Прокопий кесарийский

Расшифровка

Один из самых древних источников по истории Руси — это византийское сочи­нение «История» Льва Диакона, автора X века. Это сочинение было введено в научный оборот в 1819 году выдающимся эллинистом, хранителем греческих рукописей королевской библиотеки в Париже Карлом Бенедиктом Газе. Он был немцем по происхождению, но почти всю жизнь прожил в Париже. По заказу и по просьбе русского канцлера Николая Петровича Румянцева Газе на русские деньги издал это сочинение, которое имеет действительно перво­степенное значение для самой первой, самой ранней страницы древнерусской истории. В частности, там описаны войны с Византией киевского князя Свято­слава Игоревича и дан замечательный живой его словесный портрет.

В примечаниях к этому изданию Газе сообщает, что в одной рукописи, которая покинула Париж с тех пор, как он ее видел, он нашел еще одно сочинение, ко­то­рое может быть небезынтересно для древнерусской истории. И в приме­ча­ниях ко Льву Диакону он помещает, как он говорит, три найденных отрыв­ка без начала и конца, принадлежащие явно одному и тому же перу. Они, как пред­­полагает Газе, по всей видимости, тоже имеют отношение к концу X века и к древнерусской истории.

Разумеется, появление этого текста вызвало огромный интерес у историков. И последующие 150 лет разговоры и споры вокруг этого сочинения не стихали. Сам Газе назвал его «Записка готского топарха» (или «Записка греческого топарха»). Топарх — это управляющий какой-нибудь приграничной областью.

Три эти отрывка написаны на древнегреческом языке, невероятно сложном, невероятно изысканном и темном. Первый отрывок описывает путешествие рассказчика через снега с каким-то посольством (непо­нятно каким) и его переправу через реку Днепр, которая сначала не замерзала, а потом замерзла, и ее уда­­лось преодолеть. Описание бедствий невероятно живое: «Некоторые из лодок, будучи затоплены, стремительно тонули — таким-то оказался рас­свире­пев­ший Днепр». Вскоре после этого он замерз, и можно было проезжать через пучину как по земле. Потом поднялся северный ветер огромной силы, разразилась буря, дороги были непроходимы, буря слепила снегами, распро­странялась во все стороны. «Мы не прошли… и семидесяти стадий… Снег был в четыре локтя». И так далее, и так далее.

Второй эпизод рассказывает о том, что некие неизвестные варварские племена напали на ту область, которой управляет рассказчик. И третий эпизод повест­вует о том, как рассказчик отправляется с посольством к некоему могуще­ствен­ному правителю — как он говорит, «царствующему к северу от Дуная, сильному много­численным войском и гордому боевою силою». «Я был принят в высшей степени гостеприимно… рассказал ему обо всем… и отдал мне охотно снова всю область Климат». Климаты — это термин, которым в византийских источниках обозначаются византийские владения в Южном Крыму.

В этих отрывках упомянуты два названия местностей непонятного проис­хо­ждения и кто-то царствующий к северу от Дуная, но кто это — непонятно, он не назван по имени. И единственная временная привязка носит не хроно­логический, а астрологический характер: сказано, что в это время Сатурн входил в созвездие Водолея. Поскольку Сатурн входит в созвездие Водолея каждые 30 лет, то, соответственно, историки выбирали между сере­диной X века, концом X века и началом XI века. И, соответственно, этот царст­вующий к северу от Дуная объявлялся то Святославом Игоревичем, то Влади­миром Святославичем, то Ярославом Владимировичем. В общем, можно было делать любые предположения.

Причина, по которой Карл Бенедикт Газе не представил оригинальную руко­пись публике, казалась всем естественной. Наполеоновские войны привели к тому, что огромное количество рукописей со всей Европы было собрано в Париже. А после поражения Наполеона хозяева потребовали эти рукописи назад, и рукописи действительно уехали обратно. Таким образом, вполне возможно, что Газе, работавший при Наполеоне, видел эту рукопись, переписал ее от ру­ки, а потом рукопись вернулась к своим прежним хозяевам. И ни названия, ни номера ее, никаких конкретных деталей о ней Газе не сообщал.

Руко­писи не было. Единственное, на чем могли основываться исследова­тели, — это издание Льва Диакона, в примечаниях к которому был помещен этот странный, загадочный текст. Интерпретаций было огромное количество: этим прави­телем объяв­ляли не только древнерусских прави­телей, а, например, и бол­гар­ских, а варварами, которые нападали на эти владе­ния, — то венгров, то пече­негов. Опять-таки никаких имен сам текст не называет: он неве­роятно уклончивый.

И вот в 1970 году на Международном конгрессе исторических наук в Москве выдающийся американский византинист Игорь Шевченко сделал сенсаци­он­ный доклад, утверждавший, что «Записка греческого топарха» — это фальси­фи­кация самого Карла Бенедикта Газе.

Шевченко поехал в Париж и нашел корректурные листы издания Льва Диа­кона. Он обратил внимание на то, что в этой корректуре Газе правит греческий текст так, как обычно автор правит свое сочинение, а не так, как изда­тель пра­вит публикуемый им текст: он заменяет слова не на похожие друг на друга, а на совсем непохожие. Например, слово «деревня» он заменяет словом «город», которые совсем не похожи друг на друга.

Кроме того, Шевченко обратил внимание на то, что греческий язык «Записки греческого топарха», хотя и невероятно изысканный и, разумеется, совершенно безошибочный, тем не менее напоминает язык некоторых византийских авто­ров, которые жили уже после X века, в XI–XII веках, и которыми сам Газе за­ни­мался как исследователь и публикатор. Наконец, Шевченко обратил внима­ние на то, что в первоначальной корректуре этих отрывков было не три, а два. Это уже совсем странно. И наконец, он перебрал все рукописи, которые могли попадать под описание Газе, и ни одна рукопись не содержала этого странного сочинения.

Обратившись к архиву русского канцлера Румянцева, Шевченко пред­положил, что поскольку Румянцев щедро платил за каждое новое открытие в области древнерусской истории, а Газе нуждался в деньгах, то, получив очередные три тысячи франков, Газе сфальсифици­ровал этот текст и пред­ставил его канц­леру Румянцеву ради выгоды. А обратившись к интимному днев­нику Газе, который он вел на древнегреческом языке, Шевченко увидел, что тот был человеком неслыханно циничным и, во всяком случае, не скупился на чрезвычайно уничижительные выражения в адрес своих русских благо­детелей.

Тем самым подозрение на Газе было брошено. Но и тогда нашлось огромное количество людей, которые не согласились с Шевченко. Все-таки все его дово­ды носили косвенный характер. В частности, на этом же конгрессе 1970 го­да в Москве русские византинисты (Геннадий Григорьевич Литаврин, Михаил Яковлевич Сюзюмов) в целом не разделили скептического отношения к Газе, и вопрос остался подвешенным. Вплоть до совсем недавнего времени.

В недавнее время замечательный петербургский византинист Игорь Павлович Медведев занимался архивами русских византинистов — и, в частности, архи­вами людей, которые в Петербурге были корреспондентами Газе: академика Филиппа Круга, канцлера Николая Румянцева и филантропа Алексея Оленина. Все трое находились в переписке с Газе, все трое интересовались его новыми находками в парижских библиотеках. Так вот, рассматривая эту переписку, Медведев обнаружил одно письмо, в котором Газе пишет Оленину, что нашел еще один текст, который может быть интересен для древнерусской истории. И этот древнегреческий текст — как пишет Газе, принад­лежащий некоему Максиму Катилиносу — он помещает в письме.

Никакого Катилиноса наука не знает — и Игорь Павлович Медведев, проде­лав источниковедческую работу, выяснил, что этот текст представляет собой подделку. Причем подделку гораздо менее тщательную, чем «Запис­ка грече­ского топарха»: он гораздо более явным образом выдает заимство­ванный характер. Игорь Павлович даже предположил, из какого именно византийского автора (Иоанна Евгеника) этот текст заимствован — впрочем, с добавле­ниями, написанными оригинальным образом на древнегреческом языке. Повторяю, Газе идеально им владел, он был человеком неслыханно талантливым.

В этом тексте, якобы принадлежащем Катилиносу, описывается корабле­кру­шение: герой плывет по Черному морю вдоль берегов Крыма и едва не гибнет. И Игорь Павлович Медведев остроумно предположил, что подобно тому, как описание бури и переправы через Днепр в «Записке греческого топарха» могло быть переводом мемуарных записок какого-то из французских офи­це­ров, возвращавшихся в 1812 году из наполеоновского похода на Москву, так и тут можно найти какой-то литературный прототип. И, по остроумному наблю­дению Игоря Павловича Медведева, по всей видимости, этот древне­греческий текст представляет собой перевод одного из эпизодов вольтеров­ского «Кандида».

Более того, Газе совершил одну ошибку. Он поместил в своем письме номера страниц рукописи, из которой он якобы взял это сочинение. Когда Игорь Павлович Медведев сообщил Игорю Шевченко в письме, что сделал такое открытие, Шевченко, хотя был в это время уже очень стар, немедленно снялся из Гарварда, прилетел в Париж, бросился в рукописное хранилище Националь­ной библиотеки, взял рукопись Иоанна Евгеника, открыл соответствующий лист — и увидел сделанные рукой Газе отметки на полях этой рукописи, кото­рые обозначали границы его заимствования. Тем самым с несомненностью было доказано, что Газе — жулик.

Эта статья Медведева вышла в 2007 году. Можно окончательно поставить точку в истории «Записки греческого топарха», которая до сих пор публикуется в хрестоматиях по древнерусской истории. Но заметим, что, несмотря на весь талант Газе, несмотря на то, что он явно испытывал презрение к своим русским корреспондентам и считал, что в России его никто не поймает за руку, филан­троп Оленин, получив от Газе этот текст, не дал ему хода. Видимо, что-то его в этом тексте встревожило. Он его не только не опубликовал — он никому о нем не сообщил. По всей видимости, ему было за Газе, за своего парижского корреспондента, неловко. И только в результате архивной работы современ­ного исследователя нам удалось выяснить, что Газе здесь прокололся гораздо более скандальным образом.

Хорошо ли то, что исследователи потратили столько сил на текст, оказавшийся фальшивкой? В конечном счете все равно хорошо. Потому что в попытках дока­­зать подлинность или неподлинность этого текста была проявлена неве­роятная, ювелирная тщательность. Каждое слово было взвешено, прогнано через сотни контекстов. Мы стали гораздо лучше понимать, как устроен визан­тийский язык конца X века: пытаясь доказать подлинность или неподлинность «Записки греческого топарха» и приводя друг другу филологические аргу­менты, исследователи, естественно, обра­щались к авторам того же времени.

Кроме того, удалось обратить внимание на один смешной эпизод, являющийся показателем того, что некоторая внутренняя честность у Карла Бенедикта Газе все-таки была. Через несколько десятилетий после публикации Льва Диакона он составлял тезаурус древнегреческого языка — то есть собирал все слова, какие были в древнегреческом языке, с указанием их источников. В этом тезаурусе приводятся и так называемые гапаксы — слова, которые встречаются только у одного автора и больше ни у кого. Так вот, те слова, которые являются гапаксами, то есть уникальными словами «Записки греческого топарха», Газе в тезаурус не внес, не желая засорять собственными выдумками священный греческий язык. Мне кажется, что это очень трогательная виньетка к концу этой истории.

Биография Прокопия

Прокопий Кесарийский – самый крупный историк ранневизантийского времени. О биографии его известно сравнительно мало. Прокопий родился в конце V в. на Востоке, в Кесарии Палестинской. Получив прекрасное образование, Прокопий переселился в Константинополь, где в 527 году стал секретарём и юрисконсультом знаменитого полководца Велизария. Прокопий сопровождал Велизария во время Вандальской войны 533–534, войны с остготами (с 535) и походов на персов. Прокопий умер, вероятнее всего, в 560-х годах, хотя точное время его кончины неизвестно.

Главные сочинения Прокопия

Ценность исторических произведений Прокопия Кесарийского создаётся прежде всего тем, что он всегда находился в самой гуще политических событий, был знаком со многими выдающимися государями и полководцами своего времени. Одним из важнейших сочинений Прокопия является «История» в 8 книгах (другое название – «Истории войн Юстиниана с персами, вандалами и готами»). Она излагает события войн эпохи Юстиниана I. Отдельные части этого произведения часть издаются под названиями «Война с вандалами» и «Война с остготами» и т. д. «История» Прокопия выстроена не по хронологическому порядку, а по странам, по военным театрам. Первые две её книги повествуют о войнах с персами, в 3 и 4 – о войнах с вандалами, в 5, 6 и 7 – с готами. Эти семь частей были опубликованы около 550–551 гг., а после 554 года автор издал и 8-ю книгу, которая является как бы приложением к первым семи, давая общий обзор событий 554 г. Прокопий далеко выходит за рамки военной истории. Он вложил в эту работу свои широчайшие жизненные наблюдения. Перед читателем проходят Северная Африка и Италия, Испания и Балканы, Иран и даже отдаленные страны Юго-Восточной Азии.

Император Юстиниан со свитой

Плодом глубоких раздумий, борьбы политических и личных страстей стало второе важнейшее произведение Прокопия Кесарийского – «Тайная история» – труд единственный в своем роде во всей византийской историографии. Написанная в глубокой тайне, он с полной откровенностью (а, по мнению многих, и с преувеличениями) обнажает пороки империи и ее правителей, обойденные молчанием в официальных работах Прокопия, где Юстиниан I изображается добрым гением империи и великодушным правителем. В «Тайной истории» Юстиниан, наоборот, выведен злодеем на троне, неумолимым тираном, злобным демоном, разрушителем Византии. Едко-сатирическая «Тайная история» появилась уже после смерти Прокопия. Её настоящее название – «Анекдоты». Прокопий в крайне мрачных красках изображает здесь деспотизм Юстиниана и развращенность его жены Феодоры. Язвительные стрелы выпускаются им и по адресу Велизария с его супругой Антониной. Эти яростные нападки сильно контрастируют со сдержанным тоном «Историй войн», поэтому в учёной литературе уже несколько веков идёт спор о том, действительно ли Прокопий был автором «Тайной истории». В XVI-XVIII веках этот спор осложнялся враждой католических и протестантских историографов. Первые из вражды к православному Востоку и к Юстиниану как одной из крупнейших его государственных фигур тенденциозно отстаивали достоверность «Тайной истории». Протестанты отрицали её лишь по причине религиозного соперничества с католиками. Прославленные Монтескье и Гиббон стояли за подлинность «Анекдотов» и достоверность содержащихся в них сведений. Ту же точку зрения занял и лучший исследователь Прокопия Кесарийского, Дан. В обширной монографии о Прокопии, основанной на сравнительной критике всех его сочинений, Дан показал, что ни главные факты, ни язык в «Тайной истории» и «Истории войн» не расходятся. Дан, правда, допускал, что «Тайная история» может содержать отдельные преувеличения, объясняемые страстным характером историка. Не исключено, что «Тайная история» – это неизданные при жизни личные мемуары Прокопия, в которых он дал выход негодованию, долго скрывавшемуся от двора под маской лести. Ещё один знаменитый историк, Леопольд Ранке считал «Тайную историю» компиляцией, где некоторые части принадлежали самому Прокопию, а другие заимствованы из памфлета, написанного после смерти Юстиниана I в духе оппозиции против закончившегося царствования. К Ранке примкнул крупный английский историк Бьюри (Bury), но их трактовка подверглась критике многих других учёных.

Третье сочинение Прокопия Кесарийского – «О постройках Юстиниана» – написано в совершенно ином тоне, чем «Тайная история». Оно отличается льстивым тоном и преувеличенными похвалами в адрес императора. Полагают, что Прокопий хотел смягчить этой книгой неудовольствие двора на его «Историю войн», где сдержанные выражения фразой часто едва маскируют тонкую иронию. При всем своём натянутом славословии трактат «О постройках» – весьма важный опус благодаря обилию материала по географии, этнографии и государственному хозяйству Византии VI века.

Мировоззрение Прокопия

Несмотря ни на что, громадный литературный талант, обширная эрудиция, знакомство с военным бытом, географией и этнографией, близость ко двору и к театру изображаемых событий ставят Прокопия Кесарийского на одно из высших мест в средневековой историографии. Высокопоставленному придворному Прокопию мир виделся сквозь призму острых конфликтов государств и народов, правителей Византии и варварских королей. На нем, как на писателе, лежит печать перехода от языческой древности к христианскому средневековью. По языку, исторической технике, критическим приемам, литературным вкусам и мировоззрению Прокопий, подобно большинству современных ему византийских писателей, стоит еще на почве античной классики. Он подражает Геродоту и особенно Фукидиду, даже переписывая у последнего слова и фразы. Прокопий заимствует у своих античных предшественников и идеи – например идею судьбы (тюхе). Она далеко не совсем совпадает с христианской телеологией, но этот духовный конфликт не вызывает у Прокопия особых коллизий. В его лице старый античный эллин как бы сочетается с христианином Средних веков.

Резко критическое отношение к современности и несколько рассудочное восхваление древнего, угасшего величия Рима роднит Прокопия с его известным старшим современником, Аммианом Марцеллином. И Аммиан, и Прокопий выражали взгляды знатной сенаторской аристократии: первый – старого Рима, второй – нового Рима, на Босфоре. Прокопий – сановный честолюбец – презирает народ и превозносит аристократию. Печать избранности для него всегда связана со знатностью происхождения, древностью рода. Он мечтает о власти и богатстве. Прокопий – больше политик, чем писатель. В его сочинениях политик всегда на первом месте, а моралист – лишь на втором.

Императрица Феодора, героиня «Тайной истории»

Государственный идеал Прокопия Кесарийского – монархия, ограниченная волей сената, составленного из высшей аристократии. Могучий, но скептический ум Прокопия бичует врождённые пороки человека. Он с наслаждением спускается в самые бездны человеческой души, показывает низменные страсти, разврат, прелюбодеяния, ревность, корысть, зависть, моральное растление своих героев.

Особенности литературного стиля

Рассказ Прокопия динамичен, красочен. Повествование течет свободно и раскованно. Прокопий свободно меняет время и место действия, вводит вставные новеллы, экскурсы, трагедийные сцены, героику, гиперболизацию, ядовитую насмешку и гротеск. Он ищет в истории не пепел ее, а огонь. Морализаторство чуждо его скептическому уму и желчному темпераменту. Его философия проникнута глубоким пессимизмом, а мировоззрение сумрачно и скептично. Фаталист Прокопий верит в безусловную и грозную силу слепого рока, который действует по непредсказуемому для людей капризу и произволу. Ядовитый, проницательный, изощренный ум Прокопия Кесарийского тонко подмечает не добрые качества, а пороки людей. Прокопий – личность сильная, но раздираемая мощными страстями. Под маской холодного царедворца в нём жил крайний честолюбец, обуреваемый жаждой власти. Прокопий не склонен к рефлексии и бездеятельности. Он всегда дело, порыв, борьба. Прокопий не прощает обид и беспощаден к врагам. Но, обличая лицемерие, он сам лицемер.

Литература о Прокопии Кесарийском

В. С. Тейффель «Исследования и характеристики» (Лейпциг, 1871)

Ф. Дан «Прокопий Кесарийский»

Л. фон Ранке «Всемирная история» (том 4)

Дебидур «Императрица Феодора», 1885

Бьюри «История поздней Римской империи» (Лондон, 1889)

О «Тайной истории» см. также статьи А. Димитриу (в «Летописи Историко-филологического общества при Императорском Новороссийском университете» за 1892) и Б. Панченко («Византийский Временник», 2, 1895).

Русские переводы Прокопия

Прокопий Кесарийский. «История войн римлян с персами, вандалами и готами». Перевод С. Дестуниса. Кн. 1, 2. СПб., 1876-80.

Прокопий. «Тайная история». Перевод С. П. Кондратьева. Вестник древней истории, 1938. № 4.

Прокопий. «О постройках». Перевод С. П. Кондратьева. Вестник древней истории, 1939. № 4.

Прокопий. «Война с готами». Пер. С. П. Кондратьева. М., 1950.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *