Филипп Дормер Стенхоп Честерфилд
Письма к сыну
© Издание, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2017
Тенбридж, 15 июля 1739 г.
Милый мой мальчик!
Спасибо тебе за то, что ты беспокоишься о моем здоровье; я бы уже давно дал о себе знать, но здесь на водах не очень-то хочется писать письма. Мне лучше с тех пор, как я здесь, и поэтому я остаюсь еще на месяц.
Синьор Дзамбони расточает мне через тебя больше похвал, чем я того стою. А ты постарайся заслужить все, что он говорит о тебе; помни, что всякая похвала, если она не заслужена, становится жестокой насмешкой и даже больше того – оскорблением, и всего нагляднее обличает людские пороки и безрассудства. Это риторическая фигура, имя которой ирония: человек говорит прямо противоположное тому, что думает. И вместе с тем – это не ложь, ибо он ясно дает понять, что думает совсем не то, что говорит, а как раз наоборот. Например, если кто-нибудь хвалит отъявленного мошенника за его порядочность и неподкупную честность, а круглого дурака – за его способности и остроумие, – ирония совершенно очевидна и каждый легко поймет, что это не более как насмешка. Вообрази, что я стал бы превозносить тебя за то, что ты очень внимательно штудируешь свою книгу, и за то, что ты усвоил и помнишь до сих пор все, что когда-то учил, – неужели ты сразу бы не заметил моей иронии, не почувствовал, что я смеюсь над тобой? Поэтому, когда тебя начинают за что-то превозносить, подумай хорошенько и реши, заслужил ты эту похвалу или нет; и если нет, то знай, что над тобой только издеваются и смеются; постарайся же в будущем быть достойным лучшего и сделать так, чтобы по отношению к тебе всякая ирония оказалась неуместной.
Передай от меня поклон м-ру Меттеру и поблагодари его за письмо. Он пишет, что тебе снова предстоит взяться за латинскую и греческую грамматики; надеюсь, что к моему возвращению ты основательно их изучишь; но, если даже тебе это не удастся сделать, я все равно похвалю тебя за прилежание и память. Прощай.
20 ноября 1739 г.
Милый мой мальчик!
Ты занят историей Рима; надеюсь, что ты уделяешь этому предмету достаточно внимания и сил.
Польза истории заключается главным образом в примерах добродетели и порока людей, которые жили до нас: касательно их нам надлежит сделать собственные выводы. История пробуждает в нас любовь к добру и толкает на благие деяния; она показывает нам, как во все времена чтили и уважали людей великих и добродетельных при жизни, а также какою славою их увенчало потомство, увековечив их имена и донеся память о них до наших дней.
В истории Рима мы находим больше примеров благородства и великодушия, иначе говоря – величия души, чем в истории какой-либо другой страны. Там никого не удивляло, что консулы и диктаторы (а как ты знаешь, это были их главные правители) оставляли свой плуг, чтобы вести армии на врага, а потом, одержав победу, снова брались за плуг и доживали свои дни в скромном уединении, – уединении более славном, чем все предшествовавшие ему победы! Немало величайших людей древности умерло такими бедными, что хоронить их приходилось на государственный счет. Живя в крайней нужде, Курий тем не менее отказался от крупной суммы денег, которую ему хотели подарить самнитяне, ответив, что благо отнюдь не в том, чтобы иметь деньги самому, а лишь в том, чтобы иметь власть над теми, у кого они есть. Вот что об этом рассказывает Цицерон: «Curio ad focum sedenti magnum auri pondus Samnites cum attulissent, repudiati ab eo sant. Non enim aurum habere praeclarum sibi videri, sed iis, qui haberent aurum imperare». Что же касается Фабриция, которому не раз доводилось командовать римскими армиями и всякий раз неизменно побеждать врагов, то приехавшие к нему люди увидели, как он, сидя у очага, ест обед из трав и кореньев, им же самим посаженных и выращенных в огороде. Сенека пишет: «Fabricius ad focum coenat illas ipsas radices, quas, in agro repurgando, triumphalis senex vulsit».
Когда Сципион одержал победу в Испании, среди взятых в плен оказалась юная принцесса редкой красоты, которую, как ему сообщили, скоро должны были выдать замуж за одного ее знатного соотечественника. Он приказал, чтобы за ней ухаживали и заботились не хуже, чем в родном доме, а как только разыскал ее возлюбленного, отдал принцессу ему в жены, а деньги, которые отец ее прислал, чтобы выкупить дочь, присоединил к приданому. Валерий Максим говорит по этому поводу: «Eximiae formae virginem accersitis parentibus et sponso, inviolatam tradidit, et juvenis, et coelebs, et victor». Это был замечательный пример сдержанности, выдержки и великодушия, покоривший сердца всех жителей Испании, которые, как утверждает Ливий, говорили: «Venisse Diis simillimum juvenem, vincentem omnia, turn armis, turn benignitate, ac beneficiis». Таковы награды, неизменно венчающие добродетель; таковы характеры, которым ты должен подражать, если хочешь быть прославленным и добрым, а ведь это единственный путь прийти к счастью. Прощай.
Понедельник
Милый мой мальчик!
Мне очень жаль, что я не получил вчера от м-ра Меттера тех сообщений о тебе, которых ждал с надеждой. Он тратит столько сил на занятия с тобой, что вполне заслужил, чтобы ты относился к ним внимательно и прилежно. К тому же теперь вот о тебе говорят как о мальчике, знающем гораздо больше, чем все остальные, – до чего же будет стыдно потерять свое доброе имя и допустить, чтобы сверстники твои, которых ты оставил позади, опередили тебя. Тебе не хватает только внимания, ты быстро схватываешь, у тебя хорошая память; но если ты не сумеешь быть внимательным, часы, которые ты просидишь над книгой, будут выброшены на ветер. Подумай только, какой стыд и срам: иметь такие возможности учиться – и остаться невеждой. Человек невежественный ничтожен и достоин презрения; никто не хочет находиться в его обществе, о нем можно только сказать, что он живет, и ничего больше. Есть хорошая французская эпиграмма на смерть такого невежественного, ничтожного человека. Смысл ее в том, что сказать об этом человеке можно только одно: когда-то он жил, а теперь – умер. Вот эта эпиграмма, тебе нетрудно будет выучить ее наизусть:
Это письмо от отца своему сыну было написано Ливингстоном Ларнедом более полувека назад, но трогает сердца людей и по сей день. Оно стало популярным после того как его опубликовал в своей книге Дейл Карнеги. Письмо произвело сильное впечатление на многих людей и с тех пор переведено на множество языков и перепечатано сотнями изданий по всему миру.
Это письмо должен прочитать каждый родитель, и поэтому нам очень хочется поделиться им с вами.
У. Ливингстон Ларнед. «Раскаяние отца»
«Послушай, сын. Я произношу эти слова в то время, когда ты спишь; твоя маленькая рука подложена под щёчку, а вьющиеся белокурые волосы слиплись на влажном лбу. Я один прокрался в твою комнату. Несколько минут назад, когда я сидел в библиотеке и читал газету, на меня нахлынула тяжёлая волна раскаяния. Я пришел к твоей кроватке с сознанием своей вины.
Вот о чём я думал, сын: я сорвал на тебе своё плохое настроение. Я выбранил тебя, когда ты одевался, чтобы идти в школу, так как ты только прикоснулся к своёму лицу мокрым полотенцем. Я отчитал тебя за то, что ты не почистил ботинки. Я сердито закричал на тебя, когда ты бросил что-то из своей одежды на пол.
За завтраком я тоже к тебе придирался. Ты пролил чай. Ты жадно глотал пищу. Ты положил локти на стол. Ты слишком густо намазал хлеб маслом. А затем, когда ты отправился поиграть, а я торопился на поезд, ты обернулся, помахал мне рукой и крикнул: «До свидания, папа!», я же нахмурил брови и отвечал: «Распрями плечи!».
Затем, в конце дня, всё началось снова. Идя по дороге домой, я заметил тебя, когда ты на коленях играл в шарики. На твоих чулках были дыры. Я унизил тебя перед товарищами, заставив идти домой впереди меня. Чулки дорого стоят – и если бы ты должен был покупать их на собственные деньги, то был бы более аккуратным! Вообрази только, сын, что это говорил твой отец!
Помнишь, как ты вошёл потом в библиотеку, где я читал, – робко, с болью во взгляде? Когда я мельком взглянул на тебя поверх газеты, раздражённый тем, что мне помешали, ты в нерешительности остановился у двери. «Что тебе нужно?» – резко спросил я.
Ты ничего не ответил, но порывисто бросился ко мне, обнял за шею и поцеловал. Твои ручки сжали меня с любовью, которую бог вложил в твоё сердце и которую даже моё пренебрежительное отношение не смогло иссушить. А затем ты ушел, семеня ножками, вверх по лестнице.
Так вот, сын, вскоре после этого газета выскользнула из моих рук и мною овладел ужасный, тошнотворный страх. Что со мною сделала привычка? Привычка придираться, распекать – такова была моя награда тебе за то, что ты маленький мальчик. Нельзя ведь сказать, что я не любил тебя, всё дело в том, что я ожидал слишком многого от юности и мерил тебя меркой своих собственных лет.
А в твоём характере так много здорового, прекрасного и искреннего. Твоё маленькое сердце столь же велико, как рассвет над далёкими холмами. Это проявилось в твоём стихийном порыве, когда ты бросился ко мне, чтобы поцеловать меня перед отходом ко сну. Ничто другое не имеет сегодня значения, сын. Я пришёл к твоей кроватке в темноте и, пристыжённый, преклонил перед тобой колени!
Это слабое искупление. Я знаю, ты не понял бы этих вещей, если бы я тебе сказал всё это, когда ты проснёшься. Но завтра я буду настоящим отцом! Я буду дружить с тобой, страдать, когда ты страдаешь, и смеяться, когда ты смеешься. Я прикушу свой язык, когда с него будет готово сорваться раздражённое слово. Я постоянно буду повторять как заклинание: «Он ведь только мальчик, маленький мальчик!».
Боюсь, что я мысленно видел в тебе взрослого мужчину. Однако сейчас, когда я вижу тебя, сын, устало съёжившегося в твоей кроватке, я понимаю, что ты ещё ребёнок. Ещё вчера ты был на руках у матери, и головка твоя лежала на её плече. Я требовал слишком многого, слишком многого…».
Английский государственный деятель, дипломат и писатель, автор «Писем к сыну» – Филип Дормер Стенхоп Честерфилд родился 22 сентября 1694 г., Лондон. До смерти отца (1726) был известен под титулом лорд Стенхоп.
Филип Стенхоп был воспитан гувернёром-французом, учился в Тринити-колледже Кембриджского университета (1712-1714). Совершил обязательное для богатого джентльмена тех лет путешествие по континенту. Оно было прервано смертью королевы Анны. Отец вызвал Филипа на родину и устроил его на место лорда опочивальни принца Уэльского.
В 1715 г. Филип вошёл в состав палаты общин от корнуолльской деревни Сент-Жермен . Первое же выступление в парламенте обернулось для него штрафом в 500 фунтов, так как Филипу недоставало шести недель до совершеннолетия.
В 1716 г. случился конфликт между королём Георгом I и его сыном, будущим Георгом II, Стенхоп примкнул к лагерю принца и его любовницы Генриетты Говард, что принесло ему политические выгоды при восшествии Георга II на престол и ненависть принцессы Уэльской.
Однако, вначале Стенхопу пришлось отправиться в Париж, где он оставался около двух лет. Там он познакомился с Монтескье, Вольтером и другими французскими литераторами. В 1722 г. Стенхоп вернулся в Лондон и уже здесь завязал тесные связи с английскими литераторами, среди которых были Аддисон, Свифт, Поп, Гей, Арбетнот и др.
Со смертью отца в 1726 г. Филип принял титул графа Честерфилда и пересел из палаты общин в палату лордов. Здесь его ораторское мастерство, ненужное в нижней палате, наконец-то оценили и в 1728 г. Честерфилд принял важный пост посла в Гааге. Честерфилд оказался способным дипломатом, заключил для Великобритании Венский договор в 1731 г., но из-за слабого здоровья вернулся на родину в 1732 г. Дипломатическая служба принесла ему орден Подвязки и придворный титул лорда-стюарда.
В 1732 г. в Гааге у Филиппа родился незаконнорожденный сын от Элизабет дю Буше, его назвали Филип Стенхоп второй (1732-1768), которому впоследствии Честерфилд посвятил «Письма к сыну». Скомпрометированная дю Буше лишилась места, но Честерфилд поселил её в лондонском предместье.
В 1733 г. Честерфилд женился по расчёту на незаконной дочери Георга I, Мелюзине фон Шуленбург, но законных детей в этом браке не родилось.
В 1744 г. вновь отправился послом в Гаагу, где добился вступления Голландии в войну за австрийское наследство на стороне англичан. За этим последовало исключительно успешное правление на посту лорда-лейтенанта Ирландии в 1744-1746 гг., считающееся вершиной деятельности Честерфилда-администратора.
В 1746 г. он вернулся в Лондон на пост государственного секретаря, однако в 1748 г. уволился со всех постов из-за испорченных отношений с королём и королевой и отказался от «утешительного» герцогского титула.
Некоторое время он продолжал парламентскую деятельность, в том числе противодействовал «Акту о гербовом сборе» и способствовал переходу Великобритании на григорианский календарь, который так и называли – календарь Честерфилда. Однако из-за надвигавшейся глухоты к концу 1750 г. Честерфилд навсегда покинул политику!
Умер Филип Честерфилд 24 марта 1773 г., в Лондоне.
Филип Стенхоп (второй) имел с 1750 г. «непозволительную» связь с ирландкой Юджинией Дорнвил, от которой в 1761 и 1763 гг. родились двое сыновей – Чарльз и Филип (четвёртый). Родители поженились только в 1767 г., а в 1768 г. 36-летний Филип Стенхоп (второй) умер. Честерфилд узнал о существовании внуков только после смерти сына. В своём завещании он оставил им небольшой капитал, и ничего не оставил их матери. Именно безденежье подвигло Юджинию Стенхоп продать издателям письма, которые никогда не предназначались для печати. Публикация вызвала в английском обществе шок своей семейной «откровенностью». Сборник писем стал популярным чтением и неоднократно переиздавался, принеся вдове состояние.
Кроме этого, после смерти графа были опубликованы «Максимы» (1777) и «Характеры» (1777). Честерфилду также приписывают ряд апокрифических сочинений, в том числе «Апология отставки» (1748).
Филипп Дормер Стенхоп Честерфилд
Письма к сыну
© Издание, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2017
Тенбридж, 15 июля 1739 г.
Милый мой мальчик!
Спасибо тебе за то, что ты беспокоишься о моем здоровье; я бы уже давно дал о себе знать, но здесь на водах не очень-то хочется писать письма. Мне лучше с тех пор, как я здесь, и поэтому я остаюсь еще на месяц.
Синьор Дзамбони расточает мне через тебя больше похвал, чем я того стою. А ты постарайся заслужить все, что он говорит о тебе; помни, что всякая похвала, если она не заслужена, становится жестокой насмешкой и даже больше того – оскорблением, и всего нагляднее обличает людские пороки и безрассудства. Это риторическая фигура, имя которой ирония: человек говорит прямо противоположное тому, что думает. И вместе с тем – это не ложь, ибо он ясно дает понять, что думает совсем не то, что говорит, а как раз наоборот. Например, если кто-нибудь хвалит отъявленного мошенника за его порядочность и неподкупную честность, а круглого дурака – за его способности и остроумие, – ирония совершенно очевидна и каждый легко поймет, что это не более как насмешка. Вообрази, что я стал бы превозносить тебя за то, что ты очень внимательно штудируешь свою книгу, и за то, что ты усвоил и помнишь до сих пор все, что когда-то учил, – неужели ты сразу бы не заметил моей иронии, не почувствовал, что я смеюсь над тобой? Поэтому, когда тебя начинают за что-то превозносить, подумай хорошенько и реши, заслужил ты эту похвалу или нет; и если нет, то знай, что над тобой только издеваются и смеются; постарайся же в будущем быть достойным лучшего и сделать так, чтобы по отношению к тебе всякая ирония оказалась неуместной.
Передай от меня поклон м-ру Меттеру и поблагодари его за письмо. Он пишет, что тебе снова предстоит взяться за латинскую и греческую грамматики; надеюсь, что к моему возвращению ты основательно их изучишь; но, если даже тебе это не удастся сделать, я все равно похвалю тебя за прилежание и память. Прощай.
20 ноября 1739 г.
Милый мой мальчик!
Ты занят историей Рима; надеюсь, что ты уделяешь этому предмету достаточно внимания и сил.
Польза истории заключается главным образом в примерах добродетели и порока людей, которые жили до нас: касательно их нам надлежит сделать собственные выводы. История пробуждает в нас любовь к добру и толкает на благие деяния; она показывает нам, как во все времена чтили и уважали людей великих и добродетельных при жизни, а также какою славою их увенчало потомство, увековечив их имена и донеся память о них до наших дней.
В истории Рима мы находим больше примеров благородства и великодушия, иначе говоря – величия души, чем в истории какой-либо другой страны. Там никого не удивляло, что консулы и диктаторы (а как ты знаешь, это были их главные правители) оставляли свой плуг, чтобы вести армии на врага, а потом, одержав победу, снова брались за плуг и доживали свои дни в скромном уединении, – уединении более славном, чем все предшествовавшие ему победы! Немало величайших людей древности умерло такими бедными, что хоронить их приходилось на государственный счет. Живя в крайней нужде, Курий тем не менее отказался от крупной суммы денег, которую ему хотели подарить самнитяне, ответив, что благо отнюдь не в том, чтобы иметь деньги самому, а лишь в том, чтобы иметь власть над теми, у кого они есть. Вот что об этом рассказывает Цицерон: «Curio ad focum sedenti magnum auri pondus Samnites cum attulissent, repudiati ab eo sant. Non enim aurum habere praeclarum sibi videri, sed iis, qui haberent aurum imperare». Что же касается Фабриция, которому не раз доводилось командовать римскими армиями и всякий раз неизменно побеждать врагов, то приехавшие к нему люди увидели, как он, сидя у очага, ест обед из трав и кореньев, им же самим посаженных и выращенных в огороде. Сенека пишет: «Fabricius ad focum coenat illas ipsas radices, quas, in agro repurgando, triumphalis senex vulsit».
Когда Сципион одержал победу в Испании, среди взятых в плен оказалась юная принцесса редкой красоты, которую, как ему сообщили, скоро должны были выдать замуж за одного ее знатного соотечественника. Он приказал, чтобы за ней ухаживали и заботились не хуже, чем в родном доме, а как только разыскал ее возлюбленного, отдал принцессу ему в жены, а деньги, которые отец ее прислал, чтобы выкупить дочь, присоединил к приданому. Валерий Максим говорит по этому поводу: «Eximiae formae virginem accersitis parentibus et sponso, inviolatam tradidit, et juvenis, et coelebs, et victor». Это был замечательный пример сдержанности, выдержки и великодушия, покоривший сердца всех жителей Испании, которые, как утверждает Ливий, говорили: «Venisse Diis simillimum juvenem, vincentem omnia, turn armis, turn benignitate, ac beneficiis». Таковы награды, неизменно венчающие добродетель; таковы характеры, которым ты должен подражать, если хочешь быть прославленным и добрым, а ведь это единственный путь прийти к счастью. Прощай.
Понедельник
Милый мой мальчик!
Мне очень жаль, что я не получил вчера от м-ра Меттера тех сообщений о тебе, которых ждал с надеждой. Он тратит столько сил на занятия с тобой, что вполне заслужил, чтобы ты относился к ним внимательно и прилежно. К тому же теперь вот о тебе говорят как о мальчике, знающем гораздо больше, чем все остальные, – до чего же будет стыдно потерять свое доброе имя и допустить, чтобы сверстники твои, которых ты оставил позади, опередили тебя. Тебе не хватает только внимания, ты быстро схватываешь, у тебя хорошая память; но если ты не сумеешь быть внимательным, часы, которые ты просидишь над книгой, будут выброшены на ветер. Подумай только, какой стыд и срам: иметь такие возможности учиться – и остаться невеждой. Человек невежественный ничтожен и достоин презрения; никто не хочет находиться в его обществе, о нем можно только сказать, что он живет, и ничего больше. Есть хорошая французская эпиграмма на смерть такого невежественного, ничтожного человека. Смысл ее в том, что сказать об этом человеке можно только одно: когда-то он жил, а теперь – умер. Вот эта эпиграмма, тебе нетрудно будет выучить ее наизусть: