Лирический роман — крупнейшее произведение писателя — написан в эпистолярной форме. Имя главного героя — Гиперион — отсылает к образу титана, отца бога солнца Гелиоса, чье мифологическое имя означает Высокоидущий. Создается впечатление, что действие романа, представляющего собой своего рода «духовную одиссею» героя, развертывается вне времени, хотя арена происходящих событий — Греция второй половины XVIII в., находящаяся под турецким игом (на это указывают упоминания о восстании в Морее и Чесменской битве в 1770 г.).
После выпавших на его долю испытаний Гиперион отходит от участия в борьбе за независимость Греции, он утратил надежды на близкое освобождение родины, сознает свое бессилие в современной жизни. Отныне он избрал для себя путь отшельничества. Получив возможность снова вернуться в Грецию, Гиперион поселяется на Коринфском перешейке, откуда пишет письма другу Беллармину, живущему в Германии.
Казалось бы, Гиперион достиг желаемого, но созерцательное отшельничество также не приносит удовлетворения, природа больше не раскрывает ему своих объятий, он, всегда жаждущий слияния с ней, вдруг ощущает себя чужим, не понимает ее. Похоже, ему не суждено найти гармонии ни внутри себя, ни вовне.
В ответ на просьбы Беллармина Гиперион пишет ему о своем детстве, проведенном на острове Тинос, мечтах и надеждах той поры. Он раскрывает внутренний мир богато одаренного подростка, необычайно чувствительного к красоте и поэзии.
Огромное влияние на формирование взглядов юноши оказывает его учитель Адамас. Гиперион живет в дни горького упадка и национального порабощения своей страны. Адамас прививает воспитаннику чувство преклонения перед античной эпохой, посещает с ним величественные руины былой славы, рассказывает о доблести и мудрости великих предков. Гиперион тяжело переживает предстоящее расставание с любимым наставником.
Полный духовных сил и высоких порывов, Гиперион уезжает в Смирну изучать военное дело и мореходство. Он настроен возвышенно, жаждет красоты и справедливости, он постоянно сталкивается с людским двоедушием и приходит в отчаяние. Настоящей удачей становится встреча с Алабандой, в котором он обретает близкого друга. Юноши упиваются молодостью, надеждой на будущее, их объединяет высокая идея освобождения родины, ведь они живут в поруганной стране а не могут смириться с этим. Их взгляды и интересы во многом близки, они не намерены уподобляться рабам, которые привычно предаются сладкой дреме, их обуревает жажда действовать. Тут-то и обнаруживается расхождение. Алабанда — человек практического действия и героических порывов — постоянно проводит мысль о необходимости «взрывать гнилые пни». Гиперион же твердит о том, что нужно воспитывать людей под знаком «теократии красоты». Алабанда называет подобные рассуждения пустыми фантазиями, друзья ссорятся и расстаются.
Гиперион переживает очередной кризис, он возвращается домой, но мир вокруг обесцвечен, он уезжает в Калаврию, где общение с красотами средиземноморской природы вновь пробуждает его к жизни.
Друг Нотара приводит его в один дом, где он встречает свою любовь. Диомита кажется ему божественно-прекрасной, он видит в ней необычайно гармоническую натуру. Любовь соединяет их души. Девушка убеждена в высоком призвании своего избранника — быть «воспитателем народа» и возглавить борьбу патриотов. И все же Диомита против насилия, пусть даже и для создания свободного государства. А Гиперион наслаждается пришедшим к нему счастьем, обретенным душевным равновесием, но предчувствует трагическую развязку идиллии.
Он получает письмо от Алабанды с сообщением о готовящемся выступлении греческих патриотов. Простившись с возлюбленной, Гиперион спешит встать в ряды борцов за освобождение Греции. Он полон надежд на победу, но терпит поражение. Причина не только в бессилии перед воинской мощью турков, но и в разладе с окружающим, столкновении идеала с повседневной действительностью: Гиперион ощущает невозможность насаждать рай с помощью шайки разбойников — солдаты освободительной армии учиняют грабежи и резню, и ничем их нельзя сдержать.
Решив, что у него с соотечественниками нет больше ничего общего, Гиперион поступает на службу в русский флот. Отныне его ожидает участь изгнанника, даже родной отец проклял его. Разочарованный, морально сокрушенный, он ищет гибели в Чесменском морском сражении, но остается жив.
Выйдя в отставку, он намеревается наконец-то спокойно зажить с Диомитой где-нибудь в долине Альп или Пиренеев, но получает весть о ее смерти и остается безутешным.
После многих скитаний Гиперион попадает в Германию, где живет довольно долго. Но царящие там реакция и отсталость кажутся ему удушающими, в письме к другу он язвительно отзывается о фальши мертвящего общественного порядка, отсутствии у немцев гражданских чувств, мелочности желаний, примиренности с действительностью.
Когда-то учитель Адамас предрекал Гипериону, что такие натуры, как он, обречены на одиночество, скитания, на вечное недовольство собой.
И вот Греция повержена. Диомита умерла. Живет Гиперион в шалаше на острове Саламине, перебирает воспоминания о былом, скорбит о потерях, о неосуществимости идеалов, пытается преодолеть внутренний разлад, испытывает горькое чувство меланхолии. Ему кажется, что он отплатил черной неблагодарностью матери-земле, с пренебрежением отнесясь и к своей жизни, и ко всем дарам любви, которую она расточала. Его удел — созерцание и мудрствование, как и прежде он остается верен пантеистической идее родства человека и природы.
12 3 4 5 6 7 …152
Александр Касьянович Горшков
ОТШЕЛЬНИК
роман в трёх книгах
Книга первая. ОТШЕЛЬНИК
Книга вторая. БЕЗУМЦЫ
Книга третья. ДВЕ СЕСТРЫ
Книга первая
ОТШЕЛЬНИК
Редеет ночного тумана покров,
Утихла долина убийства и славы.
Кто сей на долине убийства и славы
Лежит, окружённый телами врагов?
Уста уж не кличут бестрепетных братий,
Уж кровь запеклася в отверстиях лат,
А длань ещё держит кровавый булат…
Погост
Лена осторожно встала с кровати, нащупала босыми ногами теплые тапочки и, чтобы в темноте ничего не опрокинуть, не споткнуться и не разбудить спавших в соседней комнатке детей, на цыпочках подошла к спящему мужу. Присев рядом, нагнулась ближе и прикоснулась ладонью к его вспотевшему лбу.
— Слава Тебе, Господи, — прошептала она, благодарно взглянув на святые образа и перекрестившись.
Хотя температура еще чувствовалась, но уже не была такой высокой, как накануне вечером, когда отца Игоря лихорадило, и он, одетый в плотный спортивный костюм, в домотканных шерстяных носках никак не мог согреться даже под двумя толстыми одеялами.
Вздрогнув, отец Игорь открыл глаза.
— Который час? — сдавленным от ангины голосом спросил он.
— Начало четвертого, рано еще, поспи, родной, — Лена аккуратно вытерла с его лица пот и укрыла до подбородка. — Всю ночь стонал, ворочался… Плохо было, да?
— Снилось что-то навязчивое, — он положил ладонь жены себе под щеку. — Полусон, полудрема…
— А почему меня не позвал? Я бы все эти «полу» разогнала, ладошку вот так положила — и был бы не «полу», а настоящий сон. Хоть сейчас поспи, спешить все равно некуда, ночь на дворе.
Отец Игорь, как показалось Лене, действительно быстро уснул, его дыхание стало ровным, спокойным. Она высвободила ладонь, собираясь возвратиться на свою кровать, как тот опять заворочался:
— Леночка, разбуди меня через часок, если вдруг засну крепко.
Лена снова присела рядом:
— Что за новости? Хочешь себе добавить? Совсем свалиться? И так еле на ногах стоишь, вспомни, что вчера с тобой было.
— А что вчера было? — отец Игорь улыбнулся, взяв в свои руки ладошку жены. — Дай-ка припомню. О, вспомнил! Вчера было вкусное малиновое варенье с чаем. Вчера был мед с чаем. А потом был просто чай, но тоже вкусный, с какими-то травками от температуры.
— А температуру не помнишь? — улыбнулась и Лена. — Трясло всего, как осиновый лист, хоть скорую вызывай. Теперь лежи, в твоем состоянии это самое лучшее лекарство. Не забывай, что через два дня у нас будут гости. Не думаю, что они обрадуются, увидев тебя больным в постели. Вместе поедем на природу, отдохнем, здоровье твое поправим.
Отец Игорь уткнулся в подушку, чтобы не рассмеяться и не обидеть смехом жену.
— Когда свалишься — тогда будет не до смеха, — Лена не желала разделять этого веселого настроения.
— Да я не в том смысле, — он погладил ее руку.
— Не в том… А в каком еще? Над чем тут еще можно смеяться?
— Я в смысле твоих слов: «Поедем на природу». Куда ехать, когда природа — сразу за нашими воротами? Никуда и ехать не нужно.
Место, где жила семья молодого батюшки Игоря Воронцов, в самом деле, было не просто рядом с живой природой, а наполнено ею. Со всех сторон — бескрайний лес, изрезанный труднопроходимыми оврагами, непролазными болотами, топями. И посреди этого царства дикой, нетронутой разгулом современной цивилизации природы — деревня Погост, уже одним названием своим наводящая страх на редких путников, забредавших сюда, и выталкивающая отсюда даже местных обитателей. Да и что могло удержать здесь людей, где не было ничего: ни коллективного хозяйства, ни кооператива, ни школы, ни перспективы — ровным счетом ничего, обрекая доживать свой век лишь «аборигенам», кому ехать было некуда и кого никто нигде не ждал. Таких тут оставалось не более двух сотен: каждый из них жил тем, что давала земля, соседний лес и нехитрое домашнее хозяйство.
О мобильной связи, спутниковом телевидении, Интернете и прочих достижениях прогресса и говорить нечего: всего этого тут не было и в помине, да и откуда быть, если электричество, подававшееся по столбам от соседей за пятнадцать километров, часто отсутствовало из-за аварийных обрывов, краж проводов, поваленных ветром деревянных электрических опор.
В местном же скудном бюджете средств было слишком мало, чтобы сделать для людей такую «милость»: поменять электролинию на что-то новое, более совершенное и надежное.
Дети учились в интернате, тоже в соседнем селе, куда вела одна-единственная дорога — вечно изрытая, грязная, в глубоких лужах. Никто не хотел возвращаться назад: все рвались в самостоятельную жизнь, желая навеки забыть и даже не вспоминать родную деревню, куда приезжали лишь погостить ненадолго, чтобы снова поскорее возвратиться туда, где жизнь была сытнее, веселее, беззаботнее. Да и само слово «погостить», когда они по бездорожью пробирались в родную деревню, обретало вовсе не радостный, а какой-то печальный, даже мрачный смысл.
Тут и жил отец Игорь — в маленьком домике, принадлежавшем его предшественнику — покойному настоятелю здешней Ильинской церквушки, старенькому иеромонаху Лаврентию, такому же ветхому, как и сам храм, отошедшему ко Господу в почтенном возрасте 85 лет. Домик был небольшой, деревянный, из трех соединенных между собой комнатушек и такой же крохотной кухоньки с коридором во двор, где стоял сарай для домашней птицы да нескольких коз, не скупившихся на свежее молоко.
Все окна домика, кроме одного, что на кухне, смотрели в сторону леса, вздымающегося своими вековыми кронами сразу за батюшкиным огородом и небольшим яблоневым садом. Со стороны фасада дом был огорожен деревянной изгородью с калиткой, которая запиралась по-деревенски просто: на кожаную лямку.
Церквушка, как и большинство построек вокруг, тоже была деревянная: однокупольная, с пристроенной колокольней. Поставили ее еще в начале 19-го века, да так она и сохранилась, хотя остальные храмы по всей округе были уничтожены богоборцами в лютые 30-е годы. Идти в такую глушь, как деревня Погост, им было просто лень. «Сама завалится, — думали они, — или же разберут для тракторной бригады». Но сама она не завалилась, а для домика механизаторов молодого колхоза, образовавшегося в первые годы советской власти, леса и так хватало.
Вся священническая жизнь отца Игоря — а служил он здешним настоятелем недолго, всего пять лет — была связана с этим захолустьем и с его маленьким приходом. Сразу после окончания семинарии с молодой матушкой он приехал сюда, став пастырем крохотной церковной общины, сбившейся вокруг своего покойного настоятеля, долго скитавшегося «по людях» после того, как его родная обитель была разорена и закрыта. На склоне лет, по указу архиерея, он был направлен сюда, чтобы закончить свою многоскорбную жизнь смиренно, тихо и незаметно. А уже за ним, по указу того же архиерея, сюда прибыл отец Игорь.