Повесть белкина читать

Коллежский регистратор,
Почтовой станции диктатор.

Князь Вяземский.

Кто не проклинал станционных смотрителей, кто с ними не бранивался? Кто, в минуту гнева, не требовал от них роковой книги, дабы вписать в оную свою бесполезную жалобу на притеснение, грубость и неисправность? Кто не почитает их извергами человеческого рода, равными покойным подьячим или по крайней мере муромским разбойникам? Будем, однако, справедливы, постараемся войти в их положение и, может быть, станем судить о них гораздо снисходительнее. Что такое станционный смотритель? Сущий мученик четырнадцатого класса, огражденный своим чином токмо от побоев, и то не всегда (ссылаюсь на совесть моих читателей). Какова должность сего диктатора, как называет его шутливо князь Вяземский? Не настоящая ли каторга? Покою ни днем, ни ночью. Всю досаду, накопленную во время скучной езды, путешественник вымещает на смотрителе. Погода несносная, дорога скверная, ямщик упрямый, лошади не везут — а виноват смотритель. Входя в бедное его жилище, проезжающий смотрит на него как на врага; хорошо, если удастся ему скоро избавиться от непрошеного гостя; но если не случится лошадей?.. боже! какие

86

ругательства, какие угрозы посыплются на его голову! В дождь и слякоть принужден он бегать по дворам; в бурю, в крещенский мороз уходит он в сени, чтоб только на минуту отдохнуть от крика и толчков раздраженного постояльца. Приезжает генерал; дрожащий смотритель отдает ему две последние тройки, в том числе курьерскую. Генерал едет, не сказав ему спасибо. Чрез пять минут — колокольчик!.. и фельдъегерь бросает ему на стол свою подорожную!.. Вникнем во все это хорошенько, и вместо негодования сердце наше исполнится искренним состраданием. Еще несколько слов: в течение двадцати лет сряду изъездил я Россию по всем направлениям; почти все почтовые тракты мне известны; несколько поколений ямщиков мне знакомы; редкого смотрителя не знаю я в лицо, с редким не имел я дела; любопытный запас путевых моих наблюдений надеюсь издать в непродолжительном времени; покамест скажу только, что сословие станционных смотрителей представлено общему мнению в самом ложном виде. Сии столь оклеветанные смотрители вообще суть люди мирные, от природы услужливые, склонные к общежитию, скромные в притязаниях на почести и не слишком сребролюбивые. Из их разговоров (коими некстати пренебрегают господа проезжающие) можно почерпнуть много любопытного и поучительного. Что касается до меня, то, признаюсь, я предпочитаю их беседу речам какого-нибудь чиновника 6-го класса, следующего по казенной надобности.

Легко можно догадаться, что есть у меня приятели из почтенного сословия смотрителей. В самом деле, память одного из них мне драгоценна. Обстоятельства некогда сблизили нас, и об нем-то намерен я теперь побеседовать с любезными читателями.

В 1816 году, в мае месяце, случилось мне проезжать через ***скую губернию, по тракту, ныне уничтоженному. Находился я в мелком чине, ехал на перекладных и платил прогоны за две лошади. Вследствие сего смотрители со мною не церемонились, и часто бирал я с бою то, что, во мнении моем, следовало мне по праву. Будучи молод и вспыльчив, я негодовал на низость и малодушие смотрителя, когда сей последний отдавал

87

приготовленную мне тройку под коляску чиновного барина. Столь же долго не мог я привыкнуть и к тому, чтоб разборчивый холоп обносил меня блюдом на губернаторском обеде. Ныне то и другое кажется мне в порядке вещей. В самом деле, что было бы с нами, если бы вместо общеудобного правила: чин чина почитай, ввелось в употребление другое, например: ум ума почитай? Какие возникли бы споры! и слуги с кого бы начинали кушанье подавать? Но обращаюсь к моей повести.

День был жаркий. В трех верстах от станции*** стало накрапывать, и через минуту проливной дождь вымочил меня до последней нитки. По приезде на станцию, первая забота была поскорее переодеться, вторая спросить себе чаю. «Эй, Дуня! — закричал смотритель, — поставь самовар да сходи за сливками». При сих словах вышла из-за перегородки девочка лет четырнадцати и побежала в сени. Красота ее меня поразила. «Это твоя дочка?» — спросил я смотрителя. «Дочка-с, — отвечал он с видом довольного самолюбия, — да такая разумная, такая проворная, вся в покойницу мать». Тут он принялся переписывать мою подорожную, а я занялся рассмотрением картинок, украшавших его смиренную, но опрятную обитель. Они изображали историю блудного сына: в первой почтенный старик в колпаке и шлафорке отпускает беспокойного юношу, который поспешно принимает его благословение и мешок с деньгами. В другой яркими чертами изображено развратное поведение молодого человека: он сидит за столом, окруженный ложными друзьями и бесстыдными женщинами. Далее, промотавшийся юноша, в рубище и в треугольной шляпе, пасет свиней и разделяет с ними трапезу; в его лице изображены глубокая печаль и раскаяние. Наконец представлено возвращение его к отцу; добрый старик в том же колпаке и шлафорке выбегает к нему навстречу: блудный сын стоит на коленах; в перспективе повар убивает упитанного тельца, и старший брат вопрошает слуг о причине таковой радости. Под каждой картинкой прочел я приличные немецкие стихи. Все это доныне сохранилось в моей памяти, также как и горшки с

88

бальзамином, и кровать с пестрой занавескою, и прочие предметы, меня в то время окружавшие. Вижу, как теперь, самого хозяина, человека лет пятидесяти, свежего и бодрого, и его длинный зеленый сертук с тремя медалями на полинялых лентах.

Не успел я расплатиться со старым моим ямщиком, как Дуня возвратилась с самоваром. Маленькая кокетка со второго взгляда заметила впечатление, произведенное ею на меня; она потупила большие голубые глаза; я стал с нею разговаривать, она отвечала мне безо всякой робости, как девушка, видевшая свет. Я предложил отцу ее стакан пуншу; Дуне подал я чашку чаю, и мы втроем начали беседовать, как будто век были знакомы.

Лошади были давно готовы, а мне все не хотелось расстаться с смотрителем и его дочкой. Наконец я с ними простился; отец пожелал мне доброго пути, а дочь проводила до телеги. В сенях я остановился и просил у ней позволения ее поцеловать; Дуня согласилась… Много могу я насчитать поцелуев,

С тех пор, как этим занимаюсь,

но ни один не оставил во мне столь долгого, столь приятного воспоминания.

Прошло несколько лет, и обстоятельства привели меня на тот самый тракт, в те самые места. Я вспомнил дочь старого смотрителя и обрадовался при мысли, что увижу ее снова. Но, подумал я, старый смотритель, может быть, уже сменен; вероятно, Дуня уже замужем. Мысль о смерти того или другого также мелькнула в моем уме, и я приближался к станции *** с печальным предчувствием.

Лошади стали у почтового домика. Вошед в комнату, я тотчас узнал картинки, изображающие историю блудного сына; стол и кровать стояли на прежних местах; но на окнах уже не было цветов, и все кругом показывало ветхость и небрежение. Смотритель спал под тулупом; мой приезд разбудил его; он привстал… Это был точно Самсон Вырин; но как он постарел! Покамест собирался он переписать мою подорожную, я смотрел на его седину, на глубокие морщины давно

89

небритого лица, на сгорбленную спину — и не мог надивиться, как три или четыре года могли превратить бодрого мужчину в хилого старика. «Узнал ли ты меня? — спросил я его, — мы с тобою старые знакомые». — «Может статься, — отвечал он угрюмо, — здесь дорога большая; много проезжих у меня перебывало». — «Здорова ли твоя Дуня?» — продолжал я. Старик нахмурился. «А бог ее знает», — отвечал он. «Так, видно, она замужем?» — сказал я. Старик притворился, будто бы не слыхал моего вопроса, и продолжал пошептом читать мою подорожную. Я прекратил свои вопросы и велел поставить чайник. Любопытство начинало меня беспокоить, и я надеялся, что пунш разрешит язык моего старого знакомца.

Я не ошибся: старик не отказался от предлагаемого стакана. Я заметил, что ром прояснил его угрюмость. На втором стакане сделался он разговорчив; вспомнил или показал вид, будто бы вспомнил меня, и я узнал от него повесть, которая в то время сильно меня заняла и тронула.

«Так вы знали мою Дуню? — начал он. — Кто же и не знал ее? Ах, Дуня, Дуня! Что за девка-то была! Бывало, кто ни проедет, всякий похвалит, никто не осудит. Барыни дарили ее, та платочком, та сережками. Господа проезжие нарочно останавливались, будто бы пообедать, аль отужинать, а в самом деле только чтоб на нее подолее поглядеть. Бывало, барин, какой бы сердитый ни был, при ней утихает и милостиво со мною разговаривает. Поверите ль, сударь: курьеры, фельдъегеря с нею по получасу заговаривались. Ею дом держался: что прибрать, что приготовить, за всем успевала. А я-то, старый дурак, не нагляжусь, бывало, не нарадуюсь; уж я ли не любил моей Дуни, я ль не лелеял моего дитяти; уж ей ли не было житье? Да нет, от беды не отбожишься; что суждено, тому не миновать». Тут он стал подробно рассказывать мне свое горе. Три года тому назад, однажды, в зимний вечер, когда смотритель разлиновывал новую книгу, а дочь его за перегородкой шила себе платье, тройка подъехала, и проезжий в черкесской шапке, в военной шинели, окутанный шалью, вошел в комнату, требуя лошадей. Лошади все были в

90

разгоне. При сем известии путешественник возвысил было голос и нагайку; но Дуня, привыкшая к таковым сценам, выбежала из-за перегородки и ласково обратилась к проезжему с вопросом: не угодно ли будет ему чего-нибудь покушать? Появление Дуни произвело обыкновенное свое действие. Гнев проезжего прошел; он согласился ждать лошадей и заказал себе ужин. Сняв мокрую, косматую шапку, отпутав шаль и сдернув шинель, проезжий явился молодым, стройным гусаром с черными усиками. Он расположился у смотрителя, начал весело разговаривать с ним и с его дочерью. Подали ужинать. Между тем лошади пришли, и смотритель приказал, чтоб тотчас, не кормя, запрягали их в кибитку проезжего; но, возвратясь, нашел он молодого человека почти без памяти лежащего на лавке: ему сделалось дурно, голова разболелась, невозможно было ехать… Как быть! смотритель уступил ему свою кровать, и положено было, если больному не будет легче, на другой день утром послать в С *** за лекарем.

На другой день гусару стало хуже. Человек его поехал верхом в город за лекарем. Дуня обвязала ему голову платком, намоченным уксусом, и села с своим шитьем у его кровати. Больной при смотрителе охал и не говорил почти ни слова, однако ж выпил две чашки кофе и, охая, заказал себе обед. Дуня от него не отходила. Он поминутно просил пить, и Дуня подносила ему кружку ею заготовленного лимонада. Больной обмакивал губы и всякий раз, возвращая кружку, в знак благодарности слабою своей рукою пожимал Дунюшкину руку. К обеду приехал лекарь. Он пощупал пульс больного, поговорил с ним по-немецки и по-русски объявил, что ему нужно одно спокойствие и что дни через два ему можно будет отправиться в дорогу. Гусар вручил ему двадцать пять рублей за визит, пригласил его отобедать; лекарь согласился; оба ели с большим аппетитом, выпили бутылку вина и расстались очень довольны друг другом.

Прошел еще день, и гусар совсем оправился. Он был чрезвычайно весел, без умолку шутил то с Дунею, то с смотрителем; насвистывал песни, разговаривал

91

с проезжими, вписывал их подорожные в почтовую книгу, и так полюбился доброму смотрителю, что на третье утро жаль было ему расстаться с любезным своим постояльцем. День был воскресный; Дуня собиралась к обедне. Гусару подали кибитку. Он простился с смотрителем, щедро наградив его за постой и угощение; простился и с Дунею и вызвался довезти ее до церкви, которая находилась на краю деревни. Дуня стояла в недоумении… «Чего же ты боишься? — сказал ей отец, — ведь его высокоблагородие не волк и тебя не съест: прокатись-ка до церкви». Дуня села в кибитку подле гусара, слуга вскочил на облучок, ямщик свистнул, и лошади поскакали.

Бедный смотритель не понимал, каким образом мог он сам позволить своей Дуне ехать вместе с гусаром, как нашло на него ослепление, и что тогда было с его разумом. Не прошло и получаса, как сердце его начало ныть, ныть, и беспокойство овладело им до такой степени, что он не утерпел и пошел сам к обедне. Подходя к церкви, увидел он, что народ уже расходился, но Дуни не было ни в ограде, ни на паперти. Он поспешно вошел в церковь: священник выходил из алтаря; дьячок гасил свечи, две старушки молились еще в углу; но Дуни в церкви не было. Бедный отец насилу решился спросить у дьячка, была ли она у обедни. Дьячок отвечал, что не бывала. Смотритель пошел домой ни жив ни мертв. Одна оставалась ему надежда: Дуня по ветрености молодых лет вздумала, может быть, прокатиться до следующей станции, где жила ее крестная мать. В мучительном волнении ожидал он возвращения тройки, на которой он отпустил ее. Ямщик не возвращался. Наконец к вечеру приехал он один и хмелен, с убийственным известием: «Дуня с той станции отправилась далее с гусаром».

Старик не снес своего несчастья; он тут же слег в ту самую постель, где накануне лежал молодой обманщик. Теперь смотритель, соображая все обстоятельства, догадывался, что болезнь была притворная. Бедняк занемог сильной горячкою; его свезли в С *** и на его место определили на время другого. Тот же лекарь,

92

который приезжал к гусару, лечил и его. Он уверил смотрителя, что молодой человек был совсем здоров и что тогда еще догадывался он о его злобном намерении, но молчал, опасаясь его нагайки. Правду ли говорил немец, или только желал похвастаться дальновидностию, но он нимало тем не утешил бедного больного. Едва оправясь от болезни, смотритель выпросил у С*** почтмейстера отпуск на два месяца и, не сказав никому ни слова о своем намерении, пешком отправился за своею дочерью. Из подорожной знал он, что ротмистр Минский ехал из Смоленска в Петербург. Ямщик, который вез его, сказывал, что всю дорогу Дуня плакала, хотя, казалось, ехала по своей охоте. «Авось, — думал смотритель, — приведу я домой заблудшую овечку мою». С этой мыслию прибыл он в Петербург, остановился в Измайловском полку, в доме отставного унтер-офицера, своего старого сослуживца, и начал свои поиски. Вскоре узнал он, что ротмистр Минский в Петербурге и живет в Демутовом трактире. Смотритель решился к нему явиться.

Рано утром пришел он в его переднюю и просил доложить его высокоблагородию, что старый солдат просит с ним увидеться. Военный лакей, чистя сапог на колодке, объявил, что барин почивает и что прежде одиннадцати часов не принимает никого. Смотритель ушел и возвратился в назначенное время. Минский вышел сам к нему в халате, в красной скуфье. «Что, брат, тебе надобно?» — спросил он его. Сердце старика закипело, слезы навернулись на глазах, и он дрожащим голосом произнес только: «Ваше высокоблагородие!.. сделайте такую божескую милость!..» Минский взглянул на него быстро, вспыхнул, взял его за руку, повел в кабинет и запер за собою дверь. «Ваше высокоблагородие! — продолжал старик, — что с возу упало, то пропало; отдайте мне по крайней мере бедную мою Дуню. Ведь вы натешились ею; не погубите ж ее понапрасну». — «Что сделано, того не воротишь, — сказал молодой человек в крайнем замешательстве, — виноват перед тобою и рад просить у тебя прощения; но не думай, чтоб я Дуню мог покинуть: она будет счастлива, даю тебе честное слово. Зачем тебе ее? Она меня

93

любит; она отвыкла от прежнего своего состояния. Ни ты, ни она — вы не забудете того, что случилось». Потом, сунув ему что-то за рукав, он отворил дверь, и смотритель, сам не помня как, очутился на улице.

Долго стоял он неподвижно, наконец увидел за обшлагом своего рукава сверток бумаг; он вынул их и развернул несколько пяти- и десятирублевых смятых ассигнаций. Слезы опять навернулись на глазах его, слезы негодования! Он сжал бумажки в комок, бросил их наземь, притоптал каблуком и пошел… Отошед несколько шагов, он остановился, подумал… и воротился… но ассигнаций уже не было. Хорошо одетый молодой человек, увидя его, подбежал к извозчику, сел поспешно и закричал: «Пошел!..» Смотритель за ним не погнался. Он решился отправиться домой на свою станцию, но прежде хотел хоть раз еще увидеть бедную свою Дуню. Для сего дни через два воротился он к Минскому; но военный лакей сказал ему сурово, что барин никого не принимает, грудью вытеснил его из передней и хлопнул двери ему под нос. Смотритель постоял, постоял — да и пошел.

В этот самый день, вечером, шел он по Литейной, отслужив молебен у Всех Скорбящих. Вдруг промчались перед ним щегольские дрожки, и смотритель узнал Минского. Дрожки остановились перед трехэтажным домом, у самого подъезда, и гусар вбежал на крыльцо. Счастливая мысль мелькнула в голове смотрителя. Он воротился и, поравнявшись с кучером: «Чья, брат, лошадь? — спросил он, — не Минского ли?» — «Точно так, — отвечал кучер, — а что тебе?» — «Да вот что: барин твой приказал мне отнести к его Дуне записочку, а я и позабудь, где Дуня-то его живет».— «Да вот здесь, во втором этаже. Опоздал ты, брат, с твоей запиской; теперь уж он сам у нее». — «Нужды нет, — возразил смотритель с неизъяснимым движением сердца, — спасибо, что надоумил, а я свое дело сделаю». И с этим словом пошел он по лестнице.

Двери были заперты; он позвонил, прошло несколько секунд в тягостном для него ожидании. Ключ загремел, ему отворили. «Здесь стоит Авдотья Самсоновна?» — спросил он. «Здесь, — отвечала молодая

94

служанка, — зачем тебе ее надобно?» Смотритель, не отвечая, вошел в залу. «Нельзя, нельзя! — закричала вслед ему служанка, — у Авдотьи Самсоновны гости». Но смотритель, не слушая, шел далее. Две первые комнаты были темны, в третьей был огонь. Он подошел к растворенной двери и остановился. В комнате, прекрасно убранной, Минский сидел в задумчивости. Дуня, одетая со всею роскошью моды, сидела на ручке его кресел, как наездница на своем английском седле. Она с нежностью смотрела на Минского, наматывая черные его кудри на свои сверкающие пальцы. Бедный смотритель! Никогда дочь его не казалась ему столь прекрасною; он поневоле ею любовался. «Кто там?» — спросила она, не подымая головы. Он все молчал. Не получая ответа, Дуня подняла голову… и с криком упала на ковер. Испуганный Минский кинулся ее подымать и, вдруг увидя в дверях старого смотрителя, оставил Дуню и подошел к нему, дрожа от гнева. «Чего тебе надобно? — сказал он ему, стиснув зубы, — что ты за мною всюду крадешься, как разбойник? или хочешь меня зарезать? Пошел вон!» — и, сильной рукою схватив старика за ворот, вытолкнул его на лестницу.

Старик пришел к себе на квартиру. Приятель его советовал ему жаловаться; но смотритель подумал, махнул рукой и решился отступиться. Через два дни отправился он из Петербурга обратно на свою станцию и опять принялся за свою должность. «Вот уже третий год, — заключил он, — как живу я без Дуни и как об ней нет ни слуху, ни духу. Жива ли, нет ли, бог ее ведает. Всяко случается. Не ее первую, не ее последнюю сманил проезжий повеса, а там подержал, да и бросил. Много их в Петербурге, молоденьких дур, сегодня в атласе да бархате, а завтра, поглядишь, метут улицу вместе с голью кабацкою. Как подумаешь порою, что и Дуня, может быть, тут же пропадает, так поневоле согрешишь да пожелаешь ей могилы…»

Таков был рассказ приятеля моего, старого смотрителя, рассказ, неоднократно прерываемый слезами, которые живописно отирал он своею полою, как усердный Терентьич в прекрасной балладе Дмитриева. Слезы сии отчасти возбуждаемы были пуншем, коего вытянул

95

он пять стаканов в продолжении своего повествования; но как бы то ни было они сильно тронули мое сердце. С ним расставшись, долго не мог я забыть старого смотрителя, долго думал я о бедной Дуне…

Недавно еще, проезжая через местечко ***, вспомнил я о моем приятеле; я узнал, что станция, над которой он начальствовал, уже уничтожена. На вопрос мой: «Жив ли старый смотритель?» — никто не мог дать мне удовлетворительного ответа. Я решился посетить знакомую сторону, взял вольных лошадей и пустился в село Н.

Это случилось осенью. Серенькие тучи покрывали небо; холодный ветер дул с пожатых полей, унося красные и желтые листья со встречных деревьев. Я приехал в село при закате солнца и остановился у почтового домика. В сени (где некогда поцеловала меня бедная Дуня) вышла толстая баба и на вопросы мои отвечала, что старый смотритель с год как помер, что в доме его поселился пивовар, а что она жена пивоварова. Мне стало жаль моей напрасной поездки и семи рублей, издержанных даром. «Отчего ж он умер?» — спросил я пивоварову жену. «Спился, батюшка», — отвечала она. «А где его похоронили?» — «За околицей, подле покойной хозяйки его». — «Нельзя ли довести меня до его могилы?» — «Почему же нельзя. Эй, Ванька! полно тебе с кошкою возиться. Проводи-ка барина на кладбище да укажи ему смотрителеву могилу».

При сих словах оборванный мальчик, рыжий и кривой, выбежал ко мне и тотчас повел меня за околицу.

— Знал ты покойника? — спросил я его дорогой.

— А проезжие вспоминают ли его?

— Да ноне мало проезжих; разве заседатель завернет, да тому не до мертвых. Вот летом проезжала барыня, так та спрашивала о старом смотрителе и ходила к нему на могилу.

— Какая барыня? — спросил я с любопытством.

96

— Прекрасная барыня, — отвечал мальчишка; — ехала она в карете в шесть лошадей, с тремя маленькими барчатами и с кормилицей, и с черной моською; и как ей сказали, что старый смотритель умер, так она заплакала и сказала детям: «Сидите смирно, а я схожу на кладбище». А я было вызвался довести ее. А барыня сказала: «Я сама дорогу знаю». И дала мне пятак серебром — такая добрая барыня!..

Мы пришли на кладбище, голое место, ничем не огражденное, усеянное деревянными крестами, не осененными ни единым деревцом. Отроду не видал я такого печального кладбища.

— Вот могила старого смотрителя, — сказал мне мальчик, вспрыгнув на груду песку, в которую врыт был черный крест с медным образом.

— И барыня приходила сюда? — спросил я.

— Приходила, — отвечал Ванька, — я смотрел на нее издали. Она легла здесь и лежала долго. А там барыня пошла в село и призвала попа, дала ему денег и поехала, а мне дала пятак серебром — славная барыня!

И я дал мальчишке пятачок и не жалел уже ни о поездке, ни о семи рублях, мною истраченных.

Наш краткий пересказ «Повестей Белкина» может быть использован для читательского дневника.

Прозаический цикл «Повести Белкина» был написан А. С. Пушкиным в знаменитую «Болдинскую осень» 1830 года и затем издан анонимно. По возвращении из Болдина Пушкин ознакомил с «Повестями» Баратынского. «Баратынский ржёт и бьётся», – шутливо писал он вскоре после этого Плетнёву.

Этот пушкинский цикл состоит из предисловия («От издателя») и пяти повестей: «Выстрел», «Метель», «Гробовщик», «Станционный смотритель» и «Барышня-крестьянка».

Пушкин. Повести Белкина. Аудиокнига (видеоверсия этой статьи).

Пушкин «Повести Белкина – От издателя»

В предисловии к циклу Пушкин говорит, что автором повестей якобы был ныне покойный молодой человек Иван Петрович Белкин, родившийся в селе Горюхине. После кончины родителей он оставил службу в егерском полку и вернулся в эту свою вотчину. Хозяйственных способностей вымышленный Белкин не имел и вскоре разорил имение. Зато он проявлял необычайную склонность к женскому полу, а также к слушанию и записи занятных жизненных историй. По словам Пушкина, Белкин умер в конце 1828 года от «простудной лихорадки, обратившейся в горячку». Повести же его теперь предлагаются читателям, как «памятник благородного образа мыслей и трогательного дружества».

Пушкин «Повести Белкина – Выстрел»

Сослуживцы по полку боготворят заводилу, буяна и искусного стрелка Сильвио. Но у него появляется соперник – новоопределившийся юноша-граф из богатой фамилии, который сильнее нравится женщинам и тратит больше денег на друзей. Соперничество между ними доходит до дуэли. Недруг пробивает своей пулей фуражку Сильвио всего на вершок ото лба, а потом становится под его пистолет, со спокойным презрением поедая черешню.

Взбешённый Сильвио отказывается стрелять прямо сейчас и выговаривает себе у противника право сделать выстрел в момент, который сам потом выберет. Несколько лет он горит мрачной мстительностью, выжидая минуты, когда графу не захочется умирать. Наконец Сильвио узнаёт: его соперник только что женился на прекрасной девушке. Он едет к графу в деревню и требует завершить неоконченную дуэль. Чтобы сильнее унизить противника, Сильвио разрешает и ему вторично стрелять.

Более подробный пересказ повести «Выстрел». Иллюстрированная аудиокнига

Граф вновь промахивается, попадая в висящую на стене комнаты картину. На шум вбегает его молодая жена и падает Сильвио в ноги, умоляя не убивать мужа. Насладившись смятением и робостью соперника, Сильвио отказывается стрелять в него. Выходя, он делает выстрел в картину на стене – и метко попадает в след, оставленный пулей графа.

Подробнее – см. в статье Пушкин «Выстрел» – краткое содержание. На нашем сайте вы можете прочитать и полный текст «Выстрела».

Пушкин «Повести Белкина – Метель»

Молодые дворяне, соседи по имениям, Маша и Владимир, любят друг друга. Но их браку препятствуют Машины родители. По предложению Владимира Маша решает ночью бежать из дома, чтобы съехаться со своим суженым в ближней церкви, обвенчаться там, а потом поставить отца и мать перед свершившимся фактом.

Более подробный пересказ повести «Метель». Иллюстрированная аудиокнига

Бегство происходит зимой, в страшную метель. Маша и избранные Владимиром свидетели добираются до церкви, но сам он в густом снегу сбивается с дороги и оказывается совсем в другой стороне. У церкви, где ждёт жениха уже почти лишившаяся чувств невеста, останавливается по дороге в армию гусар. Спутав его с Владимиром, свидетели подтаскивают гусара к священнику. Лишь в конце церемонии пришедшая в сознание Маша сознаёт: она обвенчалась не с тем. Гусар же, поняв, что влип в неприятную историю, спешит уехать.

Но обряд уже совершён. Владимиру теперь нельзя жениться на Маше. С горя он уходит на войну 1812 с Наполеоном и погибает там. Обвенчанная с незнакомцем Маша несколько лет чуждается всех соискателей своей руки, пока её внимание не привлекает вернувшийся из похода в Европу кавалерист Бурмин. Бурмину очень нравится Маша, но он долго не решается приступить к решительному объяснению с ней. Наконец, в приливе откровенности он рассказывает ей о причине этого. Бурмин женат – он был тем самым гусаром, который раньше венчался с Машей церкви. Теперь он не узнаёт её. Маша открывает Бурмину истину, и он падает к её ногам.

Подробнее – см. в статье Пушкин «Метель» – краткое содержание. На нашем сайте вы можете прочитать и полный текст повести «Метель».

Пушкин «Повести Белкина – Гробовщик»

Московский сапожник-немец Готлиб Шульце приглашает соседа-гробовщика Адриана Прохорова к себе на серебряную свадьбу. На торжество собираются окрестные ремесленники. Во время попойки один из них предлагает выпить «за здоровье наших клиентов». Все гости тут же начинают смеяться над Адрианом, говоря, что и ему следует пить за здоровье своих мертвецов.

Более подробный пересказ повести «Гробовщик». Иллюстрированная аудиокнига

Адриан раньше собирался пригласить соседей к себе на новоселье, но теперь от обиды решает не делать этого. Вернувшись пьяным домой и ложась в постель, гробовщик говорит служанке, что лучше позовёт к себе тех, на кого работает: мертвецов православных.

Весь следующий день Адриан проводит на похоронах купчихи Трюхиной. При возвращении вечером домой он видит, как в его калитку входят несколько незнакомых людей. Зайдя в комнату, гробовщик обнаруживает: она полна мертвецами, которых прежде хоронили в его гробах. Все они радостно приветствуют Прохорова, а один скелет даже порывается обнять его. От страха гробовщик начинает кричать – и просыпается. Оказывается, что не только сцена с мертвецами, но и похороны Трюхиной пригрезились ему в хмельном сне после попойки у немца.

Подробнее – см. в статье Пушкин «Гробовщик» – краткое содержание. На нашем сайте вы можете прочитать и полный текст повести «Гробовщик».

Пушкин «Повести Белкина – Станционный смотритель»

Станционный смотритель Самсон Вырин имеет от покойной жены дочь Дуню – девушку необычайной красоты. В неё влюбляется остановившийся раз на станции богатый гусар Минский. Притворившись больным, гусар остаётся у смотрителя несколько дней. За это время он близко сходится с Дуней и, уезжая, предлагает ей прокатиться вместе до церкви на окраине села.

Более подробный пересказ повести «Станционный смотритель». Иллюстрированная аудиокнига

Укатив с гусаром, Дуня не возвращается. Её безутешный отец узнаёт из подорожной, что Минский ехал в Петербург. Станционный смотритель отправляется в столицу, находит Минского и требует вернуть дочь. Но Минский уверяет, что Дуня уже отвыкла от своего прежнего бедного состояния и будет счастлива с ним. Вырина он прогоняет. Смотритель начинает следить за гусаром, узнаёт дом, где живёт на деньги Минского Дуня, и пробивается в её комнату. Дуня, увидев отца, падает без чувств, а Минский опять выбрасывает его на улицу.

Не сумев добиться правды, смотритель возвращается на свою станцию, спивается и умирает. Через несколько лет соседи видят, как на его могилу приезжает богато одетая барыня с тремя маленькими детьми и долго лежит на кладбищенском холмике.

Подробнее – см. в статье Пушкин «Станционный смотритель» – краткое содержание. На нашем сайте вы можете прочитать и полный текст повести «Станционный смотритель».

Пушкин «Повести Белкина – Барышня-крестьянка»

Враги-соседи, помещики Берестов и Муромский, не ездят друг к другу. В имение Берестова возвращается по окончании Московского университета красавец-сын Алексей. О пылком юноше судачат все соседние барышни. Желанием увидеть Алексея сгорает и дочь Муромского Лиза, но у неё нет возможности сделать это из-за вражды их отцов.

Более подробный пересказ повести «Барышня-крестьянка». Иллюстрированная аудиокнига

Шаловливая Лиза всё же находит способ осуществить свою мечту. Она переряжается в одежду крестьянки и идёт на заре в рощу на границе с поместьем Берестовых. Там её встречает охотящийся Алексей. Молодые люди очень нравятся друг другу. Они начинают часто встречаться. Барышня Лиза из стыдливости не открывает Алексею своего настоящего имени, называясь крестьянкой Муромских, Акулиной.

Тем временем, Берестов-старший однажды видит в лесу упавшего с лошади и ушибленного Муромского. Из дворянской учтивости он помогает ему добраться домой. После этого давнишняя вражда двух помещиков быстро заменяется дружбой. Муромский приглашает Берестова с сыном к себе домой. Не желая, чтобы Алексей узнал её во время этого визита, барышня Лиза донельзя гримирует себе лицо сурьмой и белилами, выряжается в старое, чудное платье, говорит только по-французски и нараспев. Алексей остаётся в неведении о том, кто она, и с удовольствием продолжает встречи с «крестьянкой Акулиной».

Берестов и Муромский, между тем, решают поженить своих детей. Страстно влюблённый в Акулину Алексей наотрез отказывается сочетаться браком с Лизой. Его отец с угрозами настаивает на этом. В страшном волнении Алексей без предупреждения едет к Муромскому – объясниться о невозможности женитьбы на его дочери. Но войдя в дом, он вдруг видит там свою «Акулину», одетую не по-крестьянски, а в платье барышни…

Подробнее – см. в статье Пушкин «Барышня-крестьянка» – краткое содержание. На нашем сайте вы можете прочитать и полный текст этой повести.

Литература XIX века

(1799–1837)

Русский писатель, родоначальник новой русской литературы, создатель современного русского литературного языка. В юношеских стихах – поэт лицейского братства, «поклонник дружеской свободы, веселья, граций и ума»; в ранних поэмах — певец ярких и вольных страстей: «Руслан и Людмила» (1820), романтические «южные» поэмы «Кавказский пленник» (1820-21), «Бахчисарайский фонтан» (1821-23) и др. Вольнолюбивые и антитиранические мотивы ранней лирики, независимость личного поведения послужили причиной ссылок: южной (1820-24, Екатеринослав, Кавказ, Крым, Кишинёв, Одесса) и в село Михайловское (1824-26).

Эстетическое освоение контекстов русской жизни (интеллектуального, социально-исторического, бытового) соединялось у Пушкина с живым восприятием разнородных европейских влияний, даром проникновения в другие культуры и эпохи. Многообразие разработанных жанров и стилей (в том числе «неукрашенная» проза «Повестей Белкина», 1830, повесть «Пиковая дама», 1833, и другие произведения, предвосхитившие развитие реалистического письма), лёгкость, изящество и точность стиха, рельефность и сила характеров (в крупных формах), «просвещённый гуманизм», универсальность поэтического мышления и самой личности Пушкина предопределили его первостепенное значение в отечественной словесности; Пушкин поднял её на уровень мировой.

Роман в стихах «Евгений Онегин» (1823-31) воссоздаёт образ жизни и духовный состав «типического», преодолевающего байронизм героя и эволюцию близкого, но отличного от него автора, уклад столичного и провинциального дворянства; в романе и во многих других сочинениях Пушкин обращается к проблемам индивидуализма, границ свободы, поставленным ещё в «Цыганах» (1824).

Повести Белкина. Предисловие

Повести покойного Ивана Петровича Белкина. Предисловие

Г-жа Простакова.
То, мой батюшка, он еще сызмала к историям охотник.
Скотинин.
Митрофан по мне.
Недоросль.
ОТ ИЗДАТЕЛЯ
Взявшись хлопотать об издании Повестей И. П. Белкина, предлагаемых ныне
публике, мы желали к оным присовокупить хотя краткое жизнеописание покойного
автора, и тем отчасти удовлетворить справедливому любопытству любителей
отечественной словесности. Для сего обратились было мы к Марье Алексеевне
Трафилиной, ближайшей родственнице и наследнице Ивана Петровича Белкина; но
к сожалению ей невозможно было нам доставить никакого о нем известия, ибо
покойник вовсе не был ей знаком. Она советовала нам отнестись по сему
предмету к одному почтенному мужу, бывшему другом Ивану Петровичу. Мы
последовали сему совету, и на письмо наше получили нижеследующий желаемый
ответ. Помещаем его безо всяких перемен и примечаний, как драгоценный
памятник благородного образа мнений и трогательного дружества, а вместе с
тем, как и весьма достаточное биографическое известие.
Милостивый Государь мой ****!
Почтеннейшее письмо ваше от 15-го сего месяца получить имел я честь 23
сего же месяца, в коем вы изъявляете мне свое желание иметь подробное
известие о времени рождения и смерти, о службе, о домашних обстоятельствах,
также и о занятиях и нраве покойного Ивана Петровича Белкина, бывшего моего
искреннего друга и соседа по поместьям. С великим моим удовольствием
исполняю сие ваше желание и препровождаю к вам, Милостивый Государь мой,
всь, что из его разговоров, а также из собственных моих наблюдений запомнить
могу.
Иван Петрович Белкин родился от честных и благородных родителей в 1798
году в селе Горюхине. Покойный отец его, секунд-майор Петр Иванович Белкин,
был женат на девице Пелагее Гавриловне из дому Трафилиных. Он был человек не
богатый, но умеренный, и по части хозяйства весьма смышленный. Сын их
получил первоначальное образование от деревенского дьячка. Сему-то
почтенному мужу был он, кажется, обязан охотою к чтению и занятиям по части
русской словесности. В 1815 году вступил он в службу в пехотный егерской
полк (числом не упомню), в коем и находился до самого 1823 года. Смерть его
родителей, почти в одно время приключившаяся, понудила его подать в отставку
и приехать в село Горюхино, свою отчину.
Вступив в управление имения, Иван Петрович, по причине своей
неопытности и мягкосердия, в скором времени запустил хозяйство и ослабил
строгой порядок, заведенный покойным его родителем. Сменив исправного и
расторопного старосту, коим крестьяне его (по их привычке) были недовольны,
поручил он управление села старой своей ключнице, приобретшей его
доверенность искусством рассказывать, истории. Сия глупая старуха не умела
никогда различить двадцатипятирублевой ассигнации от пятидесятирублевой;
крестьяне, коим она всем была кума, ее вовсе не боялись; ими выбранный
староста до того им потворствовал, плутуя заодно, что Иван Петрович
принужден был отменить барщину и учредить весьма умеренный оброк; но и тут
крестьяне, пользуясь его слабостию, на первый год выпросили себе нарочитую
льготу, а в следующие более двух третей оброка платили орехами, брусникою и
тому подобным; и тут были недоимки.
Быв приятель покойному родителю Ивана Петровича, я почитал долгом
предлагать и сыну свои советы, и неоднократно вызывался восстановить
прежний, им упущенный, порядок. Для сего, приехав однажды к нему, потребовал
я хозяйственные книги, призвал плута старосту, и в присутствии Ивана
Петровича занялся рассмотрением оных. Молодой хозяин сначала стал следовать
за мною со всевозможным вниманием и прилежностию; но как по счетам
оказалось, что в последние два года число крестьян умножилось, число же
дворовых птиц и домашнего скота нарочито уменьшилось, то Иван Петрович
довольствовался сим первым сведением и далее меня не слушал, и в ту самую
минуту, как я своими разысканиями и строгими допросами плута старосту в
крайнее замешательство привел, и к совершенному безмолвию принудил, с
великою моею досадою услышал я Ивана Петровича крепко храпящего на своем
стуле. С тех пор перестал я вмешиваться в его хозяйственные распоряжения и
передал его дела (как и он сам) распоряжению всевышнего.
Сие дружеских наших сношений нисколько впрочем не расстроило; ибо я,
соболезнуя его слабости и пагубному нерадению, о общему молодым нашим
дворянам, искренно любил Ивана Петровича да не льзя было и не любить
молодого человека столь кроткого и честного. С своей стороны Иван Петрович
оказывал уважение к моим летам и сердечно был ко мне привержен. До самой
кончины своей он почти каждый день со мною виделся, дорожа простою моею
беседою, хотя ни привычками, ни образом мыслей, ни нравом, мы большею частию
друг с другом не сходствовали.
Иван Петрович вел жизнь самую умеренную, избегал всякого рода
излишеств; никогда не случалось мне видеть его навеселе (что в краю нашем за
неслыханное чудо почесться может); к женскому же полу имел он великую
склонность, но стыдливость была в нем истинно девическая.*
Кроме повестей, о которых в письме вашем упоминать изволите, Иван
Петрович оставил множество рукописей, которые частию у меня находятся,
частию употреблены его ключницею на разные домашние потребы. Таким образом
прошлою зимою все окна ее флигеля заклеены были первою частию романа,
которого он не кончил. Вышеупомянутые повести были, кажется, первым его
опытом. Они, как сказывал Иван Петрович, большею частию справедливы и
слышаны им от разных особ.** Однако ж имена в них почти все вымышлены им
самим, а названия сел и деревень заимствованы из нашего околодка, отчего и
моя деревня где-то упомянута. Сие произошло не от злого какого-либо
намерения, но единственно от недостатка воображения.
Иван Петрович осенью 1828 года занемог простудною лихорадкою,
обратившеюся в горячку, и умер, не смотря на неусыпные старания уездного
нашего лекаря, человека весьма искусного, особенно в лечении закоренелых
болезней, как то мозолей, и тому подобного. Он скончался на моих руках на
30-м году от рождения, и похоронен в церкви села Горюхина близ покойных его
родителей.
Иван Петрович был росту среднего, глаза имел серые, волоса русые, нос
прямой; лицом был бел и худощав.
Вот, Милостивый Государь мой, всь, что мог я припомнить, касательно
образа жизни, занятий, нрава и наружности покойного соседа и приятеля моего.
Но в случае, если заблагорассудите сделать из сего моего письма какое-либо
употребление, всепокорнейше прошу никак имени моего не упоминать; ибо хотя я
весьма уважаю и люблю сочинителей, но в сие звание вступить полагаю излишним
и в мои лета неприличным. С истинным моим почтением и проч.
1830 году Ноября 16.
Село Ненарадово
* Следует анекдот, коего мы не помещаем, полагая его излишним; впрочем
уверяем читателя, что он ничего предосудительного памяти Ивана Петровича
Белкина в себе не заключает.
** В самом деле, в рукописи г. Белкина над каждой повестию рукою автора
надписано; слышно мною от такой-то особы (чин или звание и заглавные буквы
имени и фамилии). Выписываем для любопытных изыскателей: Смотритель
рассказан был ему титулярным советником А. Г. Н., Выстрел подполковником И.
Л. П., Гробовщик приказчиком Б. В., Мятель и Барышня девицею К. И. Т.
Почитая долгом уважить волю почтенного друга автора нашего, приносим
ему глубочайшую благодарность за доставленные нам известия, и надеемся, что
публика оценит их искренность и добродушие.
А. П.

Пушкин Александр Сергеевич
Краткие содержания произведений Пушкина
Cочинения по произведениям Пушкина
повесть А.С. Пушкина «Повести Белкина: Станционный смотритель»
Сочинения по произведению

Коллежский регистратор,
Почтовой станции диктатор.
Князь Вяземский
Автор-рассказчик сочувственно говорит о «сущих мучениках четырнадцатого класса”, станционных смотрителях, обвиняемых путешественниками во всех грехах. На самом же деле, их жизнь — настоящая каторга: «Всю досаду, накопленную во время скучной езды, путешественник вымещает на смотрителе. Погода несносная, дорога скверная, ямщик упрямый, лошади не везут — а виноват смотритель… Легко можно догадаться, что есть у меня приятели из почтенного сословия смотрителей”. В память одного из них написана эта повесть.
В 1816 г. пришлось автору путешествовать, и он оказался на одной из почтовых станций. Просторная комната была украшена картинками, изображавшими историю блудного сына, на окнах стояли цветы, за пестрой занавеской — кровать, кругом чистота и порядок. Сам хозяин, человек лет пятидесяти, свежий и бодрый, в сюртуке, с тремя медалями; его дочь-красавица умела поддержать разговор с проезжающими. Автор рассказывает, что на прощание она позволила себя поцеловать. Прошло несколько лет, и он снова оказался на той же станции, ему даже взгрустнулось о прошедших временах, живы ли Самсон Вырин и его дочь Дуня? Войдя в комнату, он видит того же смотрителя, «но как он постарел!..” Автор «не мог надивиться, как три или четыре года могли превратить бодрого мужчину в хилого старика”. На вопрос проезжающего о Дуне старик промолчал, вероятно, она была уже замужем. Однако любопытство взяло верх, и путешественник решил угостить старика пуншем, чтобы узнать все подробности. «На гором стакане сделался он (старик. —Авт.) разговорчив…” Он поведал [(Следующую историю… Три года назад, зимним вечером, приехал на станцию гусар, он поднял было на смотрителя нагайку из-за отсутствия лошадей, но, увидев Дуню, успокоился и заказал себе ужин. Подали лошадей, (однако молодой человек занемог, остался на ночь, а на следующий день ему вызвали врача. Приехавший доктор объявил, что ротмистру Минскому необходим покой и через несколько дней он продолжит путешествие. Через три дня гусар уехал, а с ним и Дуня, которую Вырин сам посадил в тройку Минского доехать до церкви. «Бедный смотритель не понимал, каким образом мог он сам позволить своей Дуне ехать вместе с гусаром, как нашло на него ослепление и что тогда было с его разумом”. Бедный отец в поисках дочери добрался до С.-Петербурга, тут он узнал адрес Минского и пошел к нему. Увидя смотрителя, ротмистр смутился, дал Вырину денег и выпроводил его за дверь, пообещав сделать Дуню счастливой; она уже успела отвыкнуть от прежней жизни. Позже смотритель узнал адрес дочери и поднялся к ней. Дуня при виде отца упала в обморок, а Минский вытолкал Вырина в шею. Расставшись со смотрителем, путешественник долго не может забыть его рассказ о дочери. Проезжая в третий раз через эти места, рассказчик узнает, что старый смотритель спился и умер. Наего могилу рассказчика отводит местный мальчишка, сообщивший, что летом сюда приезжала «прекрасная барыня” с тремя барчатами, на кладбище она пошла без провожатого, долго лежала и плакала возле могилы смотрителя, а уезжая, щедро раздавала деньги.

Возвращаемся к Пушкину. Проза. «Повести Белкина».

Полное название — «Повести покойного Ивана Петровича Белкина, изданные А.П.». То есть это мистификация — Пушкин вроде бы не автор, а только издатель (да и то зашифрованный). И хотя никого своей мистификацией Пушкин не обманул, формально игру надо было поддерживать, что-то про Белкина рассказать. Вот и появилось в составе цикла вступление «От издателя». Сегодня — иллюстрации к этому вступлению.

Если Пушкин обозначил цикл, связав все повести рассказчиком Белкиным, то художники тоже должны графически как-то показать единство частей цикла. Они это могут делать через однооборазное оформление шмуцтитулов к каждой повести (так принято), через форзацы, титульные листы. Но могут уделить внимание и фигуре того, чьим именем назван цикл — Белкину.

В «Повестях» биография Белкина только намечена. Другое неоконченное произведение — «История села Горюхина» — вот где полная уморительная биография Белкина. Но художники в «Истории села Горюхина» Белкина игнорируют. Так что с портретом Белкина только в его «Повестях» и можно ознакомиться.

1) В.Милашевский

Книга советских времён, изданная в 1983 году. Художник — знаменитый В.Милашевский.

В супере Без супера

Библиография

Добавление к библиографии. Тираж 30 тыс. экз. Цена 3 руб. 50 коп. Тираж невысокий, но не библиофильский. Цена завышена раза в два по сравнению с обычными книжками.

С художником уже встречались. Книги на Фантлабе нет (подал заявку).

Иллюстрации Милашевского изданы посмертно. Напечатали, видимо, всё, что обнаружилось. А обнаружилось очень много. К предисловию получилась самая полная сюита — больше никто так подробно про жизнь и труды Белкина не рисовал.

Сами повести цикла были по сюжету традиционными уже для пушкинского времени. В них главное достижение — форма, язык. Вступление «От издателя» — самое яркое и оригинальное в этом сборнике. Сейчас такие игровые вещи называют постмодернизмом. Конечно, Белкин — это литературная игра. А «От издателя» — это игра в квадрате. Почти всё предисловие — это не текст «издателя», а письмо старика-«соседа» Белкина (т.е. это предисловие от соседа).

Источник сведений о Белкине

Белкин выслужился из юнкеров в офицеры, а после смерти родителей вышел в отставку и уехал хозяйствовать в родовое гнездо.

Родители Белкина Белкин-прапорщик

Пушкин, действительно, родоначальник русской литературы. Белкин — это не только Недоросль пушкинского времени (Белкин и Пушкин ровесники), Белкин — это ещё и набросок Обломова. Вот его деревенское окружение. Слева — ключница, главная по хозяйству. Справа вверху — староста-жулик. Слева внизу — дьячок, от которого Белкин получил «первоначальное» (оно же последнее) образование.

Окружение Белкина

Далее у Милашевского загадочная картинка: голый Белкин в бане в растерянности стоит перед самоуверенной крестьянской молодухой. Милашевский, вероятно, опирался вот на этот лукавый фрагмент:

цитата

…К женскому же полу имел он великую склонность, но стыдливость была в нём истинно девическая (Следует анекдот, коего мы не помещаем, полагая его излишним; впрочем, уверяем читателя, что он ничего предосудительного памяти Ивана Петровича Белкина в себе не заключает)

Милашевский решил этот анекдот реконструировать. В «Истории села Горюхина» (где полная биография Белкина) упоминается, что по возвращении Белкина в имение для него затопили баню. И всё. Дальше Милашевский домыслил реалии крепостного права: Белкин разделся, попарить его пришла крепостная молодуха, а он и засмущался.

Частная жизнь Белкина

Белкин повести не выдумывает, только записывает чужие истории. Пушкин указывает имена рассказчиков, а Милашевский даёт их портреты.

цитата

«Смотритель» рассказан был ему титулярным советником А. Г. Н., «Выстрел» подполковником И. Л. П., «Гробовщик» приказчиком Б. В., «Мятель» и «Барышня» девицею К. И. Т.

Рассказчики повестей Белкина

Белкин у Пушкина — наивный рассказчик. А Милашевский передаёт эту наивность графически (форзац книги). Какое-то белкинское Лукоморье. Ростральная колонна на берегу деревенского пруда? Так это в память о посещении Петербурга станционным смотрителем. Барышня, крестьянка, гусар с охотничьим псом — о’кей, принято. Но вот что за крысолов на дудочке играет? Вселенная Белкина…

Миры повестей Белкина

В общем, включился художник Милашевский в игру Пушкина. Жаль, не доиграл.

2) А.Рейпольский

Новинка. Иллюстрации художника старой школы А.Рейпольского (М.: ЭНАС-КНИГА, 2019).

С художником уже встречались. Книги на Фантлабе нет (подал заявку).

Поскольку книга современная, даю библиографическое описание по образцу каталога-справочника.

Повести Белкина. — М.: ЭНАС-КНИГА, 2019. — 120 с.; 23,5 см.

Тираж 3 тыс. экз.

Рейпольский — человек серьёзный, ему не до шуток. К делу подошёл основательно.

Форзац — роскошная золотая осень. Это, чтобы помнили, что «Повести Белкина» написаны осенью. На авантитуле — господский дом в поместье. Несложно было догадаться, что это реальный дом Пушкина в реальном Болдине. Это, чтобы знали: «Повести Белкина» написаны в Болдинскую осень.

Кем же написаны «Повести Белкина»? Ответ на фронтисписе: оне написаны Пушкиным. А на соседнем титульном листе показано, чем написаны.

Это всё была серьёзная заявка на объединение цикла под началом Пушкина. Но есть иллюстрации и к вступлению. Вот там уже сочинитель Белкин. Вымышленная деревня Белкина и сам Белкин в кресле на веранде. Деревня нищая. Точнее, это село (поэтому с церковью) Горюхино. В таком селе ростральных колонн или хотя бы беседок в античном стиле не водится. Сам Белкин показан не в сатирическом ключе (как это следует из буквального прочтения текста «От издателя»), а в лирически-сочувстственном. Простоватый и добрый. Жаждущий творчества. Рано умерший.

И осень — общая для Белкина и Пушкина.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *