работ Lakoff G. & Johnson M. 1980, Плунгян-1997), ср.:

Время относительно точки отсчета задается следующими прилагательными и личными местоимениями —

новое <старое, былое, прежнее, давнее, это, то, другое, иное, свое, наше> время.

Есть и ряд других устойчивых сочетаний со словом время:

последние времена; связь времен; время диктует X; веление <требование> времени, дыхание времени; дожить до X-ового времени; идти в ногу со временем, опережать время, отстать отвремени; перенестись в X-овое время.

ВРЕМЯ-1.3, Ед.ч., ‘промежуток времени на оси времени без точных границ’, представляет собой, как правило, конкретно-референтное время в аспекте длительности. Ср.:

в течение какого-то времени; дополнительное <добавочное> время; время тревог <раздумий>.

Такой промежуток времени приобретает локализацию на оси времени при помощи серии прилагательных и указательных местоимений, задающих в качестве точки отсчета настоящее или какое-то событие, ср.: первое, последнее, недавнее, ближайшее время; в то <это> время. Метафорическое представление о таком времени в основе своей – время-субстанция в распоряжении человека:

терять <тратить, наверстать, выиграть> время; упустить время; убивать время; провести время, тянуть время; выбрать подходящее время; время терпит; иметь <найти, высвободить, выкроить> время; располагать временем.

ВРЕМЯ-1.4, Ед.ч., время Х-а, ‘точка на оси времени’. Это либо временн`ая точка, к которой приурочено событие, ср.:

указать время заседания, назначить время встречи; прийти ко времени встречи

раньше <позже> назначенного времени; Эра Диоклетиана вела счет лет от времени воцарения греко-римского императора Диоклетиана – 29 августа 284 г. н.э. (Е.И. Каменцева, цит. по Морковкин-1977),

либо часовое время, ср.: спросить <узнать> время; точное <московское, местное> время.

Некоторые употребления носят модальный характер: событие происходит, когда наступает его время, оно как бы «вызревает” во времени: (не)удачное, (не) удобное, (не) благопритное, (не) подходящее время. Время в качестве предикатива — шутить не время; время спать <делать уроки>, выражения до поры, до времени, временн`ые предикаты — пришло <настало> время — продолжают серию «события, вызревающих во времени”.

ВРЕМЯ-2.1, Ед.ч., ‘промежуток времени с (точными) границами’, не связано с осью времени; для этой лексемы важен количественный аспект. Это значение представлено квантитативными сочетаниями — мало <много> времени; короткое <долгое, продолжительное> время; На это потребуется многовремени, сочетаниями с Род. пад. с тем же квантитативным значением – время горения <обращения земли вокруг солнца>; во время еды, а также фраземой на время (с противопоставлением вечности — антонимы надолго, навсегда, навечно):

Этой лексемой управляют глаголы засечь время, показать (хорошее) время. Метафорическая концептуализация времени-1.2 это время-субстанция, которой (не) располагает человек, ср.: жальвремени.

ВРЕМЯ-2.2, Ед.ч., время X-а, ‘промежуток времени без точных границ, занятый какой-либо деятельностью или гетерогенным процессом’, представлен как устойчивыми сочетаниями типа времена года, так и свободными —

которые, в свою очередь, сочетаются в предикатами наступления, начала-конца: наступать, начинаться, кончаться. Время в этом значении задает некоторую типизированность, а денотат может встраиваться как в циклическую модель времени, так и в линейную.

ВРЕМЯ-3, Ед.ч. и Мн.ч., граммат., ‘форма глагола’, представлена устойчивыми сочетаниями настоящее <будущее, прошедшее>время.

Приведенный набор значений является стандартным и для многих других индоевропейских языков. То же самое можно сказать и относительно метафор – эквиваленты русским метафорам времени легко подобрать и в английском языке, и в романских языках. Таким образом, можно скзать что в языке по-своему преломляется и физика, и метафизики времени.

3.3. ВЫВОДЫ

Остановимся в заключении доклада на трех любопытных фактах, свидетельствующих о диспропорции между пространством и временем в языке вообще и в русском языке – в особенности:

— исторически слово время (χρόνος) появляется намного раньше слова пространство;

— слово время имеет намного больше значений, чем слово пространство в самых разных языках, не говоря уже об идиомах, клише, метафорах;

— для русского языка существенным свидетельством того, что и в речи игнорируется пространство, зато идет активное обращение к времени во всех его проявлениях, являются данные статистики (подробнее см. Панова-2000).

пространство

время

поэзия Пушкина

поэзия Тютчева

поэзия Блока

поэзия Гумилева

роман Булгакова «Белая гвардия”

Таким образом можно говорить о том, что языке время отражено во всей своей полноте (и метафизической, и физической), тогда как пространство – в сильно редуцированном, физическом, облике.

Библиография

Арутюнова Н.Д. Время: модели и метафоры // Логический анализ языка. Язык и время. М., 1997.

Плунгян В.А. 1997 – Плунгян В.А. Время и времена: к вопросу о категории числа // Логический анализ языка. Язык и время. М., 1997.

Lakoff G. & Johnson M. 1980 — Lakoff, George & Johnson, Mark. Metaphors We Live By. Chicago: University of Chicago Press, 1980.

Notions philosophiques: Encyclopédie philosophique universelle. Les notions philosophiques. Vol. I-II., 1990.

Robert: Le Grand Robert de la langue française. Vol. 1-9. Paris., 1991.

Вопрос о моделях времени применительно к русской временн`ой лексике впервые был поставлен Е.С. Яковлевой (Яковлева-1994); нам показалось небезынтересным спроецировать модели времени и на разные значения самого слова время.

О семантических различиях Ед.ч. и Мн.ч. см. работу Плунгян-1997.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *