Роман. В журнальной редакции напечатан с подзаголовком «Из записок неудавшегося литератора» и посвящением М.М. Достоевскому.

Возникновение замысла «Униженных и оскорбленных», очевидно, следует отнести к 1857 г. 3 ноября этого года Достоевский из Семипалатинска сообщил брату Михаилу о намерении написать «роман из петербургского быта вроде «Бедных людей» (а мысль еще лучше «Бедных людей»)». После переезда в Петербург весной 1860 г. Достоевский непосредственно приступил к работе над романом, о чем уведомил А.И. Шуберт 3 мая 1860: «Воротился я сюда и нахожусь вполне в лихорадочном положении, всему причиною мой роман, хочу написать хорошо, чувствую, что в нем есть поэзия, знаю, что от удачи его зависит вся моя литературная карьера. Месяца три придется теперь сидеть дни и ночи. Зато какая награда, когда кончу! Спокойствие, ясный взгляд кругом, сознание, что сделал то, что хотел сделать, настоял на своем». Однако работа над романом протекала медленно. «…Приступаю к писанию и не знаю еще, что будет, но решаюсь работать не разгибая шеи», — жаловался писатель А.П. Милюкову 10 сентября 1860 г. Писатель работал над «Униженными и оскорбленными» более года. Как свидетельствует дата в конце журнальной публикации, роман был завершен писателем 9 июля 1861 г. 16 июля М.М. Достоевский писал в связи с этим Я.П. Полонскому: «Он только что отделался, то есть кончил роман свой».

Повествование в «Униженных и оскорбленных» ведется от первого лица. Иван Петрович — начинающий бедный петербургский литератор, разночинец — является одновременно рассказчиком и действующим лицом романа. Образ этот отчасти носит автобиографический характер. Рассказ о литературном дебюте Ивана Петровича, восторженная оценка его первого романа «критиком Б.» (т.е. Белинским), взаимоотношения молодого писателя с его «антрепренером» (издателем Краевским) — эти и некоторые другие факты восходят к биографии молодого Достоевского, автора «Бедных людей», блистательно вступившего в 1846 г. на литературное поприще и обласканного самим В.Г. Белинским. Неожиданный и не объясненный в романе крах — после удачного дебюта — литературных надежд Ивана Петровича является также косвенным отражением биографии молодого Достоевского.

В «Униженных и оскорбленных» романист отказался от соблюдения строгого хронологического принципа, характерного для его последующих романов. Хронология романа, как это неоднократно отмечали исследователи, сбивчива, а исторический фон, на котором совершаются события, условен. Действие романа происходит в течение полутора лет, однако его начало приурочено к середине 1840-х гг., а в дальнейшем в романе упоминаются события и факты исторической, общественной и литературной жизни России вплоть до конца 1850-х.

Ироническое описание кружка «передовой» молодежи, собирающейся по средам «у Левеньки и Бореньки» (сами эти имена, вызывающие в памяти читателя Левона и Бореньку, друзей Репетилова в комедии Грибоедова «Горе от ума», свидетельствуют о пародийном характере изображения кружка), — пример преднамеренного смещения Достоевским хронологических границ и сближения различных эпох. Проблемы отвлеченного философского характера, обсуждавшиеся в кружке Левеньки и Бореньки, заставляют вспомнить о «пятницах» М.В. Петрашевского, которые посещал молодой Достоевский в конце 1840-х гг. Споры же Алешиных друзей «по поводу современных вопросов» («Мы говорим о гласности, о начинающихся реформах, о любви к человечеству, о современных деятелях…») были характерны для разночинно-демократической среды конца 1850-х — начала 1860-х гг., в преддверии буржуазных преобразований России.

Смешение хронологии позволило Достоевскому создать произведение с более широким, чем предполагалось первоначально, охватом частной и общественной жизни России той эпохи, а также выразить мысль о преемственной связи в идейной и культурной жизни России 1840-х и 1850-х гг.

«Униженные и оскорбленные» — первый большой роман Достоевского после каторги. В нем отразилась идейно-художественная эволюция писателя, вынесшего из Сибири убеждение о трагической оторванности передовой русской интеллигенции от «почвы», неверие в революционный путь преобразования русской действительности.

Иван Петрович изображен как литератор школы Белинского и идейный единомышленник критика. Однако тот гуманистический идеал братства, добра и справедливости, которому верен герой, в отличие от идеалов Белинского, не носит активного, действенного характера. Отношение героев к литературному первенцу Ивана Петровича как бы служит критерием их нравственной сущности. Гуманистический пафос «Бедных людей» близок Ихменевым, но совершенно чужд Валковскому, способному испытывать к обездоленному «маленькому человеку» лишь чувство высокомерного презрения, свойственного аристократической среде.

Нередкие упоминания в романе о «Бедных людях», Белинском и эпохе 1840-х гг. далеко не случайны. Пафос русской литературы 1840-х гг. был обусловлен верой, что «самый забитый, последний человек есть тоже человек и называется брат мой» (слова старика Ихменева, выражающие его впечатление от романа Ивана Петровича, а по существу определяющие идейную суть «Бедных людей». Эта вера составляет также этическое основание романа «Униженные и оскорбленные»).

О внутренней связи между «Бедными людьми» и «Униженными и оскорбленными» свидетельствует своеобразная перекличка заглавий обоих романов. Эпитет «бедные» в заглавии первого романа Достоевского многозначен. «Бедные» — это не только лишенные материального достатка или необходимых средств к существованию люди, но и люди несчастные, обездоленные, униженные, а тем самым вызывавшие к себе сочувствие и сострадание. В этом смысле понятия «бедные», «униженные», «оскорбленные» — синонимы.

«Униженные и оскорбленные» связаны с предшествующим творчеством Достоевского. Писатель использовал в своем романе некоторые темы, образы, мотивы, эпизоды, сюжетные ситуации более ранних своих произведений. Среди последних, наряду с упоминавшимися выше «Бедными людьми», следует назвать «Белые ночи», «Слабое сердце», «Неточку Незванову». Образ Ивана Петровича напоминает Мечтателя из «Белых ночей», имеют аналогии и их любовные истории (оба героя не только уступают без борьбы любимую девушку счастливому сопернику, но даже содействуют соединению любовников).

Описываемые в романе события происходят в Петербурге. Писатель стремился к точному воспроизведению топографии северной столицы. Вознесенский проспект, Большая Морская, Гороховая, Шестая линия Васильевского острова, Шестилавочная, Литейный проспект, Фонтанка, Семеновский, Вознесенский, Торговый мосты и т.д. — всё это исторически конкретные приметы Петербурга, который изображен как типичный большой горд той эпохи с присущими ему социальными противоречиями и контрастами. Здесь «самый главный князь Ротшильд», символизирующий власть денег, определяет человеческие судьбы и отношения. Антикапиталистическая тема, трактуемая Достоевским с гуманистических позиций, проходит через весь роман.

Мотив призрачности, миражности Петербурга, возникший еще в «Слабом сердце» и в «Петербургских сновидениях в стихах и прозе», вновь появляется в «Униженных и оскорбленных»; позднее он с новой силой зазвучит в романах «Преступление и наказание» и «Подросток». Герои романа, живущие в «самом отвлеченном и умышленном городе на всем земном шаре», где даже солнце какое-то не настоящее, а тусклое, неживое, чувствуют себя обреченными на гибель и тоскуют по природе, голубому небу, яркому солнцу.

В «Петербургских сновидениях в стихах и прозе» Достоевский выражает желание «обратиться в Эжена Сю, чтобы описывать петербургские тайны». Это желание он осуществил в «Униженных и оскорбленных». При изображении «петербургских тайн» Достоевский сознательно ориентировался на знаменитый роман Э. Сю «Парижские тайны», предоставлявший ему богатые фабульные возможности, а также использовал традиции «физиологического очерка» русской натуральной школы, авторы которого описывали жизнь петербургского «дна» и его обитателей во всем многообразии типов и характеров. В этом плане роман «Униженные и оскорбленные» во многом предвосхищает известный роман Вс. В. Крестовского «Петербургские трущобы».

История Нелли позволила Достоевскому изобразить петербургские трущобы и притоны с их обитателями, жизнь городского социального «дна», где господствуют нищета, болезни, пороки, преступления. «Маленький человек», затерявшийся в этом страшном мире, обречен на нищету, позор, физическую и нравственную гибель.

«Мрачная это была история, — так характеризует Иван Петрович судьбу Нелли, — одна из тех мрачных и мучительных историй, которые так часто и неприметно, почти таинственно, сбываются под тяжелым петербургским небом, в темных, потаенных закоулках огромного города, среди взбалмошного кипения жизни, тупого эгоизма, сталкивающихся интересов, угрюмого разврата, сокровенных преступлений, среди всего этого кромешного ада бессмысленной и ненормальной жизни…»

Не менее трагичны судьбы и других героев романа, «униженных и оскорбленных». Гибнут ограбленные и обманутые Валковским мать и дедушка Нелли; несчастья обрушились на семью Ихменевых, разоренную и опозоренную тем же Валковским; разрушилась личная жизнь и литературные планы Ивана Петровича.

Всесильное и торжествующее зло представлено в романе князем Валковским, у которого, по меткому замечанию Н.А. Добролюбова, «душа совсем вынута». Валковский — теоретик и практик откровенного, циничного, хищнического эгоизма и индивидуализма. К этой зловещей фигуре тянутся все сюжетные линии романа. Он причина несчастий и страданий «униженных и оскорбленных».

Валковский — новый для писателя тип. Этот герой-идеолог — литературный предшественник более сложных и художественно совершенных героев того же плана — «подпольного парадоксалиста», Раскольникова, Свидригайлова, Ставрогина. Образ Валковского еще не обладает той психологической и философской усложненностью, которая свойственна, например, наиболее родственным ему Свидригайлову и Ставрогину, в душах которых, однако, происходит мучительная борьба между злом и добром.

Проповедь идей крайнего индивидуализма, откровенное обожествление собственного «я» дают возможность отнести Валковского к последователям немецкого философа М. Штирнера, автора нашумевшей книги «Единственный и его собственность» (1845). Книга эта имелась в библиотеке М.В. Петрашевского наряду с сочинениями П. Прудона, Ш. Фурье и В. Консидерана. О знакомстве Достоевского с философией Штирнера свидетельствует прежде всего отражение идей немецкого философа в творчестве Достоевского 1860—1870-х гг. Писатель-гуманист не только глубоко и всесторонне исследует природу крайнего индивидуализма и эгоизма человеческой личности, но и ищет пути их преодоления. Однако индивидуализм и аморализм Валковского имел также жизненные истоки и в русской действительности того времени, в современной Достоевскому буржуазной индивидуалистической этике. Деньги для Валковского — главный двигатель и вершитель человеческих судеб. Причем князь — гедонист, стремящийся наслаждаться жизнью, к которой он относится потребительски. «Жизнь — коммерческая сделка, — утверждает в беседе с Иваном Петровичем Валковский, — даром не бросайте денег, но, пожалуй, платите за угождение, и вы исполните все свои обязанности к ближнему, — вот моя нравственность <…>. Идеалов я не имею и не хочу иметь <…>. В свете можно так весело, так мило прожить и без идеалов…».

Если Валковский принадлежит к «хищному типу», то его сын Алеша относится к числу добрых, но слабых, безвольных людей. Детскость, простодушие, «невинность» придают Алеше своеобразное обаяние и отчасти роднят его с Алешей Карамазовым.

В противоположность отцу Алеша не является сознательным носителем зла, однако его бездумный эгоизм, легкомыслие, безответственность в своих поступках объективно содействуют злу.

Рисуя мир «униженных и оскорбленных», Достоевский не идеализирует внутренних возможностей своих героев. Это не только хорошие, благородные, несчастные и страдающие люди, достойные любви и участия. Они в то же время нравственно больны, ущербны, потому что постоянное оскорбление человеческого достоинства не проходит безнаказанно, но калечит душу человека, озлобляет его.

Проблему эгоизма в ее религиозно-этическом, философском и социальном аспектах, занимающую центральное место в романе, Достоевский исследует всесторонне, с большой психологической глубиной. Эгоизм в его разнообразных видах и проявлениях рисуется ему большим социальным злом, источником «неблагообразия» мира и человеческих отношений. Эгоизм разъединяет, разобщает даже самых близких, дорогих друг другу людей (семья Ихменевых), препятствует их взаимопониманию и единению.

Характерен ранний интерес писателя к этой проблеме: в кругу петрашевцев молодой Достоевский, согласно его показаниям Следственной комиссии, делал сообщение на тему «О личности и эгоизме», в котором стремился доказать, что между людьми «более амбиции, чем настоящего человеческого достоинства» и что «размельчание личности» нередко происходит «от мелкого самолюбия, от эгоизма и от бесцельности занятий».

Валковский — носитель самого страшного — хищнического, циничного, «волчьего эгоизма». Алеша Валковский и Катя представляют в романе эгоизм наивный, непосредственный. Наташе присущ эгоизм больной, исключительной, жертвенной любви к недостойному избраннику, делающий ее глухой к страданиям близких людей (родителей, Ивана Петровича). Ей же, как и Нелли, в высшей степени свойствен «эгоизм страдания», в котором она гордо и ожесточенно замыкается. «Эгоизм страдания» характерен также для старика Ихменева и отчасти для Ивана Петровича.

Выход из заколдованного круга ожесточенного страдания, безысходного отчаяния и гордого одиночества, по мысли писателя, лишь один — в милосердной любви, прощении и забвении обид. Достоевский напоминает о вечных христианских истинах. Надежды на будущее возрождение русского общества он связывает в послекаторжный период с идеей нравственного обновления человека на христианских началах. Религиозно-этическая концепция романа выражена в наивных, трогательных и несколько декларативных словах старика Ихменева, нашедшего в себе силы простить свою заблудшую дочь: «О! пусть мы униженные, пусть мы оскорбленные, но мы опять вместе, и пусть, пусть теперь торжествуют эти гордые и надменные, унизившие и оскорбившие нас! Пусть они бросят в нас камень <…>. Мы пойдем рука в руку…»

«Униженные и оскорбленные» — самый «книжный», самый «литературный» роман Достоевского; он связан с многообразными традициями русской (Пушкин, Грибоедов, Островский, «физиологический очерк» и др.) и западно-европейской литератур — немецкой, английской, французской.

Отмечались, в частности, сюжетные параллели между «Униженными и оскорбленными» и повестями Пушкина «Станционный смотритель» и «Дубровский». Традиционны сопоставления Нелли с героинями Гете (Миньона из «Вильгельма Мейстера») и Диккенса (Нелли Трент из «Лавки древностей»); к Диккенсу же, Гофману и Э. Сю, по мнению ученых, восходят также некоторые сюжетные линии истории Нелли, в частности таинственная и загадочная судьба ребенка из богатой семьи, брошенного на произвол судьбы. Наташу Ихменеву сравнивают с эмансипированными героинями Ж. Санд, упорно отстаивающими в борьбе с общественной моралью свое право на счастье.

Образ князя Валковского имеет определенные аналогии в произведениях Дидро, Руссо, де Сада, де Лакло, Шиллера, Гофмана, Сю, Сулье, Бальзака и других, изображавших утонченных циников, сладострастников, апологетов и проповедников аморализма (Н. Вильмонт наметил также ряд сюжетных, идейных и характерологических параллелей между романом Достоевского и драмой Шиллера «Коварство и любовь»).

Отмеченные литературные аналогии и параллели нисколько не снижают идейно-художественной самобытности романа Достоевского. Как справедливо заметил В.Я. Кирпотин, в «Униженных и оскорбленных» Достоевский «не подражатель, не ученик, а самостоятельный мастер, для которого Пушкин, русские «физиологи», книги Диккенса, Сю, Шиллера, Жорж Санд, Гофмана были только элементами того объемлющего опыта мировой литературы, который он впитывал в себя и ассимилировал как часть духовной пищи, необходимой ему для того, чтобы сформировать свое оригинальное мастерство».

«Униженные и оскорбленные» — во многом переходное в творчестве Достоевского произведение. Это первый, еще не вполне художественно совершенный опыт нового для писателя «идеологического романа». В нем содержатся зачатки многих идей, образов, поэтики зрелого Достоевского. Князь Валковский, как уже отмечалось выше, является прообразом ряда идейно усложненных и художественно более совершенных героев-идеологов Достоевского. Мотив «нравственного заголения» героя, его стремление «огорошить» «какого-нибудь вечно юного Шиллера» циничными откровениями позднее получит углубленное развитие в образе «подпольного парадоксалиста», Свидригайлова, Ставрогина и с особой силой зазвучит в рассказе «Бобок». Некоторые черты характера и психологического облика сближают Наташу Ихменеву с Дуней Раскольниковой и Катериной Ивановной («Братья Карамазовы»). Юную Нелли роднят с Катериной Ивановной («Преступление и наказание») и Настасьей Филипповной («Идиот») не только гордость, благородство характера, но также и неумение прощать, своеобразный «эгоизм страдания».

Черты альтруиста, забывающего о себе ради благополучия и счастья любимой женщины, отчасти сближают Ивана Петровича с «положительно прекрасным человеком» князем Мышкиным.

Роман после его опубликования привлек внимание критиков различных направлений — А.Н. Плещеева, Н.Г. Чернышевского, Н.А. Добролюбова, Г.А. Кушелева-Безбородко, А.П. Хитрова, Евг. Тур, Е.Ф. Зарина и др. Расходясь в оценке идейно-художественных достоинств романа, критики, однако, почти единодушно признали его занимательность и увлекательность.

Наиболее содержательные анализы романа принадлежат Чернышевскому и Добролюбову. Особого внимания заслуживает отзыв о романе Ап. А. Григорьева, вызвавший ответный отклик Достоевского. Первоначально критик увидел в романе стремление «высоко-даровитого автора» «Двойника» преодолеть болезненное и напряженное направление «сентиментального натурализма» и сказать новое, «разумное и глубокосимпатичное слово» (Светоч. 1861. № 4. Отд. 3.). Несколько позднее Григорьев упрекнул автора «Униженных и оскорбленных» в книжности и фельетонизме. Так, в частности, критик писал Н.Н. Страхову 12 августа 1861 г.: «Что за смесь удивительной силы чувства и детских нелепостей роман Достоевского. Что за безобразие и фальшь — беседа с князем в ресторане (князь — это просто книжка!). Что за детство, т.е. детское сочинение, княжна Катя и Алеша! Сколько резонерства в Наташе и какая глубина создания Нелли! Вообще что за мощь всего мечтательного и исключительного и что за незнание жизни!» (Григорьев Ап. Сочинения. М., 1990. Т. 2. С. 421).

В 1864 г. Страхов опубликовал в журнале «Эпоха» свои «Воспоминания об Аполлоне Александровиче Григорьеве». В одном из приведенных писем Григорьева к Страхову в частности, говорилось, что редакции «Времени» «следовало не загонять, как почтовую лошадь, высокое дарование Ф. Достоевского, а холить, беречь его и удерживать от фельетонной деятельности…» (Эпоха. 1864. № 9. С. 9).

Достоевский позднее следующим образом откликнулся на отзыв Ап. Григорьева: «В этом письме Григорьева, очевидно, говорится о романе моем «Униженные и оскорбленные» <…>. Если я написал фельетонный роман (в чем сознаюсь совершенно), то виноват в этом я и один только я. Так я писал и всю мою жизнь, так написал все, что издано мною, кроме повести «Бедные люди» и некоторых глав из «Мертвого дома» <…>. Совершенно сознаюсь, что в моем романе выставлено много кукол, а не людей, что в нем ходячие книжки, а не лица, принявшие художественную форму (на что требовалось действительно время и выноска идей в уме и в душе). В то время как я писал, я, разумеется, в жару работы, этого не сознавал, а только разве предчувствовал. Но вот что я знал наверно, начиная тогда писать: 1) что хоть роман и не удастся, но в нем будет поэзия, 2) что будет два-три места горячих и сильных, 3) что два наиболее серьезных характера будут изображены совершенно верно и даже художественно <…>. Вышло произведение дикое, но в нем есть с полсотни страниц, которыми я горжусь. Произведение это обратило, впрочем, на себя некоторое внимание публики».

Достоевский в 1864 г. склонен был в известной мере согласиться с Григорьевым и теми критиками, которые упрекали его в том, что в «Униженных и оскорбленных» он не освободился до конца от традиционной схемы демократического романа-фельетона 1840—1860-х гг. с характерными для последнего яркими контрастами света и тени, добра и зла. Но в то же время писатель отчетливо сознавал свое новаторство, он высоко ценил художественную силу и психологическую глубину некоторых образов «Униженных и оскорбленных».

Буданова Н.Ф. Униженные и оскорбленные // Достоевский: Сочинения, письма, документы: Словарь-справочник. СПб., 2008. С. 181—185.

Прижизненные публикации (издания):

1861 — Время. Журнал литературный и политический, издаваемый под редакцией М. Достоевского. СПб.: Тип. Э. Праца, 1861.

Январь. С. 5—92. Февраль. С. 419—474. Март. С. 235—324. Апрель. С. 615—633. Май. С. 269—314. Июнь. С. 535—582. Июль. С. 287—314.

1865 — Униженные и оскорбленные. Роман в четырех частях с эпилогом. Ф.М. Достоевского. Третье просмотренное издание. Издание и собственность Ф. Стелловского. СПб.: Тип. Ф. Стелловского, 1865. 494 с.

АЛЬТРУИЗМ — ЭГОИЗМ

Альтруист(ка) — эгоист(ка) (см.)

альтруистический — эгоистический (см.)

альтруистически — эгоистически

альтруистичный — эгоистичный

альтруистично — эгоистично

альтруистичность — эгоистичность

Нравственная доктрина Конта обрисовывается очень ярко словом альтруизм, которое он сам придумал для того, чтобы, в противоположность эгоизму, обозначить способность жить для других. Писарев. Исторические идеи О. Конта.

Испокон веков идет борьба светлого с черным, добра со злом, радости с завистью, любви с ненавистью, эгоизма с альтруизмом. Бондарев. Человек несет в себе мир.

АЛЬТРУИСТ — ЭГОИСТ

ж. альтруистка — эгоистка

Мы называем эгоистом того, кто противоположен альтруисту. Луначарский. Романы Н. Г. Чернышевского.

Не писатели, а действительность создает чудиков, эгоистов и злодеев, а гораздо реже добряков и альтруистов. Залыгин, Трифонов. Шукшин и мы.

Назвать женщину законченной эгоисткой, а затем толковать о несходстве характеров, не значит ли это аттестовать себя как законченного альтруиста? А. Крон. Бессонница.

Словарь антонимов русского языка

О себялюбии и эгоизме

Себялюбие – это стена, которая отделяет нас и от Бога, и от человека. В результате мы обрекаем себя на полное одиночество. Эгоист замыкается на самом себе, не видя вокруг больше никого.

Себялюбие, эгоизм намного страшнее, чем многие себе представляют. Это не снисходительный, а страшный порок, который не существует в отдельности.

Подобно тому как при практически всех физических заболеваниях неотъемлемым спутником является повышенная температура, так и себялюбие поражает духовную жизнь человека не «в одиночку»: вместе с ним в душе поселяются и гордость, и тщеславие, и зависть.

Эгоист блокирует свою жизнь. Он не дает в нее влиться новизне, радости, свету и не выпускает ничего из себя. Все его эмоции заморожены внутри.

Себялюбец на самом деле изолирован от общества, от мира. Зачастую такие люди считают, что лучше быть самому, чем общаться с кем попало, и этим оправдывают свое одиночество. Но это лишь слабая попытка отмахнуться от большой и опасной проблемы.

Они не в состоянии общаться с другими, выслушать их, проникнуться их проблемами. Эгоисты слишком сосредоточены на себе и своих переживаниях. Все, что отвлекает от этого, раздражает их.

Они бегут от общения, где не они в центре внимания. Их ничто другое, кроме их самих, не интересует.

И как пораженная ветка у дерева отсыхает и умирает без питания, так и себялюбивый человек без Божией любви, при постоянном самолюбовании, будет непременно сохнуть и чахнуть.

Чтобы избавиться от этого разрушающего недуга, следует перестать слушаться только себя самого. Необходимо прислушаться к Божиим заповедям и Его словам, чтобы наполнить ими свое существование, заполнить жизнь общением с добрыми людьми и разделить с ними свои радости и горести.

Вырвемся из кокона эгоизма, потому что он не дает нам полноценно жить и дышать.

Управляющий делами Украинской Православной Церкви митрополит Антоний (Паканич)

(MP3 файл. Продолжительность 11:02 мин. Размер 8 Mb)

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Сегодняшний воскресный день мы называем Прощеным воскресеньем. В этот день после вечернего богослужения в храмах совершается особый чин прощения, когда священнослужители и прихожане взаимно испрашивают друг у друга прощения. В этот день принято просить прощения и у своих ближних, друзей и знакомых, даже врагов, чтобы вступить в Великий пост с чистой душой, примирившись друг с другом.

На прощение друг друга нас подвигают слова сегодняшнего Евангельского чтения: «Ибо если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный, а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших» (Мф. 6: 14–15). В центре этих слов стоит Бог. Если мы не будем прощать людям их согрешения, мы рискуем услышать от Бога в Оный день страшные слова: «и Я тебя не прощаю! Уйди от Меня во тьму внешнюю, где плач и скрежет зубов…» (см.: Мф. 13: 50; 22: 13).

Известный нам сегодня чин прощения появился в древних православных монастырях. В житии преподобной Марии Египетской мы видим свидетельство палестинской монашеской традиции V–VI веков. Чтобы усилить подвиг молитвы и подготовиться к празднику Пасхи, в последний день перед Великим постом монахи уходили в пустыню для уединенной жизни на 40 дней. Некоторые из них уже не возвращались обратно: кто-то умирал от старости, кого-то могли постигнуть несчастья в суровой безлюдной пустыне. Потому, расходясь, отшельники, как перед смертью, просили друг у друга прощения за все вольные или невольные обиды. И, конечно, сами от души всех прощали. Каждый понимал, что их прощание друг перед другом в преддверии Великого поста могло оказаться последним. Для того и появился существующий ныне чин прощения, чтобы примириться со всеми людьми и благодаря этому и с Богом.

Зачем же монахи для поста и молитвы уходили в пустыню? Ведь поститься и молиться можно и у себя дома.

Ответ на этот вопрос не лежит на поверхности. Да, ограничения в пище и удовольствиях воспитывают в человеке способность к воздержанной жизни, но это еще не делает из человека настоящего христианина. Пост и молитва практикуются и в других религиях, есть и светские оздоровительные практики по лечению голоданием. В центре отшельнической жизни пустынников лежала другая и очень важная цель. Это – опытное переживание Богооставленности и опытное следование за распятым Христом.

Самый горький вопль человечества – это слова Христа со креста: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27: 46). Когда у человека нет ни родных ни близких, нет ни друзей, ни коллег, у него, по крайней мере, есть надежда на Бога. Но когда и Бог оставляет, человек приходит в состояние полного безутешного одиночества. Близость Бога, Его любовь чувствует чистое сердце человека, но если в сердце у человека грех – значит, там нет места для Бога. Ощущение внутренней пустоты, подавленности, уныния – это знак того, что в сердце есть грех. И если грех заполнит всё сердце, в конечном счете наступит Богооставленность, пустота и холод бездны.

Зная это, аскеты древности уходили в пустыню, чтобы, отрекшись от суеты мира, встретиться один на один с самим собою. Живя в миру, человек окружен суетой. Он может даже не ощущать атаки греха, ему кажется, что во всех проблемах виновны окружающие люди. Но, когда он оказывается в пустыне, ему уже некого винить. Один на один с собой подвижник начинает видеть себя изнутри, словно обнажает свой грех перед собою. Наблюдая за собой, за движением плоти и мыслей, аскет постепенно начинает замечать свои страсти. Опытно переживая голод и холод, он понимает, что, если он не избавится от страстей и не взыщет Бога, злая пустыня станет его вечным селением. Богом покинутая душа по смерти наследует ад.

Подвижники древности были глубокими богословами. Для них Великий пост был не только упражнением в посте и молитве, но и в размышлении о делах Божиих в человеческой истории, о ценности распятия Христова и славного Воскресения.

Когда согрешил Адам, он был изгнан из Рая. Из земли, где течет молоко и мед, он был выслан в пустыню с терниями и волчцами, в ту пустыню, в которой Адам должен был со скорбью питаться полевою травою, добывая себе хлеб в поте лица (см.: Быт. 3: 17–19). Однако это не вразумило детей Адама. И когда Бог послал на землю Христа, люди Его распяли. Сыны Адама распяли Того, Кто мог спасти их от плена греха и смерти. Они распяли Источник света и жизни вечной. Человек снова остался один. Но есть путь возвращения к Богу – последовать за Христом в пустыню, чтобы, отвергнув дела сатаны, взять крест и распять свою плоть со Христом.

Чтобы «упразднено было тело греховное, дабы нам не быть уже рабами греху», писал апостол Павел, наша плоть со страстями и похотями, наш ветхий человек должен быть распят со Христом (см.: Рим. 6: 5–7). Жизнь в пустыне, в тесноте и лишениях – это практика такого распятия страстей и похотей, когда человек перестает угождать своей плоти и освобождает ум для созерцания вещей Божественных.

Если ощущение одиночества, опустошенности или уныния, в семье или в монастыре, – это признаки Богооставленности, то «любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание» (Гал. 5: 22–23) – это признаки Богообщения, плоды Святого Духа. К этим дарам, а не к посту и молитве как самоцели, стремились аскеты древности, когда радостно прощались друг с другом в Прощеное воскресенье, чтобы с еще большей радостью собраться вместе перед Пасхой.

О чем же просить прощение в Прощеное воскресенье, если мы не собираемся уходить в пустыню, как иноки древности? Если мы не чувствуем, что кого-либо как-то сильно обидели?

Нужно просить прощения у людей за то, что мы их не любим по-настоящему. Мы призваны любить каждого человека, а вместо этого мы нередко общаемся с другими людьми ровно настолько, насколько другой человек нам лично может быть интересен или полезен. Нам интересна только наша собственная персона и те люди, которые в данный момент нас слушают или нам угождают. В Прощеное воскресенье полезно почувствовать, какова мера нашего собственного эгоизма.

С точки зрения философии, эгоизм – это себялюбие, такое поведение, которое целиком определяется мыслью о собственном «Я», собственной пользе, выгоде, предпочтении своих интересов интересам других людей. С точки зрения психологии, эгоизм – это проявление интереса человека к самому себе, сосредоточение внимания на своих желаниях, влечениях, своем собственном мире.

Нередко эгоисты прикрываются заповедью «люби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 19: 19). Но себялюбие и любовь к себе не только не тождественны, но и прямо противоположны. Себялюбие – это самодовольство, удовлетворенность самим собой, жизнь ради удовлетворения своих желаний. Любовь к себе – это уважение к своей целостности, уникальности личности, примирение со своими недостатками, знание особенностей Богом данного характера своей души. Любовь к себе неотделима от уважения, любви и понимания другого человека как не менее уникального образа Божия.

Апостол Павел все заповеди сводит к одной: «люби ближнего твоего, как самого себя», но здесь же вводит преамбулу: «любовью служите друг другу» (Гал. 5: 13, 14). Человек, который служит другому любовью, тем самым являет, что любит и самого себя. Любящий брата своего, которого видит, способен любить и Бога, Которого не видит (см.: 1 Ин. 4: 20). Напротив, эгоист, себялюбец не любит ни Бога, ни брата и даже с самим собою не имеет мира.

Себялюбец, который стал великим постником и молитвенником, ничего для своей души не приобрел. Самолюбивый постник – это тщеславный простец, который кормит свою ненасытную гордость. Напротив, подвижник, распявший себя со Христом, – кроткий как агнец, готовый пожертвовать собой ради ближнего и голодного, половину завтрака, обеда и ужина своего он готов раздать нищим.

Прося прощения у других людей в сегодняшнее воскресенье, давайте, братья и сестры, тем самым объявим войну своему эгоизму. Признаем свои недостатки перед другими людьми, поищем в Священном Писании и богослужении знания о Боге, постом смирим нашу плоть, оросим душу слезами покаяния, чтобы, очистившись телом и духом, нам встретиться с Воскресшим Христом.

Эту дорогу мы начинаем с того, что прощаем тех, кто обидел нас, и просим прощения у тех, кого вольно или невольно обидели мы. Прося прощения, мы должны упростить, сделать проще наши отношения с Богом и ближними. С этого и начинается борьба с эгоизмом, с этого начинается наше очищение сердца, с этого начинается Великий пост.

Пусть же Господь по молитвам всех, в подвиге поста просиявших, даст нам сил примириться со всеми и через Великий пост в мире пройти к Светлой Пасхе Христова Воскресения.

Аминь.