В поэтике великого итальянского художника Микеланджело Меризи да Караваджо эффекты светотени (кьяроскуро) являются не только элементом изобразительной виртуозности: они представляют собой мощное средство для передачи символических посланий.
В знаменитой картине «Призвание апостола Матфея», находящейся в часовне Контарелли церкви Сан-Луиджи-деи-Франчези в Риме, художник образно пересказывает евангелиста Иоанна: Христос, Воплощённое Слово, Свет миру, позволяет людям принять Себя или отвергнуть. Его принимают те, кто в вере вручает Ему себя, а отвергают те, кто предпочитает свету тьму.
В прологе четвёртого Евангелия говорится: «Был Свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир. В мире был, и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал. Пришел к своим, и свои Его не приняли. А тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими» (1, 9-12).
На картине Караваджо такое противопоставление возникает из расположения и поз персонажей, изображённых под лучом света, разрезающего темноту пространства.
Тёмная лавка мытаря Матфея — это место, посвящённое поклонению «маммоне беззакония». Слово «маммона», напоминающее о божестве богатства в пантеоне древних финикийцев, обозначает в Евангелии идолопоклонство деньгам. Иисус использует его, когда предупреждает: «Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне» (Мф 6, 24).
Длинный стол служит алтарём поклонения, за которым сидит небольшое собрание «поклонников», занятых подсчётом монет. В центре восседает мытарь Матфей: похоже, что он совершает своеобразную литургию, служителем которой он считает самого себя.
Внезапное появление Иисуса в сопровождении Петра вызывает различные реакции. Две фигуры на левой стороне настолько поглощены подсчётами, что не обращают ни малейшего внимания на вошедших и тем более на призыв Христа к Матфею. Наоборот, внезапный свет только усиливает их внимание к монетам, изучаемым даже с помощью пары очков.
На этом же столе — перед Матфеем — на видном месте лежит книга записей, в которой перо мытаря старательно отмечает баланс прибыли и убытков этого обожествлённого капитала, бывшего до сих пор хозяином жизни Матфея, его мыслей и планов. Уже совсем другими они будут вскоре — и об этом времени возвещает входящий Посетитель. Это будут великие писания, которые Левий Матфей передаст своим Евангелием Народу Божьему и каждому верующему человеку.
Рядом с книгой мешочек с монетами напоминает по контрасту о предостережении Христа: «Не берите с собою ни золота, ни серебра, ни меди в поясы свои…» (Мф 10, 9). Для совершаемой финансовой «литургии» вовсе не кажется чуждым присутствие вооруженных людей; даже меч того, кто сидит спиной к зрителю, воспринимается как инструмент, который имеет участие в ритуале. Неслучайно святой Франциск Ассизский говорил в свое время епископу Гвидо: «Если бы у нас было имущество, нам пришлось бы обеспечить себя оружием, чтобы защитить его».
В отличие от первых двух персонажей Матфей и молодые воины поражены внезапным появлением двух новых гостей; об этом говорит движение глаз, лиц и поворот тел. Руки мытаря передают несомненный, явный контраст: правая рука недвижимо лежит на столе, в то время как левая энергично устремлена к груди. Глаза Матфея вопрошающе устремлены на Христа, как бы спрашивая: «Для меня ли Ты пришел, прямо сюда, где только и делают, что торгуются и говорят о деньгах?»
Протянутые руки Христа и Петра не оставляют места для сомнений: «Твое занятие и твои деньги — это тюрьма для тебя. Пришло к тебе Царство Божие; оно стоит со Мной у дверей твоей жизни и требует именно тебя».
Что касается образа жизни, связанного с новым приключением, говорит скромное одеяние двух вновь пришедших: оно составляет разительный контраст с изысканной и богатой одеждой присутствующих, наряженных в соответствии со вкусами современников живописца. Эта деталь — несоответствующие времени одеяния Иисуса и Петра — отсылает к извечной злободневности дилеммы между поклонением Богу и идолопоклонством денег: это противостояние никак не меняется с течением временем или с изменением моды.
Рассматривая эту сцену более внимательно, можно заметить одну деталь, которая требует дальнейшего исследования: рука Иисуса — в жесте и в положении пальцев — повторяет с удивительной точностью жест, зафиксированный на расписном потолке Сикстинской капеллы. Именно там другой Микеланджело — Буонарроти — изобразил сотворение человека.
Руку Адама из Сикстинской капеллы, которая через прикосновение пальца Бога пробуждается к жизни, мы находим на картине в римской церкви Сан-Луиджи-Деи-Франчези. Это рука Иисуса, Который, согласно богословию святого апостола Павла, является новым Адамом, и этот новый Адам пришёл в мир привить человеку божественную жизнь в Святом Духе.
Эта рука исполненного Божественной благодати Сына Человеческого, протянутая в направлении грешника Матфею, заполняет пространство между Богом и человеком, засыпает ту пропасть, которую наш общий предок вырыл своим грехом в ущерб самому себе и своим потомкам. Именно через руки Сына, нового Адама, Отец сможет рождать Себе других детей в Святом Духе. Эти дети будут освобождены от, казалось бы, непобедимой силы, которая ввергает их в рабство смерти. С Христом, и через Христа начнется новый исход освобождения к жизни, которая не будет иметь конца. Именно этот новый исход становится причиной трогательного призыва к мытарю Матфею оставить всё и стать одним из Двенадцати, которые ближе других следуют за Господом.
Эта деталь, связанная с протянутой рукой Спасителя, поднимает среди прочего вопрос относительно Сикстинской фрески: почему Микеланджело, интерпретируя рассказ из Бытия, отклонился от библейского образа (Быт 2, 7): «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою?» Что это — лишь формальный выбор, который давал возможность художнику избегнуть изображения Творца в менее эстетичной позе, дующим на лицо Адама, и поэтому Микеланджело предпочёл более гармоничное движение двух вытянутых рук?
Ответ на вопрос находится в хорошо известном, древнем гимне римской литургии Veni Creator Spiritus, который наделяет Святого Духа титулом Digitus paternae dexterae, означающим «перст правой руки Небесного Отца». Затем, в следующих стихах мы находим воззвания, полностью совпадающие по своему характеру с темой Божественной жизни, которую Господь вдохнул в человека: «Accende lumen sensibus, infunde amorem cordibus» («Зажги свет чувств, всели любовь в сердца»).
Вспышка света и его отблески — дело Святого Духа — ещё ярче выражены лучом, ворвавшимся в пространство одновременно со входом Иисуса и апостола Петра: этот ослепительный луч вдыхает жизнь всему контрасту цветов, теней и выражений, фигурам и лицам маленького собрания.
Именно со входом Христа эта темная комната освещается. В самом деле, через окно ни один проблеск не просвечивает, чтобы победить нависающую тень.
Вместо этого в пространстве затемнённого окна, над вытянутой вперёд рукой Иисуса, вырисовывается крест, лишённый даже намека на славу. Этот крест нельзя не заметить, и он обладает самым очевидным символическим смыслом.
Ещё одно, последнее замечание касается факта, выходящего за пределы нормы по отношению к классической иконографии: фигура Христа помещена на фоне, в то время как на переднем плане расположена фигура Петра, изображённого со спины. Первый из апостолов своей рукой повторяет по-своему, почти застенчиво, жест Христа: в намерениях художника он символически представляет собой образ Церкви. Караваджо ставит нас перед точным указанием о том, что призыв следовать за Христом проходит через Церковь, которая сочетает в себе величие и нищету, порывы веры и отвержения.
Послушание зрелой веры часто включает в себя конкретную жертву, которая всегда обуславливает пребывающую в паломничестве Церковь, и которую она должна уметь великодушно приносить. Именно проходя через многие противоречия и выстрадав их, верующие призваны искать встречи со Христом. Именно так искатель Бога открывает для себя благородство лика Иисуса Христа, а также силу жеста, которым Господь призывает людей следовать за Ним.
Дата создания: 1599 год.
Габариты: 322*340 см.
Тип: масло на холсте.
Месторасположение: церковь Сан-Луиджи в Риме.
Караваджо
Один из лучших живописцев всех времен, Караваджо, известен своими работами в реалистичном стиле барокко. Несмотря на безрассудный характер, он был влиятельным итальянским художником 17-го века, создававшем крупномасштабные работы на религиозную тематику в Риме и Неаполе. В конце 16-го века Караваджо перебрался в Рим, где быстро нашел покровителей, одним из которых был Франческо дель Монте, который помог получить мастеру первый крупный проект — украшение боковых стен часовни в Сан-Луиджи. В состав этой работы вошли Призвание апостола Матфея, а также Вдохновение (1602) и Мученичество святого Матфея (1599–1600). Эти работы имели успех, а последовавшие произведения способствовали становлению репутации мастера, сделав его одним из лучших создателей религиозных полотен в Риме, а также породив ряд подражателей и последователей. Несмотря на уникальный стиль и реализм в работах, некоторые консервативные церковнослужители считали ряд картин вульгарными, несмотря на их спрос.
Потолок часовни был расписан Джузеппе Чезари, однако, в силу его занятости, закончить работу над всей церковью ему не удалось. Тогда и вмешался кардинал Дель Монте, обеспечив работой Караваджо.
Мученичество Матфея
Призвание апостола Матфея
«Призвание Матфея» изображает момент, в который Иисус Христос вдохновляет Матфея на следование за Господом и дальнейшее становление апостолом. Эта сцена иллюстрирует отрывок из Евангелии от Матфея. После призыва «следовать за мной», Матфей выполняет просьбу. Христос (справа от Петра) указывает на Левия, сборщика налогов (бородатый человек в берете), который неоднократно появляется в работах для этой церкви. Растерянный и неуверенный Матфей, видя Христа, указывающего на него, отвечает жестом, как бы вопрошая: «Меня?». Лучи света, освещающие двух молодых людей, создают визуальный контраст между реакциями этих персонажей, показывая крайние формы возможного поведения в одной и той же ситуации.
Драматичность сцены заключается в захваченном моменте, когда присутствующие персонажи находятся в шоке, а сам Матфей нерешителен и находится в полном замешательстве, вопреки Христу, испытывающему монументальную уверенность. Простую эстетику работы автор заимствует из своей ранней жанровой живописи, поэтому картина имеет много общего с гадалкой и шулерами, в которых события также происходят в таверне.
Шулеры
Как и в других картинах, посвященных христианству, Караваджо передает святость сцены через неформальные образы. Преклонных лет мужчина с линзами в руках и его соратник, деловито подсчитывающий выручку, контрастируют с нищим и босым Иисусом. Христос показывает очищающий свет веры, который может вторгнуться в темную обитель жадности и других грехов. Церковь видела сына божьего как второго Адама, вероятно, отсюда и его жест, идентичный жесту первого мужчины во фреске Сотворение Адама, авторства великого Микеланджело. Кроме того, Караваджо, как и в Ужине в Эммаусе показывает, что знаковые события и чудеса происходят в разгар самых обыденных ситуаций.
Ужин в Эммаусе
Позже, в 1602 году, для Сан-Луиджи была создана картина «Вдохновение святого Матфея», которая завершила ряд работ на эту тему.
Картина «Призвание апостола Матфея» обновлено: 23 октября, 2017 автором: Egor Zeganov