(1843—1902] — выдающийся русский писатель. Р. в семье провинциального чиновника. Учился в гимназии сперва в Туле, потом в Чернигове. Вспоминая о своем детстве и юности, У. рисовал всегда это время мрачными красками. «Вся обстановка моей личной жизни до 20 лет, — писал он, — обрекла меня на полное затмение ума, полную погибель, глубочайшую дикость понятий, неразвитость и вообще отделяла от жизни белого света на неизмеримое расстояние». Окончив курс гимназии в 1861, У. уехал в Петербург и поступил на историко-филологический факультет ун-та. Это было время студенческих волнений, и занятий в ун-те почти не было. Впрочем, У., увлеченный революционными идеями, широко охватившими в то время учащуюся молодежь, мало думал об университетских занятиях; его тянуло к какой-то очень неопределенной, но широкой общественной работе. В 1862 У. переехал в Москву, но и здесь из учения в ун-те ничего не вышло.

Лит-ую деятельность У. начал летом 1862 в педагог. журнале Л. Н. Толстого «Ясная Поляна» (псевдоним — Г. Брызгин). Затем работал в маленьком московском журнале «Зритель». В 1863 Успенский снова уехал в Петербург и здесь начал печататься уже в толстых журналах: в «Библиотеке для чтения» (очерк «Старьевщик»), в «Русском слове» (очерк «Ночью» и др.). По приглашению Некрасова в 1865 он стал сотрудником «Современника» («Деревенская встреча», «Нравы Растеряевой улицы»). Но, несмотря на свой сразу выявившийся крупный лит-ый талант, не имел прочной работы ни в одном крупном журнале. В это время он тратил свой талант на писание мелких очерков в различных мелких журналах («Зритель», «Северное сияние», «Искра», «Будильник», «Женский вестник», «Новый русский базар», Невский сборник «Грамотей», «Неделя», «Модный магазин»). В 1864—1865 он много сотрудничал даже в издании «Северное сияние», где писал тексты к литографиям картин. Нужда заставляла У. в это время писать очень много и спешно. По его словам, за это время им было написано около 60 мелких очерков, начатых и неоконченных, вследствие крайней нужды набросанных кое-как, за 3—5 рублей.

Закрытие правительством в 1866 «Современника» и «Русского слова» поставило У., как и многих других писателей, в еще более трудное положение.

Получив после долгих мытарств возможность печататься в «Женском журнале», У. был в большом затруднении с героями своих начатых произведений, со своими пьяницами, сапожниками и прочими персонажами. Он вынужден был переименовывать героев «Нравов Растеряевой улицы», начатых печатанием в «Современнике», кромсать и портить свои произведения.

Эта тяжелая жизнь лит-ой богемы окончилась в 1868, когда У. начал постоянное сотрудничество в журнале «Отечественные записки», к-рый в это время перешел под редакцию Некрасова и Щедрина. Почти исключительно в этом журнале У. и помещал свои произведения до закрытия его в 1884.

По возвращении из-за границы У. поступил на службу в управление Сызрано-Вяземской ж. д., но был совершенно не в состоянии вынести атмосферу этого учреждения и общества интеллигентов, ставших под прикрытием лицемерных народолюбивых фраз на службу капиталу, общества «богомамоников», как он выражался. В конце 1875 У. направился в качестве корреспондента в Сербию, к-рая вступила в то время в войну с Турцией. Народники видели в этой войне проявление со стороны сербов стихийного народного движения, и У. хотел на месте разглядеть это движение. Но и здесь У. быстро понял сущность дела. «Никакого славянского дела нет, а есть только сундук», — писал он.

Вернувшись в Россию, У. в поисках живых народных сил, могущих стать создателями новой жизни, решил поближе присмотреться к русскому крестьянству, на к-рое до этого времени он обращал мало внимания. С этой целью он поселился в деревне в Новгородской губ. ; результатом этих наблюдений У. явилась серия блестящих очерков «Из деревенского дневника». Отсюда в 1878 У. переехал в Самарскую губ., чтобы изучить там жизнь и настроение степного-крестьянина. Здесь, в деревне Сколково — для большего удобства наблюдений — он поступил на службу письмоводителем ссудосберегательного товарищества, к-рыми в та время увлекалось много народников. Результатом этих наблюдений был большой очерк «Страстотерпцы мелкого кредита». «Национальная ерунда», — так коротко определил У. сущность работы этих товариществ.

ГЛЕБ УСПЕНСКИЙ. С портрета Б. А. Ярошенко, 1887

Осенью 1879 У. поселился в Петербурге, выезжая оттуда довольно часто в Новгородскую губ., где около станции Чудово он построил себе небольшой домик. Эти поездки в деревню давали У. возможность запасаться богатым материалом наблюдений для ряда блестящих очерков на темы деревенской жизни (серии: «Люди и нравы», «Малые ребята», «На родной ниве», «Без определенных занятий», «Власть земли», «Волей-неволей» и др.). Время от времени он предпринимал поездки но России (на Кавказ, в Сибирь), к-рые также давали много материала для наблюдательного глаза У. Весной 1884 «Отечественные записки» были закрыты, и У. стал помещать свои очерки гл. обр. в журналах «Русская мысль» и «Северный вестник», а также в газете «Русские ведомости». С осени 1889 у У. начинается нервное расстройство, к-рое, все более и более усиливаясь, переходит в сумасшествие (прогрессивный паралич). Осенью 1892 У. был помещен в больницу для душевнобольных, где и провел последние годы своей жизни. Умер У. от паралича сердца в 1902. Похоронен в Петербурге на Волковом кладбище.

Большинство старых критиков и литературоведов рассматривало У. как народника, хотя и отступавшего в изображении жизни крестьянства, благодаря своей острой наблюдательности, от догмы народничества и от идеализации крестьянства. Такого мнения придерживался Г. В. Плеханов. Мнение это нельзя считать правильным. Исходным моментом в понимании творчества У. должна быть взята точка зрения В. И. Ленина, отмечавшего самостоятельность У. по отношению к народникам. Оценка Успенского Лениным может быть установлена на основании многочисленного использования образов У. и сочувственно приводимой им цитаты из работы раннего русского марксиста Гурвича: «Глеб Успенский одиноко стоял со своим скептицизмом, отвечая иронической улыбкой на общую иллюзию . Со своим превосходным знанием крестьянства и со своим громадным артистическим талантом, проникавшим до самой сути явлений, он не мог не видеть, что индивидуализм сделался основой экономических отношений не только между ростовщиком и должником, но между крестьянами вообще» (цитируется Лениным в кн. «Что такое «друзья народа»?», Соч., т. 1, 158).

Юность Успенского падала на 60-е гг.; в это время сложились его основные стремления. Идеи 60-х гг. оказали на него сильное влияние. Чернышевского Успенский ставил необыкновенно высоко. «Была в Петербурге одна личность, — писал он, — и притом личность такая, что положительно на всю Россию одна. На мое несчастье мне удалось быть свидетелем, как эта личность вдруг стушевалась». Разгром правительством революционного движения 60-х гг., закрытие «Современника» и «Русского слова» — двух руководящих журналов этого движения — было мучительно воспринято У. «Я готов был наложить на себя руки», — писал он, вспоминая это время.

Трудно изложить положительную систему миросозерцания У. Вспоминая 60-е гг. и среду молодых талантливых писателей, к к-рой он в то время принадлежал, У. писал в своей автобиографии: «Даже малейших определенных взглядов на общество, на народ, на цели русской интеллигенции ни у кого решительно не было». Было неопределенное, но сильное стремление к созданию такого общественного строя, в котором исключалась бы всякая эксплуатация, всякое угнетение, всякая «прижимка». Отсутствие солидного научного образования и незнание иностранных языков (Успенский знал только французский язык) и, следовательно, невозможность знакомиться с движением западноевропейской мысли, при тогдашней бедности русской лит-ры, еще более способствовали этой неопределенности положительного миросозерцания.

Развернувшееся в 60-х гг. движение революционной демократии У. воспринимал как начало широкого общественного движения, как начало коренного перелома всей жизни, всех общественных отношений, как начало «всемирного потопа», как он выражался.

У. обладал необыкновенно сильным, наблюдательным критическим умом. Естественно, что перед ним встал вопрос: какие общественные силы могут стать опорой нового движения? Движение 60-х гг., хотя и имевшее своей основой грядущую, еще только назревавшую в то время крестьянскую революцию, вначале много внимания уделяло городской бедноте, угнетенным и эксплуатируемым слоям городского населения; сюда и обратилось на первых порах внимание У. Изображению этих слоев и были посвящены его первые произведения, а в особенности серии очерков «Нравы Растеряевой улицы» и «Разорение» . Результаты наблюдений У. оказались самыми печальными.

В «Нравах Растеряевой улицы» и в «Разорении» У. описывает жизнь и быт города, через к-рый должна пройти строящаяся железная дорога, в к-ром имеется завод (город этот, очевидно, Тула). И здесь он видит те же печальные картины умирания и разорения. У. дал также ряд очерков, посвященных жизни, быту и настроениям столичной бедноты, но и здесь писатель не нашел ничего отрадного. Всюду он видел невероятное духовное убожество, жестокую борьбу из-за куска хлеба, мелкие дрязги и ссоры, а хуже всего с его точки зрения было то, что он не находил в этих задавленных людях попыток протеста, борьбы. «»Растеряева улица» покорно несет свое бремя — нужду». «Тише воды, ниже травы» — так озаглавливает У. одну из серий своих очерков. «Продолжительные страдания исчезли бесплодно, — пишет он, — не оставив ни одной капли вражды к причинам их». «Неужели — думалось мне — даже такие страдания не оставляют ничего, кроме молчания, бесследно уходят в землю, только страшат и еще ниже пригибают головы?». А про сироту Марфу (рассказ «По черной лестнице») он говорит, что «только в слезах и рыданиях она была свободна».

Это отсутствие протеста У. объясняет, с одной стороны, тем, что нужда слишком придавила этих несчастных людей, а с другой стороны — ощущением своего бессилия, порождающим чувство страха. «Русский человек пуглив, как травленый заяц, и боится вообще, без видимой причины, без наличной опасности».

Но в богатой и обширной галерее изображенных У. придавленных и пришибленных людей, к-рых жизнь сделала «тише воды, ниже травы», есть одно исключение. Это — один из героев очерков «Разорение» рабочий Михаил Иваныч.

Михаил Иваныч много претерпел в своей жизни. Он «по ночам ворочал на заводе в огне да пламени». Результатом «прижимки», по объяснению Михаила Иваныча, было «одурение и обнищание простого человека, что и можно было видеть на нашем рабочем, на нашем мужике». Сам Михаил Иваныч избежал этого одурения, ибо судьба столкнула его с революционно настроенным семинаристом Максимом Петровичем. Максим Петрович и его товарищи научили Михаила Иваныча грамоте. От них же он узнал и сущность всей «разбойничьей механики». «Страсть сколько я разбойников увидал», — говорит Михаил Иваныч. «Стал я тут понимать, почему это наш брат в дырьях, лаптях, например». Мысли, посеянные Максимом Петровичем, не выходят из головы Михаила Иваныча. Он всюду начинает проявлять непокорность и старается помешать окружающему разбойничеству. Работая на заводе, он однажды за какую-то «прижимку» арендатора завода запустил в него камнем, и хотя прямых улик против Михаила Иваныча не было, он все-таки просидел в тюрьме по подозрению шесть месяцев и был прогнан с завода «за бунты». Это еще более укрепило Михаила Иваныча в его негодующем протесте, но все протесты Михаила Иваныча не встречают в провинциальном городке никакого сочувствия. Он остается одиноким и бессильным. Он видит только, что новый уклад, который олицетворяется для него в образе железной дороги, «чугунки», подрывает корни старой прижимки. Здесь, как и в ряде последующих очерков («Книжка чеков» и «Злые новости» и др.), появление чугунки означает для У. начало установления новых, капиталистических отношений. Но Михаил Иваныч не видит вокруг себя элементов, на к-рые мог бы опереться его протест. Мысль Михаила Иваныча обращается к уехавшему в Петербург Максиму Петровичу. Чугунка, развитие капитализма должны помочь ему найти Максима Петровича, помочь рабочему сомкнуться с революционером. С нетерпением ждет он дня, когда пойдет первый поезд чугунки. Он едет на нем в Петербург, но там, несмотря на все свои усилия, он не может найти Максима Петровича, к-рый куда-то бесследно исчез. Вместо него он находит и там только безвольных, дряблых, гибнущих людей «тише воды, ниже травы».

В лице рабочего-бунтаря Михаила Иваныча мы видим человека, который «ничего не боится»; он готов к протесту, рвется к нему, но он одинок и не знает путей борьбы. Он хочет укрепить свои силы, сомкнувшись с революционером Максимом Петровичем, но смычка эта не удается. И если оказывается слабым рабочий Михаил Иваныч, оторванный от революционеров, то так же слабы и революционно настроенные городские интеллигенты, не имеющие опоры в широких народных массах. По словам У., это «группа ничтожная численно с собирательным студентом Ивановым во главе».

Побывав за границей — в Германии, Франции, Бельгии, Англии, — У. увидел там совершенно иную картину общественных отношений. Он увидал там прежде всего отсутствие «всеобщего страха»: «Во Франции, — писал он, — народ сам хозяин себе». Он увидал там далее — в особенности в Англии — яркую картину классового расслоения, социальных контрастов и простоту и ясность классовой борьбы, к-рую так пытались затушевать интеллигенты-народолюбцы. В лице расстреливаемых бойцов Парижской коммуны он увидел людей, к-рые с развернутым знаменем смело борются за конечные идеалы коммунизма, в то время как в России он, за редким исключением, наблюдал среди интеллигенции только «коммунаров с возможностью довольствоваться и философией копейки серебром».

В Западной Европе возникновение пролетариата и развитие его классовой борьбы были следствием развития капитализма. Естественно было, что и относительно России Успенский обратил внимание прежде всего на те результаты, к которым ведет у нас начавшееся развитие капитализма. Еще в «Разорении» он отметил, что это развитие наносит удар старым, дореволюционным методам «прижимки».

В 1875 У. поместил в «Отечественных записках» интересный очерк «Злые новости». В нем он описывает перемены, к-рые несет с собой в глухую провинцию начало развития капитализма в виде пароходов и железных дорог. Под их влиянием начинается развал старой патриархальной жизни, а кроме того в мирно спавшее захолустье пришла мысль, пришла потребность думать.

Но Россия того времени переживала период первоначального накопления, т. е. стадию, на к-рой еще слабо сказывалось влияние развития капитализма как силы, порождающей пролетариат. Зато на этой стадии очень резко выступала разрушительная сила капитала, разоряющего массы крестьянства и ремесленников и жестоко их эксплуатирующего. Вероятно, под влиянием этих последних впечатлений У. не закончил своей серии «Злые новости». В 1876 он начал в «Отечественных записках» серию «Новые времена, новые заботы»; в одном из очерков этой серии — «Книжка чеков» — он дал картину хищнического и грабительского действия капитала на деревню, в к-рую он проникает. Итак, надежда на то, что развитие капитализма создаст опору для «всемирного потопа», отодвигалась далеко в будущее. У. сперва обращал очень мало внимания на крестьянство. Обнаружившееся отсутствие опоры среди городских слоев населения, с одной стороны, и развитие народнического движения с его «хождением в народ» — с другой, направили внимание У. в сторону деревни. Но его наблюдения оказываются очень далекими от радужных надежд народников относительно прочности старых «устоев» деревенской жизни — земельной общины, артели, «мира» и т. п. — и возможности развития этих институтов в сторону социализма. У. отчетливо видел, что капитал уже глубоко проник в хозяйственную жизнь деревни и быстро разлагал там старые патриархальные отношения, а на их место устанавливал новые отношения, характеризующиеся властью денег.

«Кто не сер, у кого нужда не съела ума, кого случай или что-либо другое заставило подумать о своем положении, кто чуть-чуть понял трагикомические стороны крестьянского житья, тот не может не видеть своего избавления исключительно только в толстой пачке денег, только в пачке, и не задумается ни перед чем, чтобы добыть ее». «Стройность сельскохозяйственных земледельческих идеалов беспощадно разрушается цивилизацией». «Кулацкий ум и кулацкое знание всегда настолько сильны и основательны, чтобы если не убедить, то заставить молчать небольшую кучку пытающихся рассуждать деревенских людей. А за этой кучкой стоит сплошная масса народа, которая покорно, аккуратно, как машина, выносит на своих плечах тяжелое бремя и старых и новых порядков». «Никакой общественной жизни, никакой общественности тут (в деревне) нет, и практиковать ее не на чем». Если и впредь дело пойдет тем же путем, то «через десять лет — много, много — Ивану Ермолаичу и ему подобным нельзя будет жить на свете». Таковы были выводы, к к-рым привели У. уже его первые наблюдения в деревне. У. подчеркивал, что вся жизнь крестьянина того времени всецело определялась властью природы. Природа «вкореняет в сознание крестьянина идею о необходимости безусловного повиновения», повиновения богу, царю, попу, становому. А отсюда вытекало следствие, что для интеллигента-революционера, борющегося против этих авторитетов, нет почвы, нет опоры в деревне. «Для сохранения русского земледельческого типа, русских земледельческих порядков и стройности, основанной на условиях земледельческого труда, всех народных и частных общественных отношений необходимо всячески противодействовать разрушающим эту стройность влияниям; для этого необходимо уничтожить все, что носит мало-мальски чуждый земледельческому порядку признак: керосиновые лампы, фабрики, выделывающие ситец, железные дороги, телеграфы, кабаки, извозчиков и кабатчиков, даже книги, табак, сигары, папиросы, пиджаки и т. д. и т. д…. Но если бы такое требование было на самом деле предъявлено, то едва ли бы нашелся в настоящее время хоть один человек, который бы определил его иначе, как крайним легкомыслием».

«И выходит поэтому, — заключает У., — задача поистине неразрешимая: цивилизация идет, а ты, наблюдатель русской жизни, мало того, что не можешь остановить этого шествия, но еще, как уверяет тебя и доказывает сам Иван Ермолаич, не должен, не имеешь ни права, ни резона соваться… Итак, остановить шествия ты не можешь, а соваться не должен».

У. — один из очень немногих представителей революционной демократии, который благодаря сильному уму и глубокой проницательности сумел сохранить революционные идеи 60-х гг. и в условиях 70-х гг. Впрочем, влияние народничества все-таки довольно сильно сказалось на У. в 80-х гг. благодаря тому, что жить и работать ему приходилось в окружении народничества, и в частности благодаря сильному влиянию на него Н. К. Михайловского. Издавая собрания своих сочинений, Успенский иногда не включал в них такие произведения, к-рые резко противоречили народничеству (напр. «Злые новости»). Другие свои очерки он переделывал для собраний сочинений на народнический лад и делал в них купюры. Таким образом в его очерках конца 70—80-х гг. заметна довольно сильная двойственность: с одной стороны, — в особенности там, где он впадает в публицистику, — видна идеализация крестьянства, а с другой стороны, там, где он выступает художником и наблюдателем, мы видим самую трезвую суровую правду о деревне и о крестьянстве. Эта горькая правда возбуждала часто большое недовольство У. среди сентиментально настроенных народников. Так, напр., В. Фигнер писала в своих воспоминаниях: «Он живописует лишь одни отрицательные стороны мужика, и тошно смотреть на это жалкое, забитое материальными интересами человеческое стадо… Неужели в деревенской жизни и в душе мужицкой нет просвета?.. Зачем же рисовать мужика такими красками, что никому в деревню забраться не захочется и всякий постарается стать от нее подальше?». В ответ на эти упреки У. с иронической улыбкой отвечал, что от него требуют «шоколадного мужика». Такое же недовольство отсутствием идеализации деревни и суровой правдой о ней мы видим и в статье Плеханова «Об чем спор?», написанной им еще в то время, когда он был народником.

Дарование тонкого художника-наблюдателя предохранило У. от сколько-нибудь последовательного подчинения народничеству. В его очерках не видно таких характерных для народничества черт, как стремление к «слиянию» интеллигента с крестьянством («жутковато и страшновато жить в этом людском океане», — писал он, имея в виду крестьянскую массу), как идеализация общины, «мира», артели и т. п. «устоев», убеждение в том, что в России нет пролетариата и что ей предстоит особый, не сходный с Западной Европой путь развития к социализму. Вот что писал У. об этой последней идее: «Измученному обществу пришла мысль остановить маховое колесо европейских порядков, увлекавшее нас на ненавистный путь всяческой неправды, нас, которые не хотят ее, которые хотят «по чести», «по совести» и все такое… И вот в спицы этого колеса стали засовывать разные препятствия, оказавшиеся, впрочем, весьма ненадежными: колесо продолжало размахивать, вышвыривая те, большей частью бумажные, препятствия, которыми хотели его остановить; славянская раса, славянская идея, православие, отсутствие пролетариата и т. д. — все это, доказанное на огромном количестве листов бумаги, было сломано и растрепано не перестававшим махать колесом, которое как бы говорило при этом русскому человеку: все это вздор; пролетариат у тебя есть и будет в большом количестве… Фарисей! Обманщик! Сам обворовывающий себя и жалующийся на какую-то Европу, обманщик! Лжец, трус, лентяй!»

Итак, никакого самостоятельного для России пути развития к социализму, минуя капитализм, У. но видел. Развитие капитализма и его неизбежную гибель он считал несомненным: «Конечно, купон будет уничтожен, но не так, чтобы очень скоро. Напротив, в его биографии будут еще небывало блестящие страницы», — писал У. в конце 80-х годов. Развитие капитализма в России по мере того, как оно становилось фактом, все более интересовало У., и в конце 80-х гг. он серьезно намеревался написать серию очерков «О пришествии купона», к-рые он хотел озаглавить «Власть капитала» или «Проступки господина Купона».

В 1887 исполнилось 25-летие лит-ой деятельности У. В числе массы приветствовавших его писем он получил с Урала письмо, написанное группой рабочих, приветствовавших его как своего любимого писателя. У. был в восторге от этого письма, которое показало ему, что те рабочие-одиночки, к-рых он рисовал в «Разорении» в лице Михаила Иваныча, вырастают в крупную общественную силу, к-рая сумеет организовать борьбу против хищничества господина Купона и «прижимки» над «простым человеком». Рост этой новой общественной силы У. отметил в своем ответе «Обществу любителей Российской словесности», избравшему его своим почетным членом, радостно указывая на эти массы нового, грядущего читателя, нового, свежего «любителя словесности».

Значительная независимость от реакционно-утопических идей народничества обеспечила лит-ому творчеству У. ряд преимуществ по сравнению с народнической беллетристикой: У. чужд свойственный ей натурализм, этнографизм, бесформенность. Типичность показа жизни, большая сила критического реализма, яркость сцен отличают очерки У. Ранним произведениям У. («Нравы Растеряевой улицы» напр.) свойственны еще элементы бытовизма. Герои здесь — бытовые маски (Калачев и др.). Но уже в «Разорении» У. дает представление о развитии характера (Черемухин). Правда, многочисленные образы этого времени очень напоминают друг друга (Черепков, Черемухин, П. Хлебников, Певцов и др.). Со времени перехода к деревенской тематике (1877) круг образов Успенского значительно расширяется (разного рода баре и разнообразного положения и состояния крестьяне), причем автора интересует не столько судьба каждого из них в отдельности, сколько общественные интересы, ими представляемые. Отсюда широта и разносторонность социальной характеристики этих образов (Иван Афанасьевич, Иван Ермолаич и мн. др.). В позднейших переделках старых произведений и новых вещах (70—80-е гг.) У. избегает также лексического натурализма, заменяя провинциализмы и диалектизмы общеупотребительными словами. Как и у всех наших революционных просветителей, мы наблюдаем и у Успенского тягу не только к художественной, но и к публицистической пропаганде своих идей. Публицистические элементы его очерков значительны. Да и в самой структуре его художественных произведений эта особенность резко сказывается прежде всего в сюжетостроении: действие ведет обычно сам автор, отнюдь не прячась за поступки героев, открыто доказывая ими свои идеи. Успенский в основном писал в жанре очерков. Пытливая, напряженная мысль У., стремившаяся прежде всего к открытию новых сторон русской жизни, не успевала обобщать ее явления в сложных формах повестей и романов.

Н. Мещеряков

УСПЕНСКИЙ Николай Васильевич

— русский писатель. Р. в семье священника в селе Ступине, Ефремовского уезда, бывш. Тульской губ. Двоюродный брат Глеба Успенского. Учился в духовной семинарии, а затем в Медико-хирургической академии и Петербургском ун-те, но курса не окончил. Лит-ая деятельность началась в 1857 («Старуха», напечат. в «Сыне отечества»). Успенский, сблизившись с Некрасовыми Чернышевским, стал сотрудником «Современника». В 1861 по совету и при поддержке Некрасова Успенский ездил в Париж и Италию, где знакомился с западноевропейской жизнью. В этом году У., резко настроенный против самодержавия, «обманувшего народ», был наиболее близок к революционно-демократическому лагерю. Обидевшись на Некрасова, У. порвал с «Современником». В дальнейшем пробовал быть учителем (в Яснополянской школе Л. Н. Толстого, в Оренбурге и Москве) и продолжал писать, печатаясь в «Отечественных записках» и «Вестнике Европы». Педагогические занятия малоуживчивого У. кончились отставкой. В 1878 У. женился, а с 1884, после смерти жены (1881), началась бродяжническая, полная голода и нужды жизнь. У. продолжал писать теперь в «Русском вестнике» и бульварном «Развлечении». Одинокий и забытый, Успенский кончил жизнь самоубийством.

Ранние рассказы У. («Старуха», «Поросенок», «Грушка», «Змей» и др.) посвящены изображению дореформенной деревни и отражают радикальные демократические настроения писателя, его идейную близость к революционно-демократической интеллигенции. Показывая в этих рассказах забитость, бесправие и неразвитость крестьянской среды, У. выступал против крепостного строя и либерализма («Хорошее житье», «Сельская аптека»). Глубоко реалистический характер рассказов У., раскрывавших истинное положение крестьянства, обеспечил им широкий успех. Наиболее выдающимся рассказом был «Обоз» , посвященный жизни неграмотного и забитого крепостного крестьянина.

Правда, показанная У., и глубокое сочувствие писателя народу обусловили высокую оценку рассказов революционно-демократической критикой. В статье «Не начало ли перемены?» Чернышевский приветствовал У., сумевшего «глубоко заглянуть в народную жизнь и так ярко выставить… коренную причину ее тяжелого хода».

В дальнейшем У. написал ряд рассказов и очерков, описывающих провинциальную среду («Уездные нравы»), знакомое ему духовенство («Работник», «Бурсацкие нравы» и др.), учительство, студенчество («Студент», «Межедворов» и др.) и фабричных рабочих (пьеска «Странницы»), не оставляя, однако, и деревенской тематики. Большинство новых произведений У. успеха не имело, в особенности в силу того, что они потеряли свою остроту, стали описательными. Наиболее художественно ценные повести У. этого периода — «Федор Петрович» , «Старое по-новому» , написанные о буржуазии и земстве в деревне, прошли незамеченными. Народническая критика (Скабичевский) резко выступала против У., произведения к-рого чужды народнической идеализации общинных «устоев». Постепенно У. стал «забытым писателем», творчество к-рого, как одного из «шестидесятников» и соратников революционно-демократической реалистической лит-ры, снова привлекло к себе внимание лишь после Великой Октябрьской социалистической революции.

Основное значение очерков У. определяется их правдивостью, силой критического реализма, свойственной им. Наиболее ярким средством художественной характеристики, каким располагал У., был язык его героев. У. очень умело воспроизводил многообразие оттенков разных говоров, охотно прибегал к сказу (напр. «Поросенок», рассказанный деревенской просвирней, «Грушка» — торговцем, «Хорошее житье» — целовальником, и т. д.). Очерки У. подчас подымались до уровня тонко написанных новелл, избегая прямой, голой тенденциозности, выражая идею прежде всего показом самой жизни. Так в «Хорошем житье» он обличает кабатчика, не говоря от себя ни единого дурного слова о нем. У Успенского мы находим ряд рассказов, где он прибегает к шаржу и гротеску («Обоз», «Змей» и др.). Это были зародышевые формы того же рода, какой нашел себе место в творчестве Щедрина, в его «Истории одного города», в «Сказках». Как и Щедрина, У. толкало к гротеску остро ощущавшееся просветителем противоречие между действительной и разумной жизнью. Гротескные сцены и образы У. не имели, разумеется, силы и глубины щедринской сатиры. При всех достоинствах своих очерков У. все же часто не шел дальше натурализма и шаржа.

А. Е.

Успенский Николай Дмитриевич

(3.I.1900,Новгородск. губ. — 23.VII.1987, Санкт-Петербург)

Литургист, историк Церкви, музыковед.

Из семьи священника.

Родился в семье священника, родители с малых лет прививали своим детям, которых в семье было шестеро, любовь к Богу и храму. В семье часто играли на музыкальных инструментах и пели. Дети унаследовали от своих родителей любовь к музыке и пению. Все они впоследствии получили музыкальное образование. В храме, где истово, благоговейно и проникновенно служил о.Димитрий у Николая зародилась любовь к церковным службам. Начальное образование Николай получил в земской школе, по окончании которой поступил в Старорусское духовное училище. В 1913 г. после окончания училища поступил в Новгородскую Духовную Семинарию, после окончания 4 класса он был переведен в 5 класс, но Семинария была закрыта. Не имея возможности продолжить богословское образование, Николай Дмитриевич в 1918-1920 гг. служил в церкви. В 1920г. был призван в Красную армию, где служил до 1922г. Так как отец Николая Дмитриевича протоиерей Димитрий был арестован по ложному обвинению в хищении из Никольского храма, то привлекли и его. (О. Димитрий Успенский был расстрелян после третьего ареста в 1937 г. Об о. Дмитрии Успенском см. в базе «Новомученики и Исповедники Русской Православной Церкви XX века»). От Николая, как служившиего в храме, потребовали «сдать награбленное», сдавать было нечего, и Николай Дмитриевич категорически отверг обвинение. Всех отказавшихся от добровольной сдачи ценностей арестовывали и помещали в «парилку» в одном из многих подвалов «Большого дома» (Литейный проспект, 4). «Парилками» служили небольшие камеры, которые до отказа набивали людьми. Сесть при этом было невозможно. Стояли сутками. Ноги начинали распухать. Начинались обмороки. Кого-то при этом водили на пытки. От всего этого у некоторых начинал мутиться разум. Таких приводили к дверям квартир, бросали на лестничной площадке, звонили в дверь и уходили. Николай Дмитриевич, хранимый Богом, ушел из тюрьмы на своих ногах. (Потом, уже в пожилом возрасте ноги у него очень болели и периодически распухали.) В 1922 г. поступил в Петроградский Богословский институт. В институте становится учеником профессора А.А.Дмитриевского. В 1925г. Богословский институт был преобразован в Высшие Богословские курсы, куда и перешел Николай Дмитриевич. Весной 1925г. молодой ученый представил своему учителю труд «Происхождение чина агрипии, или всенощного бдения, и его составные части», вскоре состоялась и успешная защита кандидатской работы. Николай Дмитриевич был оставлен на курсах профессорским стипендиатом, с 1927 г. и секретарем совета. Однако это звание не обеспечивало материально, и ему приходилось зарабатывать на хлеб переписыванием нот и, работая в храме регентом. Закрытие духовных учебных заведений в 1928 г. означало конец научной деятельности и Николай Дмитриевич решает получить музыкальное образование. Полный курс обучения в Государственной академической капелле он прошел вместо 4 лет за 3 года, получив квалификацию дирижера хора и учителя пения. Учась и в институте и техникуме, Николай Дмитриевич периодически служил в родном храме регентом. Еще в 1926г. Николай Дмитриевич женился на Наталии Ивановне Шторр. В конце 1929г. она была арестована за помощь своему свекру и была выслана в Иркутскую область. Три года Николай Дмитриевич в составе Симфонического оркестра ездил в Иркутск на гастроли, где добивался свидания с женой. В 1931г. его вызвали в НКВД и потребовали отречься от отца — «врага народа». Он решительно отказался. Тогда его лишили избирательного права, что означало лишение всех гражданских прав. Всех лишенцев отправляли на принудительные ночные работы: ремонтировать дороги, трамвайные пути и т.п. Причем за тяжелый труд ничего не платили. Николай Дмитриевич обратился к М.И.Калинину с просьбой о снятии статуса «лишенца». В июле 1932г. ему прислали выписку из протокола заседания Президиума ВЦИК об удовлетворении ходатайства и восстановлении в правах. После восстановления в правах Николай Дмитриевич поступил в консерваторию по историко-теоретическому факультету и получил специальность музыковеда. В Консерватории работал преподаветелем с перерывом в военные годы. В 1939-1942 гг. был директором Музыкального педагогического училища. В 1941-1945гг. (все годы войны) одновременно являлся начальником отряда противовоздушной обороны (ПВО). При одном из налетов в 1941г. Николай Дмитриевич был тяжело контужен. В результате он получил инвалидность II группы. Во время войны в Ленинграде работала только одна музыкальная школа, в которой и преподавал Успенский. В 1942-45 гг. регент Николо-Богоявленского собора. Член Поместного Собора Русской Православной Церкви в 1945 г. В 1944-46 гг. преподаветель Пастырских курсов. С 1946 г. доцент по кафедре литургики Ленинградской Духовной Академии, профессор (с 12.06.1947г.). Одновременно руководил регентским классами при Ленинградских духовных школах. 22 июня 1949г. Николай Дмитриевич защитил диссертацию на тему «Чин всенощного бдения в Греческой и Русской Церквах» за которую был удостоен степени магистра богословия. В области литургических исследований Николай Дмитриевич явился последовательным продолжателем принципов и методов исторической школы, ярким представителем которой явился его учитель, ученый-литургист с мировым именем А.А.Дмитриевский. До 1954г. Николай Дмитриевич совмещал деятельность в Духовной Академии и консерватории, 28 декабря 1946г. он защитил в консерватории диссертацию на тему «Лады русского севера» и был удостоен степени кандидата искусствоведения. К концу 1953г. им была написана докторская диссертация «Профессиональная музыка в России до XVII века». Диссертация была отвергнута по идеологическим соображениям (решением совместного заседания кафедр марксизма-ленинизма и теории музыки), но на этом деле не кончилось. Его обвинили в «пропаганде церковщины». Состоялось «общее собрание коллектива», на котором его обвинили в опасной идеологической тенденции. Ему бросили обвинение: «Что пишет в своей анкете Успенский: сословие родителей — духовное, отец — служитель культа, священник!..» В конце концов собрание пришло к «общему мнению о недопустимости внедрения вредоносной идеалистической идеологии в здоровом сознании молодых советских музыкантов». Преподавателю Н.Д.Успенскому было предъявлено категорическое требование «покаяться и отречься», а также оставить работу в Духовной Академии как несовместимую с работой в советском вузе… Николаю Дмитриевичу пришлось уйти из консерватории, подав заявление об уходе с мотивировкой «в связи с обострением сердечной болезни». И это было правдой: чуткое и легко ранимое от природы, изъявленое увечьями двух войн, бесконечных скорбей, лишений и утрат, его сердце уже едва выдерживало все усиливающий натиск лжи и умело разработанный режим травли административных тузов, вдохновляемых некоторыми «коллегами»… Свою же докторскую диссертацию, отвергнутую кафедрой теории музыки в консерватории Николай Дмитриевич в полноценном виде и под более соответствующим названием «История богослужебного пения Русской Церкви (до середины XVIIв.)» он предоставил на рассмотрение Ученого совета Московской Духовной Академии. 10 августа 1957г., за этот труд ему была присуждена степень доктора церковной истории. В 1956-58 гг. член богослужебно-календарной комиссии Священного Синода. Кроме того, Николай Дмитриевич был членом редколлегии «Богословских трудов», с самого начала их издания, членом Международной комиссии издания памятников славянской музыке при Международном комитете славистов. С середины 1950-х годов Николай Дмитриевич регулярно выезжает за рубеж по приглашению глав европейских церквей на всемирные богословские экуменистические конференции, съезды, межконфессиональные собеседования. Он член Поместных Соборов 1945г. и 1971г., в 1950-1960гг. — постоянный член нескольких комиссиий при Св. Синоде. В 1960-х годах произошло несколько чудесных событий в творческой жизни Николая Дмитриевича, светские издательства предложили опубликовать несколько его сочинений: «Древнерусское певческое искусство», «Образцы древнерусского певческого искусства», которые были потом переизданы, причем большими тиражами. Награды: орден Отечественной войны I степени, медали «За оборону Ленинграда», «За доблестный труд в Великой Отечественной Войне 1941-1945гг.» и др., орден святого равноапостольного князя Владимира III степени, орден святого равноапостольного князя Владимира II степени, орден Преподобного Сергия Радонежского III степени, орден Преподобного Сергия Радонежского II степени, Орден Офицера Святого Гроба (Иерусалимского Патриархата) (крест с частицей древа Креста Господня), Орден свв. Первоверховных Апостолов Петра и Павла (Антиохийского Патриархата), Орден св. Апостола Андрея Первозванного (Константинопольского Патриархата), Ордена Румынского Патриарха II степени, Ордена равноапостольной Марии Магдалины (Варшавского Патриархата), Почетный доктор Фессалоникийского университета имени Аристотеля, Свято-Владимирской академии в Нью-Йорке, Богословского факультета Сербской Православной Церкви. Почетный член Московской Духовной Академии, заслуженный профессор Ленинградской Духовной Академии. 7 июля 1987г. у Николая Дмитриевича случился сердечный приступ его перевезли в Ленинград, где на следующий день его причастили Святых Христовых Таин. Вечером 22 июля Н.Д.Успенский вновь причастился и через несколько часов мирно отошел ко Господу. В этот же день в Иоанно-Богословском храме митрополит Ленинградский и Новгородский Алексий (будущий Патриарх) в сослужении ректора Ленинградских Духовных школ протоиерея В.Сорокина совершили первую панихиду о новопреставленном Николае. Перед началом панихиды Владыка сказал проникновенное слово о почившем, отметив его научно-богословскую деятельность, труды и служение Церкви. Отпевание было совершено в Никольском кафедральном соборе. Похоронен на Серафимовском кладбище, рядом с храмом. (Источник сведений: база ПСТБИ «Новомученики и Исповедники Русской Православной Церкви XX века»).

Основные труды: «Происхождение чина агрипнии или всенощного бдения и его составные части». Сочинение на степень кандидата богословия, рукопись, 260 стр., 1925 г. Чин Воздвижения Креста Господня. Историко-археологический очерк. 25 стр. Машинопись. 1944 г. Святая Четыредесятница. Историко-археологическая справка. ЖМП за 1945 г. № 3. Деятели русской музыкальной культуры (Ведель, Турчанинов, Потулов, Воротников, Виноградов, Бахметов, Львовский, Азеев, Лисицын, Тернов), 50 стр. Машинопись. Принята в 1945 г. Государственным центральным музеем музыкальной культуры для биографического словаря «Деятели русской музыкальной культуры». «Лады русского Севера». Диссертация на степень кандидата искусствоведческих наук. 300 стр. Машинопись. 1946 г. Представлена в Ленинградскую государственную консерваторию. (изд. в 1973 г.). Значение ладовой основы в хоровом народном пении. 80 стр. Машинопись. 1947 г. Временник Ленинградской государственной консерватории. Курс лекций по литургике применительно к программе 1 курса Духовной Академии. 462 стр. Машинопись . 1947 г. Представлен в библиотеку ЛДА. Чин всенощного бдения в Греческой и Русской Церкви. Магистерская диссертация. 984 стр. Машинопись. 1949 г. Представлена в ЛДА . Речь перед защитой 22/IV 1949 г. диссертации на соискание ученой степени магистра богословия на тему: «Чин всенощного бдения в Греческой и Русской Церкви»(Историко-археологическое исследование). ЛДА., 1949. Митрополит Ленинградский и Новгородский Григорий и его деятельность. (Машинопись). Л., 1949. Христианская православная вечерня (Историко-Литургический очерк). Л., 1950. Христианская православная утреня (Историко-литургический очерк). (Машинопись). Л., 1952. Апостольская традиция светильничного благодарения, как основа Православной вечерни (Историко-литургический очерк). (Машинопись). ЛДА, 1953. История и значение праздника Рождества Христова, ЖМП, 1956, № 12. «История богослужебного пения Русской Церкви до середины XVII в.»: Докторская дис. МДА, 1957. Православная вечерня (Историко-литургический очерк)// «Богословские труды», №1, 1959. «Византийское пение в Киевской Руси» // Труды XI Византологического конгресса, Мюнхен, 1960 г. Молитвы Евхаристии святителя Василия Великого и святителя Иоанна Златоуста (в чине Православной Литургии). // Богословские Труды. №2, М., 1961. Тропарь ап. Луке в греческом его подлиннике // Богословские Труды. №2, М., 1961. «Святые места в Иерусалиме на сегодня» (ЖМП, 1961, № 5-7) «Задачи Православного богословия в современной жизни Церкви». ЖМП 1962. № 9. О Гоаре (предисловие к статье Б.И.Сове об А.А.Дмитриевском) // Богословские Труды, №4. Из личных воспоминаний об А.А.Дмитриевском // Богословские Труды, №4. Кондаки св. Романа Сладкопевца // Богословские Труды, №4. Спасающие и освящающие действия Божии через Святого Духа в богослужении и таинствах. // Богословские Труды. №5 Псалмодия — Псалмы — Псалтирь, МЭ, т.4 (там же помещено мн. др. статей У.). «Древнерусское певческое искусство», 1965, 1971. Отзыв на статью М. Ковалевского «Русская православная церковная музыка» (Париж. 1966. 25 стр. машиноп.) «Тайная вечеря и трапеза Господня» (ЖМП, 1967, № 3-4) «Образцы древнерусского певческого искусства», 1968, 1971. Анафора (Опыт историко-литургического анализа). //Богословские Труды, №13, М., 1975. «Коллизия двух богословий в исправлении русских богослужебных книг в 17 веке» //Богословские Труды, №13, М., 1975. Литургия Преждеосвященных Даров (Историко-литургический очерк). //Богословские Труды, №15, М., 1976. К вопросу о происхождении Литургии Преждеосвященных Даров. //Журнал Московской Патриархии, 1976, №3. К истории богословского образования в Ленинграде. ЖМП. 1977. № 14 Отзыв на «Сравнительно-богословский анализ» статьи «Анафора», датированный 20 февраля 1977 г. (28 стр. машинописи). Чин всенощного бдения на православной Востоке и в Русской Церкви (гл.I-VI). //Богословские Труды, №18-19, М., 1978. Византийская литургия (историко-литургическое исследование) // Богословские Труды №№21-26. Отзыв на курсовое сочинение студента IV курса архимандрита Михаила Болиастиса «История Литургии святого апостола Иакова». Л., 1981. «Византийская литургия. Анафора», 2003.

О нем:

Успенский Владимир Леонидович , специалист по истории, религии и культуре Монголии и Тибета. В 1981 окончил восточный факультет ЛГУ (кафедра монгольской филологии). Аспирант ЛО ИВ АН СССР (1981–1984), м. н. с. (с 1984), ученый секретарь ЛО ИВ АН по международным научным связям (1986–1991), с. н. с. (10.2005–11.2007), и. о. вед. н. с. Сектора тюркологии и монголистики, заведующий Тибетским фондом (2005). В 1992–1996 и в 2002–2005 принимал участие в работе по компьютерной каталогизации Тибетского фонда института. С ноября 2007 работает на восточном факультете СПбГУ, проф., с 2009 по 2016 и с января 2019 г. по настоящее время заведующий кафедрой монголоведения и тибетологии. В 1996–1997 приглашенный профессор института изучения языков и культур Азии и Африки при Токийском университете иностранных языков (г. Токио, Япония). Канд. ист. наук (25.12.1985), тема диссертации «Сочинения гуна Гомбоджаба как памятник монгольской историографии XVIII века»; доктор ист. наук (2004), тема диссертации «Тибетский буддизм в Пекине при династии Цин (1644–1911) в культурно-историческом контексте эпохи».

У. составил и опубликовал на английском языке (1999–2000; 2001) каталог коллекции монгольских рукописей и ксилографов, хранящейся в библиотеке СПбГУ; написал серию статей о собраниях книг, поступивших в библиотеку от известных монголоведов XIX в.: О. М. Ковалевского (2004), А. В. Попова (2007) и др. Кроме того, осуществил издание уникальной рукописи монг. перевода энциклопедического сочинения Пакпа-ламы «Объяснение познаваемого» из собрания СПбГУ (2006). Под руководством и при участии У. была подготовлена коллективная монография, посвященная коллекции рукописей и ксилографов на восточных языках, хранящейся в библиотеке СПбГУ (2014).

У. много занимался Тибетским фондом СПбФ ИВ РАН (ныне ИВР РАН). Он написал статьи о П. Л. Шиллинге фон Канштадте (2011) и преподавателе КДА иеромонахе Амфилохии (2006), чьи коллекции (во втором случае это были книги из библиотеки КДА) вошли в собрание АМ. Ему принадлежит презентационная статья, посвященная российско-американскому проекту по составлению электронного каталога Тибетского фонда (1996). Ввел в научный оборот выявленную им рукописную копию «Тайной автобиографии» Далай-ламы V с обширными иллюстрациями (1996), а также подготовил презентационный CD-ROM по этой рукописи. Материалы Тибетского фонда использованы и в некоторых других его публикациях (1997, 2015).

В 1997 У. опубликовал в Японии книгу о маньчжурском принце Юньли (1697–1738), который был блестящим знатоком тибетского буддизма, лично общался с Далай-ламой VII и сам писал сочинения на буддийские темы на монгольском языке. В книге (2011) У. подвел итог своим многолетним исследованиям о расцвете тибетского буддизма в Пекине при маньчжурской династии Цин: о ламах Пекина и их высоких покровителях, буддийских храмах, книгопечатании, изготовлении предметов религиозного искусства.

Основные работы: Коллекция О. М. Ковалевского в собрании восточных рукописей и ксилографов библиотеки Санкт-Петербургского университета // Монголовед О. М. Ковалевский: Биография и наследие (1801–1878). Казань: Алма-Лит, 2004. С. 231–250; Поездка иеромонаха Амфилохия в Монголию в 1912–1914 гг. // ППВ. 2006, № 1 (4), С. 137–44; Экспедиция барона П. Л. Шиллинга фон Канштадта в Сибирь в 1830–1832 годы и ее значение для тибетологии и монголоведения // Междунар. науч.-практ. конф. «Рериховское наследие». Т. VIII: Н.К. Рерих и его современники. Архитекторы и архитектура. Восток глазами Запада. СПб.: Музей-ин-т семьи Рерихов, 2011. С. 291–295; Тибетский буддизм в Пекине. СПб.: Принт, 2011; Рукописи и ксилографы на восточных языках в Научной библиотеке им. М. Горького СПбГУ / Под ред. В. Л. Успенского. СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2014; The Life and Works of Ngag-dbang bkra-shis (1678–1738), The Second Abbot of the Bla-brang bKra-shis-‘khyil Monastery // Tibetan Studies: Proceedings of the 7th Seminar of the International Association for Tibetan Studies. Vol. 2. Graz 1995. Wien: Verlag der Osterreichischen Akademie der Wissenschaften, 1997. P. 1005–1010; Two Years of Cataloguing of the Tibetan Collection in the St. Petersburg Branch of the Institute of Oriental Studies: Some Problems and Perspectives // Manuscripta Orientalia. 1996, vol. 2, no. 1, March. P. 51–53; The Illustrated Manuscript of the Fifth Dalai Lama’s «Secret Visionary Autobiography” Preserved in the St. Petersburg Branch of the Institute of Oriental Studies // Ibid. P. 54–65; Prince Yunli (1697–1738): Manchu Statesman and Tibetan Buddhist. Tokyo: Institute for the Study of Languages and Cultures of Asia and Africa, 1997; Catalogue of the Mongolian Manuscripts and Xylographs in the St. Petersburg State University Library / Compiled by V. L. Uspensky with Assistance from O. Inoue; Ed. and Foreword by T. Nakami. Tokyo: Institute for the Study of Languages and Cultures of Asia and Africa, 1999–2000 (Переиздание в твердом переплете и в одном томе, вместе с указателями и небольшими дополнениями: 2001); «Explanation of the Knowable” by ’Phags-pa bla-ma Blo-gros rgyal-mtshan (1235–1280) / Facsimile of the Mongolian Translation with Transliteration and Notes by Vladimir Uspensky; With Special Assistance from Inoue Osamu; Preface by Nakami Tatsuo. Tokyo: Research Institute for Languages and Cultures of Asia and Africa, 2006; Tibetan-Mongolian Bilingual Books Printed in Beijing under the Auspices of Prince Yunli (1697–738) // Imprimer sans profit? Le livre non commercial dans la Chine impériale / Textes édités par Michela Bussotti et Jean-Pierre Drège. P.: Librairie Droz, 2015. P. 553–68.

А. В. Зорин

Публикации ( cписок всех публикаций)

Успенский В.Л. О создании CD-ROM’a c текстом «Тайной автобиографии» пятого Далай-ламы из собрания СПб ФИВ РАН.

Успенский B.Л. Жизнь и труды академика Василия Павловича Васильева: Размышления по поводу 200-летнего юбилея // Новый исторический вестник. №2(60), 2019. С. 108‒120.

Успенский В.Л. Монгольский ученый-полиглот XVIII века Гомбоджаб о школе чань китайского буддизма // Россия – Китай: история и культура: сборник статей и докладов участников ХII Международной научно-практической конференции. Казань: Издательство «Фэн» АН РТ, 2019. С. 500–503.

Успенский В. Л. Tри русские могилы в Токио / .

Успенский В. Л. Малоизвестные аспекты научной деятельности академика В. П. Васильева // Академик В. П. Васильев (1818–1900) как исследователь истории и культуры Китая, Тибета и Монголии. К 200-летию со дня рождения. 4 апреля 2018 г. Программа и тезисы Всероссийской научной конференции. СПб: Свое издательство, 2018. С. 32—34.

Успенский В. Л. О некоторых источниках «Монгольско-русско-французского словаря» О.М. Ковалевского // Первые Ковалевские чтения: тезисы материалов международной научной конференции, посвященной 185-летию создания кафедры монгольской словесности в Казани (24‒26 сентября 2018 г.). Казань: Изд. АН РТ, 2018. С. 66—67.

Успенский В. Л. Политика маньчжуров в отношении монголов в период от провозглашения династии Цин (1636 г.) до падения династии Мин (1643 г.) // З.К.Касьяненко — Учитель и монголовед. Материалы Международной конференции, посвященной 90-летию российского монголоведа З. К. Касьяненко. 30 сентября — 1 октября, 2015 г. Санкт Петербург. СПб.; Улан-Батор, 2016. C. 184—188.

Рукописи и ксилографы на восточных языках в Научной библиотеке им. М. Горького СПбГУ / Под редакцией В. Л. Успенского; Санкт-Петербургский государственный университет, Восточный факультет. СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2014. 175, с.

Солощева М.А. Политика империи Цин в отношении Тибета в период правления императора Юнчжэна (1723—1735 гг.) / Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Научный руководитель В.Л.Успенский. СПб., 2014. 221 с.

Солощева М.А. Политика империи Цин в отношении Тибета в период правления императора Юнчжэна (1723—1735 гг.) / Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Научный руководитель В.Л.Успенский. СПб., 2014. 29 с.

Успенский В.Л. Тибетский буддизм в Пекине. СПб., 2011. 368 с.

Успенский В.Л. Экспедиция барона П. Л. Шиллинга фон Канштадта в Сибирь в 1830―1832 годы и ее значение для тибетологии и монголоведения // Международная научно-практическая конференция «Рериховское наследие». Том VIII: Н. К. Рерих и его современники. Архитекторы и архитектура. Восток глазами Запада. СПб., 2011. С. 291―295.

Елихина Ю.И. Культ бодхисаттвы Авалокитешвары и его земных воплощений в истории тибетской государственности VII-XIX вв. / Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Научный руководитель В.Л.Успенский. СПб., 2006. 20 с.

Успенский В.Л. Поездка иеромонаха Амфилохия в Монголию в 1912—1914 гг. // Письменные памятники Востока, 1(4), 2006. С. 137—144.

Успенский В.Л. Тибетский буддизм в Пекине при династии Цин (1644-1911) в культурно-историческом контексте эпохи / Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук. СПб., 2004.

Успенский В. Л. Архивные материалы по истории волжских калмыков из фондов библиотеки Санкт-Петербургского университета / V. L. Uspensky. Archival materials on the history of the Volga Kalmyks from the collections of the library of SP University // Архивные материалы о монгольских и тюркских народах в академических собраниях России: Доклады научной конференции. СПб.: Петербургское Востоковедение, 2000. С. 28—36, 37—41.

Успенский В.Л. Три рукописных тома монгольского «Данджура» из библиотеки Санкт-Петербургского университета // Mongolica-IV. 90-летию со дня рождения Ц.Дамдинсурэна посвящается. Составитель И.В.Кульганек. СПб.: «Петербургское востоковедение», 1998. С. 17—19.

Uspensky V. A Tibetan Text on the Ritual Use of Human Skulls // Manuscripta Orientalia. Vol. 4, No 4, December 1998. P. 35-40.

Успенский В.Л. Казанская Духовная Академия – один из центров отечественного востоковедения // Православие на Дальнем Востоке. Выпуск 2. Памяти святителя Николая, апостола Японии (1836-1912). СПб.: издательство СПбГУ, 1996. С. 118-122.

Успенский В.Л. Монголоведение в Казанской Духовной Академии // Mongolica-III. Из архивов отечественных монголоведов XIX — начала XX вв. СПб., 1994. С. 11—17.

Баяр. Три формы слова и изменения значения показателей числа в «Сокровенном сказании» / Перевод с монгольского В.Л.Успенского, редактор перевода Е.А.Кузьменков // Mongolica: К 750-летию «Сокровенного сказания». М.: Наука. Издательская фирма «Восточная литература», 1993. С. 249—255.

Булаг. Изучение «Сокровенного сказания» в Китае / Перевод с монгольского и китайского В.Л.Успенского // Mongolica: К 750-летию «Сокровенного сказания». М.: Наука. Издательская фирма «Восточная литература», 1993. С. 87—98.

Успенский В. Л. «Сокровенное сказание» и монгольская историография XVII–XVIII вв. // Mongolica: К 750-летию «Сокровенного сказания». М.: Наука. Издательская фирма «Восточная литература», 1993. С. 190—200.

Успенский В. Л Соперничество потомков Чингис-хана и Хасара в XIII–XIX вв. // Тюркские и монгольские письменные памятники. Текстологические и культуроведческие аспекты исследования. Сб. статей. М.: ВО «Наука». Издательская фирма «Восточная литература», 1992. С. 102—109.

Успенский В.Л. Биографические сведения о джалхандза-хутухтах // Исследования по истории и культуре Монголии. Сборник научных трудов. Новосибирск: «Наука» СО, 1989. С. 75-83.

Успенский В.Л. Буддийский канон // Книга Монголии. М.: «Книга», 1988. Сс. 191-200.

Успенский В. Л. Структура монгольской хроники «Ганга-йин урусхал» // Письменные памятники и проблемы истории культуры народов Востока. XVIII годичная научная сессия ЛО ИВ АН СССР (доклады и сообщения). 1983—1984. Часть I. М.: Наука, ГРВЛ, 1985. С. 80—83.