Ро­ди­лась Пе­ла­гия Ива­нов­на в 1809 г. в Ар­за­ма­се, рос­ла в до­ме су­ро­во­го от­чи­ма. По рас­ска­зам ма­те­ри, она с дет­ства от­ли­ча­лась стран­но­стя­ми, и мать по­ско­рее по­ста­ра­лась вы­дать за­муж «ду­роч­ку». Два сы­на и дочь Пе­ла­гии Ива­нов­ны умер­ли в мла­ден­че­стве. Ко­гда мо­ло­дые су­пру­ги по­бы­ва­ли у преп. Се­ра­фи­ма в Са­ро­ве, он дол­го бе­се­до­вал с Пе­ла­ги­ей, дал ей чет­ки и ска­зал: «Иди, ма­туш­ка, немед­ля в мою оби­тель, по­бе­ре­ги мо­их си­рот-то, и бу­дешь ты свет ми­ру». По­сле это­го она с каж­дым днем как буд­то все бо­лее ста­ла те­рять рас­су­док: ста­ла бе­гать по ули­цам Ар­за­ма­са, без­об­раз­но кри­ча, а но­чью мо­ли­лась на па­пер­ти церк­ви. Муж не по­ни­мал ее по­дви­га, бил ее и из­де­вал­ся, при­ко­вы­вал на цепь. Од­на­жды по его прось­бе го­род­ни­чий же­сто­ко на­ка­зал Пе­ла­гию Ива­нов­ну, мать рас­ска­зы­ва­ла: «Кло­чья­ми ви­се­ло ее те­ло, кровь за­ли­ла всю ком­на­ту, а она хо­тя бы ох­ну­ла». По­сле это­го го­род­ни­чий уви­дел во сне ко­тел со страш­ным ог­нем, уго­то­ван­ный для него за ис­тя­за­ние из­бран­ной ра­бы Хри­сто­вой.

По­сле мно­гих лет ее стра­да­ний род­ствен­ни­ки на­ко­нец от­пу­сти­ли бла­жен­ную в Ди­ве­е­во. Здесь она в пер­вое вре­мя про­дол­жа­ла безум­ство­вать: бе­га­ла по мо­на­сты­рю, бро­са­ла кам­ни, би­ла ок­на в ке­ллиях, вы­зы­ва­ла всех на оскорб­ле­ния се­бя и по­бои. Ста­но­ви­лась но­га­ми на гвоз­ди, про­ка­лы­вая их на­сквозь, и вся­че­ски ис­тя­за­ла свое те­ло. Пи­та­лась толь­ко хле­бом и во­дой. Мно­го лет, до ста­ро­сти, хо­ди­ла она «на свою ра­бо­ту» – ки­да­ла кир­пи­чи в яму с гряз­ной во­дой. Все пе­ре­ки­да­ет, по­том ле­зет вы­тас­ки­вать и сно­ва ки­да­ет.

Во вре­мя сму­ты в оби­те­ли бла­жен­ная по-сво­е­му во­е­ва­ла за прав­ду – что ни по­па­да­лось под ру­ку, все би­ла да ко­ло­ти­ла, и да­же, об­ли­чив ар­хи­ерея, уда­ри­ла его по ще­ке. По­сле окон­ча­ния сму­ты бла­жен­ная пе­ре­ме­ни­лась, по­лю­би­ла цве­ты и ста­ла за­ни­мать­ся ими. Игу­ме­ния Ма­рия ни­че­го не пред­при­ни­ма­ла без ее со­ве­та. Всех в оби­те­ли Пе­ла­гия Ива­нов­на на­зы­ва­ла сво­и­ми доч­ка­ми и всем бы­ла ис­тин­ной ду­хов­ной ма­те­рью. Со­хра­ни­лось мно­го рас­ска­зов о слу­ча­ях ее про­зор­ли­во­сти. Про­жив 45 лет в оби­те­ли, бла­жен­ная скон­ча­лась 30 ян­ва­ря/11 фев­ра­ля 1884 го­да. Де­вять дней ее те­ло сто­я­ло в душ­ном хра­ме без ма­лей­ше­го из­ме­не­ния при боль­шом сте­че­нии на­ро­да. Хо­тя бы­ла зи­ма, она с го­ло­вы до ног бы­ла осы­па­на жи­вы­ми цве­та­ми, ко­то­рые непре­стан­но раз­би­ра­лись и за­ме­ня­лись но­вы­ми.

31 июля 2004 го­да бла­жен­ная ста­ри­ца Пе­ла­гия Ди­ве­ев­ская бы­ла про­слав­ле­на в ли­ке мест­но­чти­мых свя­тых Ни­же­го­род­ской епар­хии. В ок­тяб­ре 2004 Ар­хи­ерей­ским Со­бо­ром бы­ло при­ня­то ре­ше­ние о ее об­ще­цер­ков­ном по­чи­та­нии. Свя­тые мо­щи бла­жен­ной Пе­ла­гии, об­ре­тен­ные в сен­тяб­ре 2004 го­да, по­ло­же­ны для по­кло­не­ния в Ка­зан­скую цер­ковь Се­ра­фи­мо-Ди­ве­ев­ско­го мо­на­сты­ря.

Память — 12 февраля, в соборе Дивеевских святых – 27 июня и в Соборе Нижегородских святых – второе воскресение сентября

«Эта женщина будет великий светильник!» — так сказал преподобный Серафим Саровский о будущей блаженной старице Пелагии Ивановне Серебренниковой, которую при жизни называли Второй Серафим.

Пелагея Ивановна Серебренникова родилась в 1809 году в богатой купеческой семье Суриных в Арзамасе. Ее отец рано умер и мать вышла вторично замуж за богатого, но сурового по характеру купца Королева-Иконникова. При этом, Пелагея вместе с братьями осталось в отцовском доме под надзором прислуги, и очень редко виделась с матерью. Случалось, что дети прибегут к воротам Королева, их никто не заметит и они, не повидавшись с родительницей, уходят к себе домой.

Когда Пелагее исполнилось 19 лет, мать выдала е замуж за мещанина Сергея Серебренникова. Супружеская жизнь была тяжелой для обоих: два сына и дочь Пелагии Ивановны умерли в младенчестве, она тяготилась замужеством, а муж был недоволен ею. С обоюдного согласия они, вместе с матерью, поехали в Саров, чтобы попросить наставлений и молитвенной помощи у преподобного Серафима Саровского.

Преподобный Серафим принял их у себя в келии, благословил мужа и мать и немедленно отпустил их, а Пелагею Ивановну поучал целых два часа. Старец возложил на нее подвиг юродства и предрек, что она будет жить в Дивеевском монастыре и заменит там его самого. Провожая Пелагею Ивановну преподобный поклонился ей до земли и сказал: «Поди, поди, матушка, поди в Дивеево, побереги моих сирот-то, и будешь ты свет миру».

По возвращению домой Пелагея начала юродствовать: стала бегать по улицам Арзамаса, безобразно крича, а ночью молилась на паперти церкви. Муж бил ее, приковывал цепью к стене и, наконец, отказался и вернул матери. В доме отчима все также возненавидели ее, видя в юродстве Пелагеи унижение для всей семьи. Мать не знала, что с ней делать. Ее били, сажали на цепь, а однажды, по просьбе матери, городничий приказал ее высечь, да так, что кровь залила весь пол, а кожа у блаженной свисала клочьями. В следующую же ночь городничему приснился ужасный сон: он увидел себя в адских муках за Пелагею Ивановну. После этого он приказал больше не трогать ее.

Промаявшись с дочерью несколько лет, мать обрадовалась случаю поместить ее в Дивеевский монастырь. В монастыре Пелагея в первое время продолжала безумствовать: бегала по обители, бросала камни, била окна в кельях, становилась ногами на гвозди, прокалывая их насквозь, и всячески истязала свое тело. Первая ее келейница так била Пелагию Ивановну, что и смотреть нельзя было без жалости. А Пелагия Ивановна как бы вызывала всех на побои себя, безумствовала, колотилась головой и руками о стены монастырских построек. Много лет, до старости, ходила она «на свою работу» — кидала кирпичи в яму с грязной водой. Все перекидает, потом лезет вытаскивать и снова кидает. Всегда летом и зимой ходила босиком и всячески старалась истязать свое тело. Питалась только хлебом и водой.

Но, не смотря на свое видимое юродство, Пелагея зорко следила за тем, что делалось в монастыре, выполняя завет преподобного Серафима.

Во время смуты в обители блаженная по-своему воевала за правду — что ни попадалось под руку, все била да колотила, и даже, обличив архиерея, ударила его по щеке. После окончания смуты блаженная переменилась, полюбила цветы, подолгу сидела на крылечке своей келии, перебирая их. Все в обители обращались к ней в трудных обстоятельствах, прося ее святых молитв, и даже игуменья ничего не предпринимала без ее совета. Всех в обители Пелагия Ивановна называла своими дочками и всем была истинной духовной матерью. «Вон сколько у меня деток-то», — говорила она другой блаженной, Паше Саровской, выражая всю любовь свою к Дивеевским сестрам.

Сохранилось много рассказов о случаях ее прозорливости. В Дивеево к Пелагее стал стекаться со всех сторон народ, люди разных званий и состояний — все спешили увидеть ее и услышать от нее мудрое слово назидания, утешения, совета духовного или обличения и укора. И она, говорила всякому, что для него было нужно и душеспасительно, — с иным ласково, а с иным грозно, иных же вовсе отгоняла от себя и бросала в них камнями, других жестоко обличала, причем голос ее, как некогда у блаженного Христа ради юродивого Андрея, подобно колоколу звучал сильно и благодатно, так что кто его слушал, вовек не мог забыть потрясающего действия ее слов.

Прожив 45 лет в обители, блаженная скончалась 12 февраля 1884 года. Девять дней ее тело стояло в душном храме без малейшего изменения . Хотя была зима, она с головы до ног была осыпана живыми цветами, которые непрестанно разбирались и заменялись новыми.

31 июля 2004 года блаженная старица Пелагия Дивеевская была прославлена в лике местночтимых святых Нижегородской епархии. В октябре 2004 Архиерейским Собором Русской Православной Церкви было принято решение о ее общецерковном почитании. Святые мощи блаженной Пелагии, обретенные в сентябре 2004 года, положены для поклонения в Казанскую церковь Серафимо-Дивеевского монастыря.

Смотреть видео

При цитировании ссылка (гиперссылка) на сайт Арзамасского благочиния Нижегородской епархии обязательна.

Нет в Христовой Церкви большего и труднейшего подвига, чем подвиг юродства Христа ради. Сам Господь благословляет на этот путь только редких избранников Своих. Именно на эту стезю была поставлена Богом блаженная Пелагея Ивановна.

Родилась она в октябре месяце 1809 года в городе Арзамасе в семье купца Ивана Сурина и жены его Прасковьи Ивановны, урожденной Бебешевой. Отец ее жил довольно богато, хорошо торговал, имел свой кожевенный завод и был человеком умным, добрым и благочестивым. Вскоре он умер, оставив жену и троих малолетних сирот. Отчим, вдовый купец Королев, невзлюбил их. Жизнь маленькой Пелагеи сделалась невыносима, и в ней родилось желание уйти от таких родных. Еще с малолетнего возраста с ней приключилось что-то странное. Она заболела и, пролежавши целые сутки в постели, встала не похожей сама на себя. «Из редко умного ребенка вдруг сделалась она какою-то точно глупенькой. Уйдет, бывало, в сад, поднимет платьице, станет и завертится на одной ножке, точно пляшет. Уговаривали ее и срамили, даже и били, но ничто не помогало, так и бросили».

Она выросла стройной, высокой, красивой, и мать ее, как только минуло ей 16 лет, постаралась поскорее выдать замуж «дурочку». Жених, мещанин Сергей Васильевич Серебренников, по старинному обычаю, пришел на смотрины невесты со своей крестной матерью. Пелагия, дабы оттолкнуть его от себя, стала дурить. Жених, видевший ее притворство, вопреки советам крестной все-таки решился жениться.

Вскоре после брака Пелагея Ивановна поехала с мужем и матерью в Саровскую пустынь. Отец Серафим ввел Пелагею Ивановну в свою келью и долго-долго беседовал с нею. Потом передав ей четки, проводил со словами: «Иди, матушка, иди немедля в мою обитель, побереги моих сирот-то, и будешь свет миру, и многие тобою спасутся!» «Эта женщина будет великий светильник!» — сказал о ней батюшка после.

Беседа с дивным старцем имела решительное влияние на дальнейшую жизнь Пелагеи Ивановны. Вскоре под руководством одной юродивой научилась непрерывной молитве Иисусовой, которая начала в ней благодатно действовать и которая сделалась постоянным ее занятием на всю ее жизнь. В ночное, от всех сокрытое время, она стояла на коленях лицом к востоку, молилась в холодной стеклянной, к их дому пристроенной галерее. С молитвенными подвигами она вскоре стала соединять и подвиг юродства Христа ради и как бы с каждым днем теряла более и более рассудок. Бывало, наденет на себя самое дорогое платье, шаль, а голову обернет какою-нибудь самой грязной тряпкой и пойдет или в церковь или куда-нибудь на гулянье, где побольше собирается народу, чтобы ее все видели, судили и пересмеивали.

Но тем больнее приходилось мужу ее, не понимавшему великого пути жены. И просил, и уговаривал ее Сергей Васильевич, но она ко всему оставалась равнодушной. Даже когда у нее родились сыновья она точно не была рада их рождению, говоря: «Бог то дал, да вот прошу, чтоб и взял». Вскоре по молитве блаженной оба мальчика умерли. С этого времени муж перестал щадить ее и начал страшно бить, вследствие чего Пелагея Ивановна, несмотря на свою здоровую и крепкую натуру, начала чахнуть. Она начала ходить по улицам Арзамаса от церкви к церкви и все, что ни давали ей жалости ради или что ни попадало ей в руки, все уносила она с собой и раздавала нищим или ставила свечи в церкви Божией. Муж поймает ее, бьет, то поленом то чем попало, запрет и морит голодом, а она не унимается и твердит одно: «Оставьте, меня Серафим испортил». Обезумев от гнева он пошел в полицию и попросил городничего высечь жену. Тот так жестоко наказал ее, что даже мать содрогнулась и оцепенела от ужаса. Ночью городничий увидел во сне котел с огнем и услышал голос, что котел приготовлен для него за истязание избранной рабы Христовой. В ужасе проснувшись, он запретил вверенному ему городу не только обижать, но и трогать испорченную, как ее называли в народе.

Поверив в то, что она испорченая, муж повез лечить ее в Троице-Сергиеву Лавру, где она тотчас сделалась кроткой, тихой и умной. На обратном пути он на радостях отпустил ее домой одну, вручив ей все деньги и вещи. Однако домой она возвратилась нищею, ведя себя хуже прежнего, раздав все до последней полушки и постаравшись вынести из дома все, что можно. Обезумевший Сергей Васильевич заказал для жены, как для дикого зверя, железную цепь с кольцом и своими руками заковал в нее жену, приковав к стене, и издеваясь над нею, как ему хотелось. Иногда она срывалась с цепи и бегала раздетая по городу и каждый боялся ее приютить и помочь. «Сергушка-то (муж) во мне все ума искал да мои ребра ломал; ума-то не сыскал, а ребра-то все поломал» — говаривала она позже.

Вскоре муж вовсе отрекся от нее, выгнал вон из дома, притащил к матери и вручил Пелагею Ивановну родителям. Мать решилась еще раз сама съездить в Саровскую пустынь. Батюшка Серафим сказал: «На такой путь Господь избирает мужественных и сильных телом и духом. А на цепи не держите ее и не могите, а не то Господь грозно за нее с вас взыщет». 4 года блаженная Пелагия юродствовала, бегала по улицам города, безобразно кричала и безумствовала, покрытая лохмотьями, голодная и холодна, а по ночам молилась на паперти в церкви.

Наконец, родственники отпустили блаженную в Дивеево. Перед уходом блаженная поклонилась домашним в ноги и совершенно здраво и разумно сказала: «Прости Христа ради меня, уж до гроба к вам не приду я более».

В келейницы себе она сама себе выбрала простую девицу Анну Герасимовну, стала пред ней на колени, поклонилась до земли и, воздевши руки свои, воскликнула: «Венедикт, Венедикт! Послужи мне, Христа ради». Анна Герасимовна подошла к ней, жалея ее бедную, погладила ее по голове и видит, что голова-то у нее вся проломана, в крови, и кишат в ней насекомые. И так ей стало жаль ее, но сказать ничего не посмела. Впоследствии эта добрая крестьянская девушка прислуживала ей в течение 45 лет, с усердием и преданностью подвижницы Божией.

И зажила «безумная Палага», как называли ее многие в Дивееве, своей юродивой, одному только Богу ведомой, жизнью. В первое время она продолжала безумствовать: бегала по монастырю, била окна в кельях, вызывала всех на оскорбления себя и побои. Возьмет платок, салфетку или тряпку, всю-то наложит пребольшущими каменьями до верху и знай таскает с места на место, полную-то келью натаскает их, сору-то не оберешься. Или наберет кирпича охапку, станет на самом краю ямы да из подола-то и кидает по одному кирпичу изо всей, что есть, мочи в яму, в самую-то воду. Бултыхнется кирпич да с головы до ног всю ее и окатит, а она не шелохнется, стоит, как вкопанная, будто и впрямь какое важное дело делает. Покидав собранные кирпичи, полезет в самую-то воду чуть не по пояс, выбирает их оттуда. Выбравши, вылезет и опять, ставши на краю, начинает ту же проделку. И так-то и делает все время службы в церкви. «Я, — говорит, — на работу тоже хожу; нельзя, надо работать, я тоже работаю». В келье своей бывала редко, а большую часть дня проводила на монастырском дворе, сидела или в яме, выкопанной ею же самой и наполненной всяким навозом, который она носила всегда в пазухе своего платья, или же в сторожке в углу, где и занималась Иисусовой молитвой. Иногда она становилась ногами на гвозди, прокалывая их насквозь, и всячески истязала свое тело. Питалась только хлебом и водой. Терпения и лишения были ее уделом: она никогда не просила пищи, а вкушала, когда предложат, и то очень скудно. Никогда ничего ни у кого не искала и не брала, была совершеннейшим образом нестяжательна; круглый год ходила босиком, не мылась, не стригла ногтей; спала на полу на войлочной подстилке. Говорила иносказательно, но весьма мудро и имела дар прозорливости.

Дивеево

Раз приехал к ней муж, Сергей Васильевич: «А ты полно дурить-то, будет; поедем-ка в Арзамас». Пелагея Ивановна поклонилась да и сказала: «Не ходила я в Арзамас да и не пойду, хоть всю кожу сдери с меня». Услышав это, он поклонился молча и пошел, и после того уж никогда не был. И только однажды, уже много лет спустя, Пелагея Ивановна вдруг как вскочит, вся поджалась, скорчилась, взад и вперед по комнате ходит да стонет и плачет. «Ох, — говорит, — батюшка! Ведь вот ты какой! Умирает он, да умирает-то как?! Без причастия!». Оказалось, она своим видом и действиями показывала все то, что было с Сергеем Васильевичем. Его действительно схватило; он точно так корчился, бегал по комнате, стонал и приговаривал: «Ох, Пелагея Ивановна, матушка! Прости ты меня Христа ради. Не знал я, что ты терпишь Господа ради. А как я тебя бил-то! Помоги мне. Помолись за меня». Да без причастия так и умер от холеры. Временами приезжал из Арзамаса блаженный, Федор Михайлович Соловьев, бывший военный. Так уж тут и уму непостижимо, что только выделывали они вместе; страх возьмет, бывало; не знаешь, куда и деться. Как поднимут, бывало, они свою войну, уж никак не унять. Оба большущие да длинные, бегают взад и вперед, гоняются друг за другом, Пелагея Ивановна с палкой, а Федор Михайлович с поленом, бьют друг друга. «Ты, арзамасская дура, на что мужа оставила?» — кричит Соловьев. «А ты зачем жену бросил, арзамасский солдат этакий?» — возражает Пелагея Ивановна. «Ах ты, большой сарай, верста коломенская!» — кричит Федор Михайлович. И так-то идет без перерыву у них своя, им лишь одним понятная перебранка и разговор.

Во время смуты в обители блаженная по-своему воевала за правду — что ни попадалось под руку, все била да колотила, и даже, обличив архиерея, ударила его по щеке. Едет от службы Владыка на дрожках, а Пелагея Ивановна на дороге стоит, яйца катает, как раз после Пасхи. Увидел Пелагею Ивановну, видно, обрадовался, слез с дрожек-то и подошел к ней, просфору вынул. «Вот, — говорит, — раба Божья, тебе просфору моего служения». Она молча отвернулась; ему бы и уйти; видит — не ладно, прямое дело. Кто им, блаженным-то, закон писал? На то они и блаженные. А он, знаешь, с другой стороны зашел и опять подает. Как она это встанет, выпрямится, да так-то грозно, и ударила его по щеке со словами: «Куда ты лезешь?» Видно, правильно обличила, потому что Владыка не только не прогневался, а смиренно подставил другую щеку, сказавши: «Что ж? По-евангельски, бей и по другой». «Будет с тебя и одной», — отвечала Пелагея Ивановна; и опять стала стала яйца катать.

После окончания смуты блаженная переменилась, полюбила цветы и стала заниматься ими. Держа их в руках, она задумчиво перебирала их, тихо нашептывая молитву. В последнее время живые цветы почти всегда имелись у нее в руках, потому что их приносили ей те, кто желал сделать ей удовольствие, и эти цветы, видимо, утешали ее. Перебирая их и любуясь ими, она и сама делалась светлой и радостной, точно витала уже умом своим в ином мире.

И бегать почти перестала; все больше в келье, бывало, сидит. Любимое ее место было на самом-то на ходу, между трех дверей, на полу, на войлочке у печки. Повесила тут батюшки Серафима портрет да матушкин (Марии), с ними, бывало, все и ночью-то разговоры ведет да цветов им дает. Игумения Мария ничего не предпринимала без ее совета. Всех в обители Пелагия Ивановна называла своими дочками и всем была истинной духовной матерью.

Сохранилось много рассказов о случаях ее прозорливости.

Особенным расположением Пелагеи Ивановны, пользовался художник М. П. Петров, нареченный ею самой духовным сыном. Свое первое посещение он описывал так. «Когда взошел в ее келью, меня так поразила ее обстановка, что я сразу не мог понять, что это такое: на полу на войлоке сидела старая, скорченная и грязная женщина, с огромными ногтями на руках и босых ногах, которые произвели на меня потрясающее впечатление. На мой вопрос «идти ли мне в монастырь или жениться?» она ничего не ответила. Спустя месяц при вторичном посещении она немедленно по приходе моем встала и выпрямилась предо мной во весь рост. Это была женщина красиво сложенная, с необыкновенно живыми блестящими глазами. Постояв предо мною, она начала бегать по комнате и хохотать, затем подбежала ко мне, ударила по плечу и сказала: «Ну, что?» У меня давно болела эта рука от паралича, но после этого ударения Пелагеи Ивановны боль в ней мгновенно и совершенно прошла. На меня напал какой-то панический страх, и я ничего не мог ей сказать; молчал и весь трясся от испуга. Потом она начала рассказывать мне всю мою прошедшую жизнь с такими поразительными подробностями, о которых никто не знал, кроме меня, и даже рассказала содержание того письма, которое я в этот день послал в Петербург. Это меня так поразило, что у меня волосы стали дыбом на голове, и я невольно упал пред ней на колени и поцеловал ее руку. И с этого разу стал я усердным ее посетителем и почитателем. Она меня вытащила со дна ада».

После 20-летнего подвижничества в Дивееве Пелагея Ивановна вдруг резко изменила образ своей жизни. Однажды сказала она своей сожительнице, Анне Герасимовне: «Сейчас был у меня батюшка Серафим, велел молчать и находиться более в келье, чем на дворе». И она замолчала, и редко кого удостаивала своим разговором, говорила мало, отрывистыми фразами, более сидела в келье и, подобно преподобному Арсению Великому, стала избегать людей и более внимать себе.

Та железная цепь, которой некогда приковывал ее муж, и которую она принесла с собою в Дивеево, служила и теперь ей подчас изголовьем. Спала она и сидела всегда на полу и непременно около входной двери в келью, так что проходящие нередко наступали на нее или обливали ее водой, что, видимо, доставляло ей удовольствие. Такие подвиги Пелагеи Ивановны стали привлекать к ней внимание дивеевских монахинь; и прежнее нерасположение к ней у многих из них сменилось уважением. Но были между сестрами и такие, которые ее ненавидели и всячески злословили. Их особенно любила Пелагея Ивановна и старалась платить им за зло добром. Инокини, привязанные к подвижнице, глубоко веровали в силу ее молитвы, искали у нее духовных наставлений. Однажды одна благочестивая монахиня дерзнула просить у Господа, чтобы Он открыл ей, верен ли тот путь, по которому идет подвижница Божия, потому что часто приходилось ей слышать разноречивые толки. Господь услышал ее молитву. Она увидела во сне, что Пелагея Ивановна идет по двору монастырскому и два ангела ведут ее под руки. Когда, проснувшись, монахиня эта пошла к Пелагее Ивановне рассказать ей свой сон, та предварила ее рассказ строгим запрещением никому не говорить об этом.

Человеческий ум не вмещает подвига рабы Божией Пелагеи. Поистине, душе ее, скрытая от окружающих видимым безумием, сияла чистотой и любовью. Лишь внимательному и сострадательному взгляду была видна небесная красота ее души. Так исполнилось предсказание отца Серафима. Сорок шесть лет провела она в обители, год за годом неся тяжкое бремя подвига, оберегая своей молитвою святую обитель.

Скончалась блаженная 30 января/12 февраля 1884 года. Убрали ее в беленькую рубашку, в сарафан, положили большой серый шерстяной платок на плечи, повязали голову белым шелковым платочком; нарядили так, как она при жизни наряжалась. В правую ее руку дали ей букет цветов, на левую надели шелковые черные четки батюшки Серафима. Девять дней ее тело стояло в душном храме без малейшего изменения при большом стечении народа. Хотя была зима, она с головы до ног была осыпана живыми цветами, которые и при жизни так любила, цветы эти непрестанно заменялись новыми и тотчас же нарасхват разбирались массами народа, уносившего их домой с благоговением.

Ухоженные могилки блаженных Параскевы, Пелагеи, Марии

31 июля 2004 года блаженная старица Пелагия Дивеевская была прославлена в лике местночтимых святых Нижегородской епархии. В октябре 2004 Архиерейским Собором было принято решение о ее общецерковном почитании. Святые мощи блаженной Пелагии, обретенные в сентябре 2004 года, положены для поклонения в Казанскую церковь Серафимо-Дивеевского монастыря.

Тропарь
Явилася еси земли Российския украшение, /Обители Дивеевския блаженная матере наша Пелагея, /благословение Царицы Небесныя исполнившая/ и дерзновение ко Господу стяжавшая, / моли у Престола Пресвятыя Троицы о спасении душ наших.

Кондак, глас 2
Тело твое постами изнуривши,/ бденными молитвами Творца умолила еси о деяниих твоих, /яко да приимеши совершенное оставление:/ еже и обрела еси мати яве,/ путь покаяния показавше.