Самый младший из сыновей Юрия Долгорукого Всеволод (Дмитрий), прозванный «Большое Гнездо», родился в 1154 году в только что заложенном городе, названном в его честь, — в Дмитрове. Его матерью была византийская принцесса Елена.В 1156 году Юрий Долгорукий внезапно умер в Киеве. Осиротевшая семья отправилась обратно в Ростово-Суздальскую землю, где, согласно «ряду», заключенному Юрием с местным боярством, младшие сыновья должны были после его смерти получить уделы. Однако здесь прочно сидел старший брат Андрей, не испытывавший к мачехе теплых чувств и не намеренный делить с сиротами свою землю и власть.Прожив несколько лет на положении бедных родственников, Елена с детьми в 1162 году отправилась в изгнание — на родину, в Константинополь, ко двору императора Мануила. Вернулись на Русь сыновья Долгорукого примерно в 1168 году, когда Боголюбский, находившийся в зените могущества, вознамерился подчинить себе и Киев, для чего на Юге ему понадобились «свои люди». Уже в 1169 году Всеволод находился в составе суздальского войска, взявшего Киев, и остался здесь вместе с братом Михалкой служить «у стремени» брата Глеба, посаженного Андреем на киевский «стол», а в начале 1170-х годов участвовал в схватках с половцами.По смерти Глеба Юрьевича ему на смену пришел Владимир Дорогобужский, того, в свою очередь, сменил Роман Ростиславич Смоленский. Наконец Боголюбский, словно издеваясь над лествичным правом Ростиславичей, отдал Киев Михалке, княжившему у торков. Последний благоразумно отказался, послав занять «златокованный стол» Всеволода. Тот прибыл в великокняжеский терем, но вскоре был там схвачен ворвавшимися в город смоленскими князьями. Михаил Юрьевич договорился с Ростиславичами, и Всеволода отпустили. Позднее оба брата участвовали в неудачном походе на Киев и осаде Вышгорода в 1174 году. Крушение власти Боголюбского лишило их уделов на Юге. Пришлось искать приюта при черниговском дворе.После гибели Андрея Боголюбского в результате боярского заговора ростовское боярство предпочло его братьям детей Ростислава, старшего из сыновей Юрия Владимировича, Ярополка и Мстислава, долго находившихся в тени. Поначалу взрослые племянники и молодые дядья смогли мирно договориться между собой, надеясь поделить Залесские земли по справедливости. Однако из этих благих намерений ничего не вышло. В Москве Ярополк оставил Михаила и Всеволода и выехал в Переяславль, где принял присягу местной дружины. Между тем Юрьевичи прибыли во Владимир, с честью встреченные жителями.Началась усобица. Владимир был осажден, окрестности грабили рязанцы и муромцы, горожане страдали от голода и в конце концов оказались вынуждены слезно просить Михалка (Всеволод не упомянут) покинуть Владимир. Пришлось возвращаться «в Русь».В 1176 году владимирцы, недовольные лихоимством Ярополковой администрации, сами позвали Михаила и Всеволода. Те выступили с небольшой дружиной в сопровождении сына Черниговского князя Владимира Святославича. Ярополк, узнав о том, вознамерился из Ростова перехватить дядьев, но за Москвой «Божьим промыслом разминулись <они> в лесах».Пытаясь исправить ошибку брата, Мстислав с суздальцами помчался на перехват. Когда Михалко и Всеволод были уже в пяти верстах от Владимира, внезапно слева будто выросла из-под земли блистающая доспехами, под развевающимся стягом суздальская дружина. Витязи Мстислава с громкими криками ринулись на небольшой отряд, окружавший носилки, в которых везли больного Михаила, но горсть Всеволодовых храбрецов встала как скала, осыпая приближающегося неприятеля градом стрел. И катящаяся по склону лавина стала замедлять ход, а затем и… обратилась вспять, бросив стяг! Ярополк бежал в Рязань, а Мстислав — в Новгород. Михалко же, придя во Владимир и приняв делегацию суздальцев, посадил брата править в Переяславле. Первой их акцией был поход на Рязань с целью возвращения увезенной Глебом чудотворной Владимирской иконы Божией Матери.20 июня 1177 года в Городце на Волге на закате дня преставился исполненный всяческих добродетелей Великий князь Михаил Юрьевич. Наступило время Всеволода. Владимирцы, помня крестное целование отцу его, перед Золотыми воротами принесли присягу новому князю «и посадиша на столе дедне и отне».Ростовцы не собирались уступать старшинство в земле Владимиру. Едва узнав о смерти Михалка, они призвали из Новгорода Мстислава Ростиславича, клянясь служить только ему. Тот немедленно собрал земское и феодальное ополчение Ростова. В летописи перечисляются категории воинов: «бояре», «гридьба», «пасынки». Можно предположить, что вторая категория — менее знатные наследственные служилые, потомки членов младшей дружины — «гридней» эпохи Киевской Руси; «пасынки» — аналог южных «милостников»: служащие в первом поколении, лично принятые князем в младшую дружину (как бы «усыновленные»), возможно, из состава отроков или даже лиц зависимых, вооруженные на средства князя и от него получившие право на ренту с конкретных земельных держаний (сел).Всеволод двинулся навстречу Мстиславу с дружиной, владимирцами и «что бяше боярь осталося у него» (почти вся аристократия оказалась в «ростовской партии»). На подходе к Суздалю войско увидело на небе чудесно явленный образ Божией Матери рядом с изображением своего города. Всеволод счел это знамением грядущей победы, но, желая избежать кровопролития, предложил племяннику оставить за собой Ростов, а доходы с Суздаля поделить. Мстислав же под влиянием гордых речей ростовских бояр предпочел помериться силами. Между тем Всеволод под Юрьевом соединился с переяславцами. 27 июля, в день, памятный нам как годовщина Полтавской битвы, решилась судьба княжения. Утром Всеволод, построив полки, перешел речку Кзу и у Липиц атаковал боевые порядки Мстислава. Передовые отряды легкой кавалерии (стрельцы) затеяли обычную перестрелку, затем развернувшиеся к бою конные массы обеих сторон начали сближаться, с шага переходя на рысь. «И поможе Бог князю Всеволоду Гургевичу».Вожди ростовского боярства сложили головы на поле боя, Мстислав бежал обратно в Новгород (откуда его вскоре выгнали), многих ростовских ополченцев пленили и связанными пригнали во Владимир. В войске Всеволода потерь почти не было: «А у Всеволода в полку не бысть пакости». Вскоре он послал на новгородское княжение своего племянника Ярослава.В конце лета изгнанный новгородцами Мстислав, явившись в Рязань, подбил Глеба напасть на Москву. Всеволод выступил было на рязанцев кружной дорогой через Переяславль, где собирал войска, но по просьбе новгородцев, встретивших его «за Переяславлем, под Шерньским лесом» и обещавших помощь, задержался. Узнав, что Глеб от Москвы повернул на Рязань, Всеволод возвратился во Владимир.Зимой Владимирский князь снова двинулся на юг. В Коломне к нему присоединились союзники: племянник Владимир Глебович из Переяславля Южного и сыновья Святослава Всеволодовича Черниговского — Олег и Владимир. В это время их застала весть, что Глеб с Мстиславом и половцами тайными тропами прошли по дебрям заснеженной Мещеры и воюют окрестности Владимира. Там творилось страшное. Глеб Рязанский отдал Владимирщину половцам на поток и разграбление. Был осквернен и опустошен храм Покрова Богородицы, что на Нерли, дивно украшенный Андреем Боголюбским. Впервые ворвавшись в Залесье, степняки, поубивав множество народу, собрали по селам огромный полон и погнали толпы несчастных босыми по морозу.Всеволод Юрьевич поспешил вернуться прежней дорогой во Владимирское Ополье и нашел войско Глеба стоящим лагерем на речке Колокше — с половцами и полоном. Целый месяц никак не замерзавшая река мешала схватке. Лишь по наступлении масленой недели лед на Колокше стал выдерживать всадника, но атаковать в развернутом конном строю стало трудно из-за глубоких снегов.В первый день Великого поста «князь Всеволод нарядъ полкъ… и пусти возы на ту сторону реки». Глеб Рязанский двинул против этого подвижного укрепления полк под началом Мстислава Ростиславича — как представляется, намереваясь зайти во фланг противнику. Тогда Всеволод послал на подмогу возам племянника Владимира Глебовича Переяславского с его людьми и частью своей дружины. Глеб же с сыновьями Романом, Игорем и Ярополком перешли Колокшу и приготовились атаковать позицию Всеволода на Прусковой горе. В это время Владимир опрокинул Мстислава, и Глеб, осознав обозначившуюся угрозу флангового охвата, повернул вспять.Всеволод немедленно перешел к преследованию и довершил разгром. Почти все вожди рязанцев, кроме Игоря Глебовича, были пленены.Во Владимире два дня праздновали победу, а на третий горожане потребовали смерти своих врагов, и Глеба — в первую очередь. Всеволод старался спасти пленников и посадил их в поруб, чтобы угомонить страсти. Между тем рязанцы под угрозой нашествия выдали скрывавшегося на южной окраине их земли, в Воронеже, Ярополка Ростиславича.Всеволод намеревался заставить Глеба отказаться от княжения и сослать на юг, но тот предпочел умереть князем. Когда Ярополка привезли во Владимир, горожане вновь стали настаивать на казни Ростиславичей. Они ворвались на княжий двор и, взломав поруб, ослепили обоих, после чего те были отпущены, как и Роман Глебович.По пути на юг слепцы, усердно молясь в Смоленске, внезапно прозрели. Новгородцы, прознав о таком чуде, пригласили княжить Мстислава — в Новгороде, Ярополка — в Торжке, а ставленника Всеволода Ярослава послали в Волок Ламский. Мстислав вскоре умер, Ярополк заступил на его место, но Всеволод этого не потерпел и заставил новгородцев изгнать его.В 1180 году Великий князь по просьбе младших братьев Романа Глебовича Рязанского выступил к Оке. В Коломне он пленил Глеба, сына Святослава Всеволодовича Черниговского, державшего сторону Романа (и к тому же посадившего сына на новгородское княжение, чем, безусловно, очень задел Владимирского князя). Затем владимирская «сторожа» на Оке разбила передовой отряд рязанцев. Перейдя на южный берег, Всеволод осадил Рязань и после заключения мира с Романом распределил рязанские волости по старшинству между Глебовичами.Теперь следовало ожидать войны с Черниговом. Действительно, на следующий год Святослав, уже став Киевским князем, с новгородской подмогой и нанятыми половцами вторгся в Подмосковье с волжской стороны. Рати встретились на речке Влене (реки с таким названием на современных картах нет — в указанных местах протекают Нерль и Кунья), где в сорока верстах от Переяславля Всеволод с рязанскими и муромскими вассалами ожидал противника на выгодной позиции. Простояв две недели и не решаясь напасть из-за «тверди», войска разошлись, не заключив мира, причем черниговцы, чтобы досадить Всеволоду Юрьевичу, сожгли Дмитров. Святослав прибыл в Новгород, где Ярополка снова приняли и послали в Торжок. Вслед за тем Святослав отправился в Киев княжить.Новое появление Ярополка на суздальской границе повлекло поход Всеволода к Торжку. Город оборонялся месяц, но голод заставил жителей заковать своего раненного накануне князя в цепи и открыть ворота. Это не спасло их от разграбления и плена. В результате новгородцы, выгнав Святославова сына, запросили князя у Всеволода. Тот, отпустив пленных, направил в Новгород своего родственника — Ярослава Владимировича. После этого и Глеб Святославич был отпущен к отцу в возобновление прерванной дружбы. На Руси установился относительный баланс сил и интересов, просуществовавший довольно долго — почти до конца века.С прекращением усобиц Всеволод обратился на восток. В 1184 году состоялся речной поход против волжских болгар. Его возглавил сам Великий князь. Вместе с ним в походе участвовали: племянник Изяслав Глебович, сын Святослава Киевского Владимир, сын Давыда Смоленского Мстислав, четверо Рязанских Глебовичей и Владимир Муромский. Флотилия причалила возле устья реки Цывили. Высадившись, двинулись к болгарской столице Биляру и по дороге осадили городок Тухчин. Простояв здесь два дня и не взяв крепости, пошли дальше, отправив обратно для охраны людей Белозерский полк во главе с воеводой Фомой Ласковичем. Вперед было выслано сильное охранение. Оно и обнаружило впереди войско, которое сначала сочли за противника. Оказалось, это половцы «емяковы», приведенные мятежным болгарским «князем». Приняв присягу новых союзников, Всеволод присоединил их к своей рати.Достигнув Биляра, расставили полки и стали совещаться. Тем временем нетерпеливый Изяслав Глебович во главе своей дружины атаковал болгарских пехотинцев, занятых устройством перед стенами дополнительного внешнего ограждения из досок («плот»). Очертя голову княжич «загнавъ за плотъ», к самым «воротомъ городньмъ», где в ком-то «изломи копье», но при этом стрела, выпущенная почти в упор, пробила на нем броню. Тяжело раненного Изяслава принесли в лагерь.Тем временем на белозерцев напали жители трех болгарских городков, пытавшиеся в первую очередь уничтожить суда — «учаны». С большим уроном нападавшие были отбиты. Простояв еще десять дней под стенами Биляра, Всеволод согласился на переговоры, которые закончились заключением мира. По дороге домой Изяслав умер.На следующий год Всеволод Юрьевич вмешался в усобицу рязанских князей: старшие Глебовичи осадили в Пронске своих братьев Всеволода и Святослава. Пытаясь предотвратить братоубийство, Всеволод направил в Рязань посольство. Осаждавшие окончательно вышли из повиновения и ответили, что не нуждаются в советах. Осажденные запросили помощи. В Пронск поспешил отряд в триста человек. Однако это не помогло. Бои под Пронском принимали все более ожесточенный характер. Пришлось посылать уже серьезные силы — Ярослава Владимировича (к тому времени изгнанного новгородцами), а также Владимира и Давыда Муромских.Когда владимирское войско подошло к Коломне, осаждавшие бежали к Рязани. Ярослав и муромцы посчитали задачу выполненной и вернулись во Владимир вместе с Всеволодом Глебовичем. Но тут старшие Глебовичи вновь навалились на оставшегося в Пронске Святослава. В конце концов Святослав открыл братьям ворота и получил город во владение, обещав быть заодно с ними против уехавшего Всеволода. Владимирскую «подмогу», дружину Всеволода Глебовича, его жену и детей посадили в темницу. В ответ Великий князь начал готовить карательный поход.Рязанцы испугались, отпустили Всеволодовых «мужей», расточая уверения в верности, но Юрьевич «не всхоте мира ихъ». Глебовичи упросили выступить в роли миротворца-посредника черниговского епископа Порфирия. Миссия владыки закончилась ничем. Созвав вассалов, Всеволод «перебродивше» Оку и «взяша села вся и полон многъ и возвратишася в своя си… землю ихъ пусту створиша и пожгоша всю». В 1188 году Всеволод восстановил контроль над Новгородом, снова посадив там Ярослава.Несколько лет Залесская земля жила мирно. Всеволод укреплял свою власть над Рязанью, Смоленском, Новгородом, Муромом, Переяславлем, Псковом, частью Волыни и некоторыми более мелкими владениями, отстраивал сгоревшую столицу, выдавал замуж дочерей, в том числе восьмилетнюю Верхуславу. Княгиня Мария, дочь правителя христианской Алании, ежегодно рожала сыновей. Это была замечательная женщина, отличавшаяся не только чадолюбием и благочестием, но и государственной мудростью. Она основала во Владимире девичий монастырь, прозванный Княгининым и ставший усыпальницей женской половины владимирского княжеского дома. Летописцы сравнивают ее со святыми императрицами Еленой и Феодорой, называют второй Ольгой. В 1205 году, незадолго до кончины, Мария приняла постриг. Сыновьям она завещала жить в мире между собой, любить друг друга. Увы, они очень быстро забыли материнский наказ…По смерти Святослава Всеволодовича и установлении в Киеве единовластия Рюрика Ростиславича Всеволод потребовал от него ряд правобережных городов (которые тот уже успел отдать зятю Роману Волынскому), а получив, подарил собственному зятю (сыну Рюрика) и тем спровоцировал многолетнюю войну между Рюриком и Романом, закончившуюся страшным погромом Киева и победой Романа, вскоре погибшего. Сам же Всеволод в усобице почти не участвовал — пока черниговцы не пленили его смоленского зятя, после чего Великий князь «вседе на конь». В 1196 году его войска, действуя в интересах Рюрика, вторглись в северную часть черниговских владений, взяв тамошние города и «землю ихъ пусту створи». Однако черниговские князья изъявили покорность и дело кончилось миром.В свое время автор «Слова о полку Игореве» призывал Всеволода, способного «Волгу веслами расплескать, а Дон шеломами вычерпать», вступиться за разоряемую «погаными» Южную Русь. Тогда ей, не дождавшись, пришлось «обойтись своими силами». Лишь спустя четырнадцать лет Всеволод Юрьевич надумал повоевать с половцами, по-видимому, вняв просьбам рязанских князей. Взяв с собой подросшего старшего сына Константина, Великий князь выступил в поход, имея целью, как представляется, не только попугать кочевников, но и осуществить заветную мечту всех полководцев «Мономаховой школы» — «испить шеломом Дона».Поход длился около двух месяцев. Кипчаки в страхе разбегались, не вступая в столкновения с залесскими полками. Уходили с кибитками на Левобережье или к Лукоморью, оставляя русским пустые становища. Судя по тому, что в Лаврентьевской летописи написано: «зимовища», можно предположить, что суздальцы добрались до низовий Дона, по крайней мере — до скрытых ныне водами Цымлянского водохранилища пойменных лугов в районе Саркела — Белой Вежи, а может быть, и ниже — туда, где вблизи пастбищ донской дельты располагались таинственные половецкие «города», — в средоточие известных ныне памятников половецкой культуры.Затем Великий князь несколько лет занимался новгородскими делами. До войны здесь не дошло, и княжить в Новгород вместо не слишком удачливого свояка Ярослава поехал маленький сын Всеволода Святослав с боярами-советниками, которых позднее сменил двадцатилетний Константин. Другой Всеволодов отпрыск, десятилетний Ярослав, был послан в Переяславль.Все это время Южную Русь сотрясали непрерывные усобицы. Главным инициатором их являлся сын Святослава Всеволод Чермной, изгнавший, к тому же, из Переяславля Ярослава. В конце концов в 1206 году, услышав об окончательном разорении «Русской земли» (Киевщины), Всеволод Юрьевич не выдержал и решил вмешаться, сказав при этом: «Им, что ли, одним отчина Русская земля, а нам разве не отчина! И пусть меня с ними Бог управит!»Получив весть от отца, Константин быстро собрал мощное ополчение всей новгородской земли, включая и псковичей, и ладожан, и новоторжцев. Вскоре он уже был в Москве, ожидая подхода главных сил. Оповестив вассалов о сборе на Оке, Всеволод прибыл в Москву с сыновьями Юрием, Ярославом и Владимиром. Здесь ему сообщили, что рязанские князья вступили в сговор с черниговскими и замышляют против него.Великий князь приказал разбить на берегу Оки шатры и приготовить угощение. Двое постаревших Глебовичей — Роман и Святослав (Всеволод Пронский умер незадолго перед тем) — прибыли, взяв с собой взрослых сыновей и племянников — Игоревичей и Владимировичей. Но вместо того чтобы начать пир, Всеволод удалился, и его место заняли обвинители.Напрасно клялись рязанцы в своей невиновности (среди летописцев по данному вопросу нет единого мнения). Всеволод приказал схватить главу рязанского рода Романа Глебовича, Святослава с двумя сыновьями и двоих Игоревичей, а также их близких бояр и закованными отвезти во Владимир. После этого войска вступили в рязанские пределы.Пронск осадили. Князь его Михаил Всеволодович бежал в Чернигов к тестю Всеволоду Чермному. Жители, которых возглавил Изяслав — брат переметчиков Владимировичей, страдая от жажды, яростно оборонялись шесть недель, прежде чем сдаться на милость победителя. Изяслав был отпущен с миром, а вместо него Всеволод посадил княжить муромского Давыда.Поскольку сват Рюрик сам справился с Чермным, в очередной раз выгнав его из Киева, Всеволод Юрьевич отбыл в свою столицу. Желая иметь Константина в качестве помощника, он не отпустил его обратно на север, вернув новгородцам прежние вольности. Около года они управлялись без князя, после чего туда был прислан Святослав.В Рязани между тем усиливалось недовольство владимирской администрацией, которую в 1208 году возглавил Ярослав. Узнав, что против него готовят заговор, Ярослав оповестил отца. Всеволод, подойдя с дружиной к Рязани, приказал всем жителям выйти из города и поджег его укрепления. Рязань сгорела дотла, рязанцев расселили по городам Суздальской земли. Сожжен был также Белгород Рязанский. Возвратившиеся Михаил Всеволодович Пронский и Изяслав Владимирович, избежавшие пленения, наняли половцев и в 1209 году начали мстить Всеволоду, разоряя Подмосковье, но высланный против них Юрий Всеволодович разбил их отряд, загнал в мещерские леса, а потом прогнал и оттуда. В то же время трое Владимировичей, объединившись, заставили Давыда вернуть Пронск Михаилу.Вскоре против Великого князя внезапно выступил племянник Рюрика Ростиславича Мстислав Торопецкий — сын Мстислава Храброго. Он напал на Торжок, пленил Святославовых слуг и прислал гонца в Новгород с вестью о своей готовности служить городу так же, как и его всеми почитавшийся отец. Горожане немедленно его поддержали. Святослава Всеволодовича изолировали в палатах архиепископа. С обеих сторон были собраны войска. Владимирцев возглавил Константин. Но битвы не последовало. Всеволод решил уступить и удовлетворился тем, что его сына отпустили с миром.Год спустя Всеволод Юрьевич помирился со своим черниговским тезкой, простив изгнание из Переяславля Ярослава. При этом Всеволод Святославич вернул Великому князю эту его «отчину» со всеми доходами, а сам, получив Киев, отдал Чернигов неугомонному Рюрику. На юге на короткое время установился мир, залогом которого явилась женитьба Юрия Всеволодовича на черниговской княжне. Перед тем сам Всеволод на старости лет, уже имея внуков Василька и Ивана-Всеволода Константиновичей, повторно женился на княжне «из Руси» по имени София. Рязанские князья продолжали оставаться в заточении. Им не помогло заступничество самого митрополита. Великий князь отказывался признавать их «сродниками», считая только вассалами-изменниками.Всеволод Юрьевич Большое Гнездо — «миродержец» Суздальский — умер 16 апреля 1212 года. Это был мудрый государь и незаурядный военачальник. Он смог эффективно использовать огромные военные ресурсы самой сильной из русских земель. Стиль Всеволода-полководца заметно отличался от запальчивой рыцарственности южных князей. Следует признать, что вершиной его полководческой карьеры являются не блестящие победы на Липице и Колокше, а стояние на Влене, когда огромную коалиционную рать удалось отразить с минимумом потерь. При этом Всеволод стремился решать все споры миром, а в периоды усобиц как мог щадил русскую кровь.На годы княжения Всеволода приходится расцвет культуры на берегах Клязьмы. При нем в 1185-1189 годах кафедральный Успенский собор — эталон храмового зодчества Московской Руси, — перестроенный и расширенный, приобрел свой нынешний вид. В 1192-1195 годах был сооружен Рождественский собор в одноименном монастыре (где позднее упокоился Александр Невский), в 1193-1197 годах — дворцовый Дмитриевский собор, украшенный небывало пышной резьбой по камню, в 1194-1196 годах — каменный замок-детинец.Конец жизни Великого князя был омрачен отказом законного наследника Константина, последние годы княжившего в Ростове, перейти во Владимир (вновь сказались претензии боярского Ростова на первенство). Всеволоду пришлось собирать земский собор и утвердить наследником Юрия. И вскоре вся Владимиро-Суздальская земля нелицемерно скорбела по своему почившему правителю, с тревогой ожидая новых усобиц. Правление Всеволода Юрьевича отличалось заметной двойственностью. Непреклонный во внешней политике, он нередко пасовал перед мнением земских соборов, и в первую очередь владимирской городской общины, от имени которой, по сути, и правил. Огромная власть Всеволода III уравновешивалась демократичностью сословно-представительского строя, особенно в городах с их вечем. К тому же Всеволоду приходилось постоянно балансировать на стыке интересов старого и нового центров Залесья.
Содержание
Yaroslavna
Композитор Дата премьеры 30.04.1974 Жанр Страна СССР
Хореографические размышления в 3 актах по мотивам «Слова о полку Игореве» на музыку Бориса Ивановича Тищенко.
Сценарист, балетмейстер и художник О. Виноградов, режиссер Ю. Любимов, дирижер А. Дмитриев.
Первое представление: Ленинград, Малый оперный театр, 30 июня 1974 г.
Действующие лица:
Игорь, князь Новгород-Северский. Ефросиния Ярославна, княгиня Новгород-Северская. Владимир, сын Игоря. Святослав Великий, князь Киевский. Князья. Плакальщицы. Кончак, хан Половецкий.
Действие первое
1. Усобицы
О, стонать Русской земле, вспоминая первые времена и первых князей!.. Ибо сказал брат брату: «Этомое, и то мое же». И стали князья про малое «это великое» говорить и сами на себя крамолу ковать. А поганые со всех сторон приходили с победами на землю Русскую. Тоска раз лилась по Русской земле; печаль обильная потекла посреди земли Русской.
2. Призыв Святослава и сговор Игоревой дружины
Тогда великий Святослав изронил «золотое слово», со слезами смешанное: «Уже пал позор на славу. Склоните стяги свои, вложите в ножны свои мечи поврежденные, ибо лишились вы славы дедов. Вы ведь своими крамолами начали наводить поганых на землю Русскую». Зло сказали Игорь и Всеволод: «Помужествуем сами: прошлую славу себе похитим, а будущую сами поделим!»
3. Начало похода
Тогда вступил Игорь-князь в золотое стремя и поехал по чистому полю. Жены русские восплакались, приговаривая: «Уже нам своих милых лад ни мыслию не смыслить, ни думою не сдумать, ни глазами не повидать».
4. Затмение
Действие второе
5. Поход
Тогда Игорь взглянул на светлое солнце и увидел воинов своих,тьмою прикрытых. И сказал Игорь-Князь дружине: «О дружина моя и братья! Лучше ведь убитым быть, чем плененным быть; сядем же, братья, на борзых коней да посмотрим хоть на синий Дон». Ум князя уступил желанию, и охота отведать Дон великий заслонила ему предзнаменование. Игорь к Дону воинов ведет.
6. Первая битва
Дремлет в поле Олегово храброе гнездо. Далеко залетело! Не было оно в обиду порождено ни соколу, ни кречету, ни тебе, черный ворон, поганый половец!
О Русская земля! Ты уже за холмом!.. Спозаранок в пятницу потоптали они поганые полки половецкие и, рассыпавшись стрелами по полю, помчали красных девушек половецких. Червлен стяг, белая хоругвь, червлена челка, серебряно древко — храброму Святославичу!
7. Окружение
Долго ночь меркнет. Заря свет уронила, мгла поля покрыла. Щекот соловьиный уснул… А половцы непроторенными дорогами помчались к Дону великому: кричат телеги в полуночи, словно лебеди встревоженные. Гзак бежит серым волком, а Кончак ему след указывает к Дону великому. Земля гудит, реки мутно текут, пыль поля прикрывает. …Половцы идут от Дона, и от моря, и со всех сторон русские полки обступили.
Действие третье
8. Вторая битва
На другой день спозаранок кровавые зори свет возвещают… Быть грому великому! О Русская земля! Ты уже за холмом! Вот ветры, внуки Стрибога, веют с моря стрелами на храбрые полки Игоря. То было в те рати и в те походы, а такой рати не слыхано! С раннего утра до вечера, с вечера до света летят стрелы каленые, гремят сабли о шлемы, трещат копья булатные в поле незнаемом, среди земли Половецкой. Билися день, билися другой; на третий день к полудню пали стяги Игоревы. Тут братья раз лучились на берегу быстрой Каялы; тут кровавого вина недостало; тут пир закончили храбрые русичи: сватов на поили, а сами полегли за землю Русскую. Тут Игорь-князь пересел из седла золотого в седло рабское.
9. Плач Ярославны
На Дунае Ярославнин голос слышится, кукушкою безвестною рано кукует: «Полечу,—говорит,— кукушкою по Дунаю, омочу шелковый рукав в Каяле-реке, утру князю кровавые его раны на могучем его теле».
10. Побег
Погасли вечером зори. Игорь спит, Игорь бдит, Игорь мыслию поля мерит от великого Дона до малого Донца. Коня в полночь Овлур свистнул за рекою. А Игорь-Князь поскакал горностаем к тростнику, вскочил на борзого коня и соскочил с него серым волком. И побежал к излучине Донца, и полетел соколом под облаками.
11. Возвращение
Игорь-князь в Русской земле. При уныли у городов забралы, и веселье поникло. А Игорева храброго войска не воскресить!
12. Призыв
Вступите же, господа, в золотые стремена за обиду сего времени, за землю Русскую!
«Балет «Ярославна» ленинградского композитора Бориса Тищенко мне довелось посмотреть трижды, и всякий раз я был захвачен силой и выразительностью этой русской по духу музыки. Спектакль суров и трагичен, он не повторяет привычные представления о походе князя Игоря, величавость, характерную для эпической оперы Бородина. В балете главенствуют свои тона и краски. Спектакль, сочиненный и поставленный балетмейстером Олегом Виноградовым, интересен, в чем-то полемичен, и я допускаю, что части зрителей он может показаться спорным по своей концепции. Но я лично причисляю себя к тем, кого авторы убедили в выбранном ими решении» (Дмитрий Шостакович).
Древняя Русь подарила человечеству замечательный литературный памятник — поэму «Слово о полку Игореве», созданный неизвестным автором в конце XII века. Каждый школьник знает сюжет «Слова», и, в то же время, его идеи и образы, даже его ритмика до сих пор являются предметом глубоких исследований ученых. Хореограф вспоминал: «Я работал над этим балетом шесть лет, собирая и изучая материалы. Было написано несколько вариантов либретто, пока не понял, что этот спектакль привычными средствами с классической лексикой не может быть решен. Здесь нужны приемы драматического театра, другая, более современная пластика, метафоричность режиссуры и хореографических построений, суровость и жесткость повествования. Музыка дала возможность сделать главное — обрести независимость от первоисточника и вместе с тем — верность каждой строке. Музыка Бориса Тищенко к «Ярославне» — это одно из самых интересных балетных произведений, которые я когда-либо встречал в жизни».
Многие из качеств, необходимых для сочиняемого балета, хореограф нашел в спектаклях московского театра на Таганке, и потому привлечение к постановке Юрия Любимова было естественным. Хотя, занятый до предела своим театром, режиссер не смог уделить много времени новому для него жанру балета, но его творческий стиль в «Ярославне» явно ощутим. Его влияние чувствовалось и в лапидарном оформлении спектакля, пронизанном интонациями и символикой, свойственные древнерусскому искусству. Вспоминались знакомые с детства графика летописных шрифтов и заставок, неповторимость старинной иконописи. На фоне желтого задника с черными строками «Слова» то и дело возникали странные, но впечатляющие композиции. Безмолвный, словно сложенный из людских тел, курган, вершину которого венчала женская фигура, напоминающая намогильный крест. Или плакальщица с тряпицей, из которой в натуральное ведро выжимается не вода, а «алая кровушка».
Свежесть и новизна музыки Бориса Тищенко — одного из талантливейших ленинградских композиторов — была на удивление созвучна великому памятнику прошлого. С первых тактов захватывало ее динамическое разнообразие: от жалобно-печальных звуков флейты, служивших «заставкой» спектакля, до экспрессивнейших средств современной музыкальной выразительности. Роль хора, введенного композитором в хореографическое произведение, важна не только тем, что мы слышим текст «Слова». Важно и другое — балетмейстер и режиссер, вслед за композитором, строят спектакль как коллективное, хоровое действо, в котором голоса Игоря и Ярославны лишь более различимы. Первоначально балет именовался авторами «Затмением». Символика такого названия раскрывалась не только в реальном затмении солнца, как бы преграждающем путь дружине Игоревой (этот исторический факт весьма эмоционально описан в «Слове»). Затмение Игоря заключается в том, что его личное бесстрашие, героизм трагически бессмысленного похода лишь усугублял беды земли Русской. Неудача похода приблизила самое страшное из затмений — многовековой татарский полон. Создатели «Ярославны» прочли старинный текст глазами современных художников, создали спектакль-предостережение. Его жанровое обозначение — хореографические размышления — призывало зрителя, потрясенного увиденным, задуматься об уроках истории.
Тищенко отмечал: «В характеристике русского стана — Игоря и дружины — я стремился воссоздать национальный колорит через активные ритмоформулы, словно опертые на полную ступню. В иной, острой ритмике предстало в моем сознании половецкое начало, вызывая ассоциации со степными кочевьями, со зловещим цокотом копыт маленьких лошадей». В спектакле свободной пластике босоногих русских воинов противостоял почти неперсонофицированный образ половецкой конницы, изображаемой женским кордебалетом на пуантах. Зритель ощущал как этими «копытцами» безжалостно топталась русская земля, видел, как эти человекоподобные муравьи облепляли свою добычу — незадачливых дружинников князя Игоря. В финале после, казалось бы, почти счастливого конца — возвращения Игоря и его прощения народом — внезапно поднимался задник, и перед зрителем возникал бесчисленный фронт чужеземной конницы. Татаро-монгольское иго зримо нависало над страной, раздираемой княжескими раздорами. Последний эпизод партитуры назывался «Молитва»…
В спектакле поражала редкая эмоциональная наполненность всех исполнителей, превосходно освоивших непростую хореографию. Недаром вскоре именно всему коллективу балета Малого театра была присуждена почетная премия Ленинского комсомола. К премьере роль Игоря, князя Новгород-Северского — по существу антигероя балета, у которого молодецкая удаль не корректировалась разумом, — подготовили Василий Островский и Никита Долгушин. В рамках концепции всего спектакля первый был убедительнее, в то а время как Долгушин не смог полностью отказаться от бородинских традиций. Образ княгини Ефросиньи Ярославны — а беспредельно любящей жены, истинно русской женщины, «берегини» дома и по существу всей родной страны — был более традиционен. С теплотой и мастерством рисовали его Татьяна Фесенко и Тамара Статкун. Нельзя забыть плач Ярославны — птицы, бьющейся в тоске и тревоге об невидимую клетку, не дающую ей улететь к томящемуся в неволе супругу.
Надо признать, что этот балет — суровый по духу и во многом новаторский по выразительным средствам — вызвал различные отклики. С одной стороны, большинство официальной критики обвиняло спектакль в отсутствии патриотизма, в непонимании исторического значения «Слова», в использовании будто бы чуждого отечественному хореографическому театру стиля «модерн балета». Но были и защитники: помимо Шостаковича талантливый спектакль поддержал крупнейший специалист по древнерусской литературе академик Дмитрий Лихачев. Чтобы напомнить хулителям резкий и суровый тон «Слова о полку Игореве», в программу либретто к спектаклю были введены после названия эпизодов фрагменты древнего текста. Так, например, для «Усобиц» были выбраны такие слова: «О, стонать Русской земле, вспоминая первые времена и первых князей! Ибо сказал брат брату: «Это мое и то мое же». И стали князья про малое «это великое» говорить и сами на себя крамолу ковать. Тоска разлилась по Русской земле; печаль жирна течет средь земли Русской». А после возвращения Игоря: «Игорь-князь в Русской земле. Приуныли у городов забралы и веселье поникло. А Игорева храброго войска не вернуть!».
С другой, более многочисленной стороны на «Ярославну» устремились зрители, обычно не посещающие балетные спектакли: гуманитарная и техническая интеллигенция, студенческая молодежь. Многие, кого привлек этот спектакль, приходили в театр снова и снова. И каждый раз эмоциональное потрясение рождало у них новые чувства, новые мысли, порой весьма далекие от двенадцатого века. Спектакль выдержал более 120 представлений. Мало того, в 1976 году он был отправлен на знаменитый Авиньонский фестиваль. Подобно тому, как в 1909 году в парижском «Русском сезоне» сенсационный успех имели фокинские «Половецкие пляски» из оперы «Князь Игорь», так и новое поколение мастеров русской хореографии, создавшее «Ярославну», сумело произвести необычайный фурор в обширной молодежной аудитории. Как ответ на упреки в отсутствии в спектакле патриотизма прозвучало публичное заявление одного из лидеров французской левой молодежи: «Теперь я понял, почему Советский Союз победил в минувшей войне». Балетмейстер и театр гордились такой реакцией.
Давно идут разговоры о восстановлении спектакля Тищенко—Виноградова—Любимова в каком-либо театре. Но будет ли уже ставший легендой некогда новаторский спектакль, будивший мысль в душной атмосфере застоя, столь привлекателен сегодня?
А. Деген, И. Ступников
Одно из наиболее значительных сочинений Тищенко — балет «Ярославна», написанный по мотивам великого литературного памятника России XII века «Слова о полку Игореве». С момента своего возрождения в начале XIX века это произведение неизменно привлекает внимание художников, работающих в самых разных видах искусства. Нельзя не упомянуть в этой связи, несмотря на общеизвестность этого факта, что «Слово» легло в основу одной из величайших русских опер — «Князя Игоря» Александра Порфирьевича Бородина.
Премьера балета на сцене Ленинградского Академического Малого театра оперы и балета (некогда именовавшегося МАЛЕГОТом, ныне — Театром имени М.П.Мусоргского) состоялась 30 июня 1974 года. Катализатором явления этого необычного, смелого спектакля явился сам театр, на протяжении многих десятилетий своего существования тяготеюший к экспериментаторству. Автором либретто был главный балетмейстер театра Олег Виноградов, осуществивший постановку не только как хореограф, но и как художник. Режиссерское решение спектакля принадлежало одному из крупнейших мастеров советского театра шестидесятых — восьмидесятых Юрию Любимову, основателю и руководителю легендарного Театра на Таганке. Дирижером — постановщиком спектакля был Александр Дмитриев, для которого «Ярославна» стала одной из самых ярких работ в театре.
В музыке «Ярославны» переплелись магистральные линии, пронизывающие все творчество композитора. Сопричастность прошлому и талант погружения в его тайны. Глубокий интерес к подлинному фольклору, прежде всего фольклору русскому, как неиссякаемому источнику музыкальных идей. Не могло не сказаться на стилистике балета и многолетнее увлечение Тищенко музыкой Востока, прежде всего традицией японской средневековой музыки гагаку. Наконец, здесь, как и в лучших симфониях Тищенко, явственно и органично проявилось его обостренное, драматическое переживание мира.
Глубоко изучив открытые представителями послевоенного европейского музыкального авангарда технические возможности, Тищенко использует широчайший арсенал новаторских для своего времени выразительных средств, вплоть до сонористики и алеаторики. Однако ему несвойственна самоценная увлеченность музыкальными технологиями — все технические аспекты композиции лишь способ достижения нужного эмоционального состояния.
Вступление открывает одинокий голос — посвист флейты-пикколо. Здесь, как и во всей протяженности балета, звучность деревянных духовых нередко ассоциируется с архаикой, вызывая в памяти и «Весну священную» Стравинского, и тембры древних японских флейт. Всматриваясь в бездонную глубь веков, одинокий человек погружается в темень истории. Кларнет, словно кукушка, дарует годы путнику.
Ключевые фрагменты текста «Слова о полку Игореве» (в спектакле МАЛЕГОТа тексты летописи были элементами сценографии) звучат в исполнении хора, то рассказывающего о давних событиях, то комментирующего происходящее, то перерождающегося в действующих людей и голоса природы.
В «Стоне Русской земли» мужской хор повествует о распрях русских князей: «Сказал брат брату: «Это мое, и то мое же»». Композитор разворачивает перед слушателями картину тревожной жизни Руси. Раздираемая междоусобицами земля становится жертвой набегов кочевых племен. В «Усобице» мы слышим крики угоняемых в половецкое рабство женщин, хрипит перед смертью пахарь («Убитый»). Возвращаются интонации русского плача.
Одна из сквозных тем «Ярославны» — музыкальное олицетворение женщины и отчизны, музыка, воплощающая бесконечную чистоту и светлый покой. Другая ключевая тема появляется в эпизоде «Святослав». Сурово скандирует хор, поддерживаемый кличами медных, его «золотое слово, со слезами смешанное»: «Вложите в ножны свои мечи поврежденные, ибо лишились вы славы дедов». Но Игорь и Всеволод, а за ними игорева дружина храбрятся и хвалятся: «Помужествуем сами: переднюю славу сами похитим, а заднюю сами поделим». Эта интонация «сами» вернется в конце «Сборов в поход» в явственно ироническом контексте. «В этом угрюмо—хвастливом «сами», — пишет Борис Кац, — в этом безответственном отделении своей судьбы от судьбы страны, народа — корень того рокового заблуждения, которое и привело поход к катастрофе, обернулось первым в истории пленением кочевниками русского князя, гибелью его дружины и в результате — неисчислимыми бедствиями земли Русской».
После лиричнейшего прощания Ярославны с Игорем, отдаленно ассоциирующегося с проникновенными балетными адажио Прокофьева, войско князя выступает в поход. Кульминационный фрагмент сочинения — финал I акта — «Затмение». На фоне звенящего в верхнем регистре органного кластера кларнет—пикколо высвистывает маленький тревожный мотив, на полтона ниже тот же мотив звучит у первого кларнета, подобным образом вступают все инструменты оркестра, и, наконец, слушателя окружает безжалостно плотное, густое, как тьма, давление немыслимой оркестровой массы, которое внезапно обрывается генеральной паузой.
«Великолепно написана сцена затмения, — писал об этом эпизоде Шостакович, — нам, слушателям, невольно передается ужас людей того давнего времени, людей храбрых и умных, столкнувшихся с непонятным и грозным явлением природы». Несмотря на дурное предзнаменование, Игорь продолжает поход, ведя своих воинов к Дону. «О, Русская земля! Ты уже за холмом!»
Перед войском возникает бесконечный степной горизонт. В усыпляющие глиссандо скрипок лишь изредка вторгаются неотчетливые степные шорохи. В первой из ночных сцен балета — «Степь» — звучность женского хора безмятежно прозрачна.
Светает. Начинается первая битва с половцами, развернутая динамичная батальная сцена. Игорь и его дружина побеждают еще немногочисленные половецкие отряды. Вечером начинаются непритязательные игры с половецкими девушками—полонянками. Блистательного вдохновения полны заключительные сцены второго действия — кульминация балета. «Ночь перед второй битвой»: вновь возникают, уже у альтов, скользящие глиссандо. Но этот мотив степи передает и непокойный сон дружины. Неисчислимое половецкое войско окружает ее: Земля гудит, реки мутно текут, пыль поля прикрывает. Половцы идут от Дона, и от моря, и со всех сторон…» Все это ощущают спящие русские воины. В «Ночных предчувствиях» половцы чудовищным наваждением являются им во сне. Гортанное гоготание мужского хора, подобное интонированию тибетских монахов, языческое волхвование том—тома, глухой голос барабана, хрипы меди сплетаются в будоражащую воображение картину, над которой парит солирующая скрипка, исступленную страстность которой подчеркивает подзвученность микрофоном.
Образ половецкого мира в балете вообще невероятно интересен: здесь действует одновременно притягательная и отталкивающая, инфернальная сила. «В атмосфере пьянящей, ядовитой истомы, — писал Михаил Бялик, — таится погибельная опасность, которая, как взгляд удава, околдовывает и гипнотизирует жертву». В спектакле Малого оперного театра половецкое войско воплощалось женским кордебалетом, танцующим на полупальцах. Невероятные по размаху «Вежи половецкие», где радикальнейшим образом использованы алеаторические приемы, предваряет громовые кличи «Идола».
Интонации кличей возвращаются в начале третьего действия. Огромная его часть — картина второй битвы, которая заканчивается поражением русского войска: «С раннего утра до вечера, с вечера до света летят стрелы каленые, гремят сабли о шлемы, трещат копья булатные… Бились день, бились другой, на третий день к полудню пали стяги Игоревы». На фоне «степного» глиссандо (теперь у виолончелей и контрабасов) под ночным небом юга слышны стоны умирающих («Степь смерти»). Ярославна скорбит о поражении Игоря и его дружины. «Кукушкою безвестною рано кукует: «Полечу, — говорит, кукушкою по Дунаю, омочу шелковый рукав в Каяле—реке, утру князю кровавые его раны…»
Игорь томится в плену у половцев, «мыслию поля мерит от великого Дона до малого Донца» и решает совершить побег. Торжественные юбиляции «Возвращения» композитор предваряет эпизодом «Мальчик — пахарь». В нем возвращается тематический материал вступления к первому действию — прежде, нежели прибыть в стольный град, князь ступает на родную землю, и она принимает его отнюдь — у Тищенко — не победителя. Мощно, повелительно звучат слова, призывающие к единению, но не они одни подводят итог сочинения. В финале впервые соединяются в тихом хорале мужской и женский хор, и «Ярославна» завершается словами молитвы.
Композитор вынужден был отказаться от первоначального названия сочинения — «Затмение»: оно казалось слишком тяжелым, беспросветным. Но взгляд автора на историческую ситуацию трагичен, полон печали. В отличие от безвестного летописца, он видит коллизию с невероятной, почти публицистической остротой.
Нельзя не привести оценку, принадлежащую Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу: «Балет мне удалось посмотреть трижды, и всякий раз я был захвачен выразительностью этой русской по духу музыки».
Наряду с лучшими сочинениями Бориса Чайковского, Родиона Щедрина, Моисея Вайнберга, Альфреда Шнитке, Андрея Петрова балет Бориса Тищенко отражает искания художников ХХ века и является высоким образцом отечественной музыки 1960–1980 годов. Вместе с тем «Ярославна» — одна из тех вершин развития европейского искусства, что по-прежнему захватывают и убеждают слушателя.
К. Учитель
3. Поэтика «Слова о полку Игореве»
История открытия. Рукопись «Слова» была обнаружена графом А.И. Мусиным-Пушкиным в конце XVIII в. Оно был издано в 1800 г. Однако 12 лет спустя все богатейшее собрание древнерусских рукописей, принадлежавших графу, и в их числе – сборник со «Словом», погибло в пожаре Москвы по время нашествия Наполеона. Тогда же погибла и часть тиража первого издания «Слова». В настоящее время в государственных хранилищах и у частных лиц хранится около 60 его экземпляров. Гибель единственной дошедшей до нового времени рукописи «Слова» создала значительные трудности в изучении памятника.
Варианты авторства. по Рыбакову: 1.Петр Бориславович (дружинник Игоря), 2.женщина (Ярославна) 3. Игорь 4. Монах
Аргументы: Автор любознательный, образованный, христианин, любитель соколиной охоты, княжеского сословия, хорошо разбирался в династической политике (сторонник Мономахичей, объединялись вокруг Киева), участник похода или хорошо знал. это видимо все аргументы, что участник похода или сам князь или княжеского рода, или монах (т к образованный)
Проблема датировки. Созданно, вероятнее всего, между 1185 и 1187 годами (А.А. Горский настаивает на последней дате). Стоит отметить, что здравница, провозглашенная в конце «Слова» в честь Всеволода Святославовича, не могла быть уместной после смерти этого князя, а он умер в 1196 г., и, следовательно, «Слово» написано не позднее этой даты.
Художественное своеобразие памятника.
Жанр «Слова». Композиция «Слова» необычна для исторической повести. Мы видим, что в центре внимания автора не столько последовательный рассказ о самих событиях похода, сколько рассуждения о нем, оценка поступка Игоря, раздумья о причинах «туги» и печали, охватившей всю Русскую землю в настоящем, обращение к событиям прошлого с его победами и несчастьями. Все эти черты «Слова» подводят нас к вопросу о жанре памятника. Вопрос этот тем более важен, что в древнерусской литературе, с ее строгой системой жанров, «Слово» (как и ряд других памятников) оказывается как бы вне жанровой системы. А. Н. Робинсон и Д. С. Лихачев сопоставляют «Слово» с жанром так называемых «песен о подвигах», аналогиями ему в таком случае является, например, «Песнь о Роланде» или другие подобные произведения западноевропейского феодального эпоса. В «Слове» объединены эпическое и книжное начала.
Поэтика «Слова». Поэтика «Слова» настолько своеобразна, язык и стиль его так красочны и самобытны, что на первый взгляд может показаться, что «Слово» находится совершенно вне сферы литературных традиций русского средневековья.
В действительности это не так. В изображении русских князей и особенно главных героев «Слова» — Игоря и Всеволода — мы обнаружим черты уже знакомых нам по летописному повествованию стилей: эпического и стиля монументального историзма.
Вообще стиль монументального историзма проявляется в «Слове» разнообразно и глубоко. Действие «Слова» развертывается на огромном пространстве от Новгорода Великого на севере до Тмуторокани (на Таманском полуострове) на юге, от Волги на востоке до Галича и Карпат на западе. Автор «Слова» упоминает в своих обращениях к князьям многие географические пункты Русской земли, слава Святослава простирается далеко за ее пределы — до немцев, чехов и венецианцев. Действующие лица «Слова» видят Русскую землю как бы «панорамным зрением», словно с большой высоты. К стилю монументального историзма, несомненно, относится и церемониальность, этикетность «Слова». Не случайно в нем так часто говорится о таких церемониальных формах народного творчества, как славы и плачи. И сами князья в «Слове» изображаются в церемониальных положениях: «вступают в златое стремя» (отправляются в поход), поднимают или, напротив, «повергают» стяг (что символизировало также выступление в поход или поражение в бою).
Принципами стиля монументального историзма определяется и такая характерная черта «Слова», как авторские отступления, исторические экскурсы, в которых обычно наиболее рельефно выделяется основная идея «Слова» — осуждение княжеских усобиц, размышление о горестях Русской земли, подвергающейся половецким набегам.
Эпичность «Слова» особого рода. Она соседствует с книжными элементами. Авторские рассуждения, обращения к слушателям, как и «церемониальность», — все это несомненные черты «книжной» природы «Слова». Но с ней гармонично сосуществует и другая — фольклорная стихия. Эта стихия нашла свое отражение, как уже говорилось, в «славах» и особенно в «плачах» памятника (плаче Ярославны, плаче русских жен, плаче матери Ростислава).
Характерной чертой поэтики «Слова» является сосуществование в нем двух планов — реалистического (историко-документального) изображения персонажей и событий и описания фантастического мира враждебных «русичам» сил. Это и зловещие предзнаменования: затмение солнца, враждебные Игорю или предупреждающие его о беде силы природы, и фантастический Див, и Дева-Обида, и персонифицированные Карна и Жля.
Ритмичность «Слова». Исследователи давно обратили внимание на ритмичность «Слова» и на этом основании не раз пытались рассматривать его как памятник стихотворный. Ритмика в памятнике, безусловно, присутствует, она преднамеренна, входит в художественные задачи автора, но это все же, не стих, а именно ритмизованная проза; причем ритмические фрагменты в «Слове» чередуются с фрагментами, в которых ритм либо иной, либо вообще отсутствует. Особенностью языка «Слова» является и стремление автора, как отметил, например, Л. А. Булаховский, «сочетать сходно звучащие слова», прибегать к своеобразной звукописи (см., например: «нощь стонущи; потопташа поганые полки половецкыя… по полю; тугою им тули затче; труся… росу»).
Эти черты «Слова» лишний раз свидетельствуют о его принадлежности к литературной школе XII в., ибо в нем мы находим те же самые черты ритмической прозы, что и в других памятниках этой поры.
«Композиция «Слова». В билете, думаю, не нужно писать, но знать не помешает! (типа пересказ)
«Слово» начинается обширным вступлением, в котором автор вспоминает старинного певца «слав» Бояна.
Определив хронологический диапазон своего повествования («от стараго Владимера до нынешняго Игоря»), автор рассказывает о дерзком замысле Игоря «навести» свои полки на Половецкую землю, «испити шеломомь Дону».
В радостных тонах рисует автор встречу Игоря и Буй Тура Всеволода, восторженно характеризует удалых «кметей» (воинов) курян. Тем резче контраст с последующим рассказом о грозных знамениях, которыми отмечено начало Игорева похода и которые предвещают его трагический исход: это и солнечное затмение, и необычные зловещие звуки в ночной тишине («нощь стонущи ему грозою птичь убуди»), и тревожное поведение зверей, и «клик» Дива. И хотя далее описывается первая победа, принесшая русским князьям богатые трофеи, автор вновь возвращается к теме грозных предзнаменований грядущего поражения («кровавыя зори светъ поведаютъ, чръныя тучя съ моря идутъ…»).
Рассказ о второй, роковой для Игоря битве прерывается авторским отступлением — воспоминанием о временах Олега Святославича. Этот исторический экскурс поднимает тему, к которой потом еще не раз вернется автор «Слова» — тему губительных междоусобиц, из-за которых гибнет благоденствие всех русичей («Даждьбожа внука»).
И снова, оставив на время рассказ об Игоре, автор «Слова» повествует о бедах всей Русской земли, говорит о том, что в них повинны сами русские князья,
Далее в «Слове» повествуется о вещем сне Святослава, предрекающем ему горе и смерть. Бояре истолковывают сон: недобрые предзнаменования уже сбылись, «два солнца померкоста» — Игорь и Всеволод потерпели поражение и оказались в плену. Святослав обращается к своим «сыновцам» с «золотым словом, со слезами смешанным»; он упрекает их за нерасчетливые поиски славы, за несвоевременный поход, сетует на княжеское «непособие».
Автор «Слова», как бы продолжая мысль Святослава, обращается к наиболее влиятельным из русских князей, прославляет их доблесть и могущество, призывает вступиться «за обиду сего времени», «за раны Игоревы».
Затем «Слово» вновь обращается к судьбе Игоря. В Путивле Ярославна молит силы природы помочь ее мужу, вызволить его из плена. Характерно, что и в этом лирическом плаче, построенном по образцу народного причитания, звучат свойственные всему памятнику общественные мотивы: Ярославна печется не только о супруге, но и о его «воях», она вспоминает о славных походах Святослава Киевского на хана Кобяка. Плач Ярославны тесно связан с последующим рассказом о побеге Игоря из плена. Природа помогает Игорю: дружески беседует с князем река Донец, вороны, галки и сороки замолкают, чтобы не выдать преследователям местонахождения беглецов, указывают им путь дятлы, радуют песнями соловьи.
Спор ханов Кончака и Гзы о том, как поступить им с плененным сыном Игоря Владимиром, продолжает этот насыщенный символами, взятыми из мира живой природы, рассказ о бегстве князя: Игорь летит «соколом» на родину, а ханы решают судьбу «соколича». Примечательно, что здесь, как и в других местах памятника, сочетаются два типа метафор — воинских символов («сокол» — удалой воин) и символов фольклорных, в данном случае — восходящих к символике свадебных песен, где жених — «сокол», а невеста — «красная девушка», «лебедушка».
Эпилог «Слова» праздничен и торжествен: вернувшийся на Русь Игорь приезжает в Киев, к великому Святославу; «страны рады, гради весели». Здравицей в честь князя и заканчивается «Слово».
СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ
СЛОВО О ПЛЪКУ ИГОРЕВЪ, ИГОРЯ, СЫНА СВЯТЪСЛАВЛЯ, ВНУКА ОЛЬГОВА
Древнерусский текст
Не лЪпо ли ны бяшетъ, братие, начяти старыми словесы трудныхъ повЪстий о полку ИгоревЪ, Игоря Святъславлича! Начати же ся той песни по былинамь сего времени, а не по замышлению Бояню!
Боян бо вЪщий, аще кому хотяше пЪснь творити, то растЪкашется мыслию по древу, сЪрым вълком по земли, шизымъ орломъ под облакы, помняшеть бо рече първыхъ временъ усобицЪ. Тогда пущашеть 10 соколовь на стадо лебедЪй; которыи дотечаше, та преди пЪснь пояше старому Ярославу, храброму Мстиславу, иже зарЪза Редедю предъ пълкы касожьскыми, красному Романови Святославличю. Боянъ же, братие, не 10 соколовь на стадо лебедЪй пущаше, нъ своя вЪщиа пръсты на живая струны въскладаше; они же сами княземъ славу рокотаху.
Почнем же, братие, повЪсть сию отъ стараго Владимера до нынЪшнего Игоря, иже истягну умь крЪпостию своею и поостри сердца своего мужествомъ, наплънився ратнаго духа, наведе своя храбрыя плъкы на землю ПоловЪцькую за землю Руськую.
О Бояне, соловию стараго времени! А бы ты сиа плъкы ущекоталъ, скача, славию, по мыслену древу, летая умомъ под облакы, свивая славы оба полы сего времени, рища въ тропу Трояню чресъ поля на горы!
Пети было пЪснь Игореви, того внуку: «Не буря соколы занесе чресъ поля широкая — галици стады бЪжать к Дону Великому». Чи ли въспЪти было, вЪщей Бояне, Велесовь внуче: «Комони ржуть за Сулою — звенить слава въ КыевЪ!»
Трубы трубять в НовЪградЪ, стоять стязи в ПутивлЪ.
Игорь ждет мила брата Всеволода. И рече ему Буй-Туръ Всеволодъ: «Одинъ братъ, одинъ свЪтъ свЪтлый — ты, Игорю! Оба есвЪ Святъславличя! СЪдлай, брате, свои бързыи комони, а мои ти готови, осЪдлани у Курьска напереди. А мои ти куряни — свЪдоми къмети: подъ трубами повити, подъ шеломы възлелЪяны, конець копия въскръмлени; пути имь вЪдоми, яругы имъ знаеми, луци у нихъ напряжени, тули отворени, сабли изъострени. Сами скачють, акы сЪрыи влъци въ полЪ, ищучи себе чти, а князю славЪ».
Тогда Игорь възрЪ на свЪтлое солнце и видЪ от него тьмою вся своя воя прикрыты. И рече Игорь къ дружинЪ своей: «Братие и дружино! Луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти, а всядемъ, братие, на свои бръзыя комони, да позримъ синего Дону!» Спала князю умь похоти, и жалость ему знамение заступи искусити Дону Великаго. «Хощу бо, — рече, — копие приломити конець поля Половецкаго съ вами, русици, хощу главу свою приложити, а любо испити шеломомь Дону».
Тогда въступи Игорь князь въ златъ стремень и поЪха по чистому полю. Солнце ему тъмою путь заступаше, нощь, стонущи ему грозою, птичь убуди; свистъ звЪрин въста, збися Дивъ, кличетъ връху древа, велитъ послушати земли незнаемЪ, ВлЪзе, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебЪ, Тьмутороканьскый блъванъ! А половци неготовами дорогами побЪгоша къ Дону Великому: крычатъ телЪгы полунощы, рци лебеди роспужени.
Игорь къ Дону вои ведетъ. Уже бо бЪды его пасетъ птиць по дубию, влъци грозу въсрожатъ по яругамъ; орли клектомъ на кости звЪри зовутъ, лисици брешутъ на чръленыя щиты.
О Руская земле! Уже за шеломянемъ еси!
Длъго ночь мръкнетъ. Заря свЪтъ запала, мъгла поля покрыла; щекот славий успе, говоръ галичь убудиси. Русичи великая поля чрьлеными щиты прегородиша, ищучи себЪ чти, а князю — славы.
Съ зарания въ пятъкъ потопташа поганыя плъкы половецкыя и, рассушясь стрЪлами по полю, помчаша красныя дЪвкы половецкыя, а съ ними злато, и паволокы, и драгыя оксамиты. Орьтъмами, и япончицами, и кожухы начашя мосты мостити по болотомъ и грязивымъ мЪстомъ, и всякыми узорочьи половЪцкыми. Чръленъ стягъ, бела хорюговь, чрълена чолка, сребрено стружие — храброму Святьславличю!
Дремлетъ въ полЪ Ольгово хороброе гнЪздо. Далече залетЪло! Не было онЪ обидЪ порождено ни соколу, ни кречету, ни тебЪ, чръный воронъ, поганый половчине! Гзакъ бЪжитъ сЪрымъ влъкомъ, Кончакъ ему слЪдъ править къ Дону Великому.
Другаго дни велми рано кровавыя зори свЪтъ повЪдаютъ, чръныя тучя съ моря идутъ, хотятъ прикрыти 4 солнца, а в них трепещуть синии млънии. Быти грому великому, итти дождю стрЪлами съ Дону Великаго! Ту ся копиемъ приламати, ту ся саблямъ потручяти о шеломы половецкыя, на рЪцЪ на КаялЪ, у Дону Великаго.
О Руская землЪ! Уже за шеломянемъ еси!
СЪ ветри, Стрибожи внуци, вЪют съ моря стрЪлами на храбрыя плъкы Игоревы. Земля тутнетъ, рЪкы мутно текуть, пороси поля прикрываютЪ, стязи глаголютъ: «Половци идуть»; отъ Дона, и отъ моря, и отъ всЪхъ странъ рускыя плъкы оступиша. ДЪти бЪсови кликомъ поля прегородиша, а храбрии Русици преградиша чрълеными щиты.
Яръ Туре ВсеволодЪ! Стоиши на борони, прыщеши на вои стрЪлами, гремлеши о шеломы мечи харалужными. Камо, Туръ, поскочяше, своимъ златымъ шеломомъ посвЪчивая, — тамо лежатъ поганыя головы половецкыя, поскепаны саблями калеными шеломы оварьскыя отъ тебе, Яръ Туре Всеволоде! Кая рана дорога, братие, забывъ чти, и живота, и града Чрънигова, отня злата стола и своя милыя хоти красныя ГлЪбовны, свычая и обычая!
Были вЪчи Трояни, минула лЪта Ярославля, были плъци Олговы, Ольга Святьславличя. Тъй бо Олегъ мечемъ крамолу коваше и стрЪлы по земли сЪяше. Ступает въ златъ стремень въ градЪ ТьмутороканЪ, той же звонъ слыша давный великый Ярославь сын Всеволодъ, а Владимиръ по вся утра уши закладаше въ ЧерниговЪ. Бориса же Вячеславлича слава на судъ приведе, и на Канину зелену паполому постла за обиду Олгову, храбра и млада князя. Съ тоя же Каялы Святоплъкь полелЪя отца своего междю угорьскими иноходьцы ко святЪй Софии къ Киеву. Тогда при ОлзЪ Гориславличи сЪяшется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь Даждь-Божа внука, в княжихъ крамолахъ вЪци человЪкомь скратишась. Тогда по Руской земли рЪтко ратаевЪ кикахуть, нъ часто врани граяхуть, трупиа себЪ дЪляче, а галици свою рЪчь гозоряхуть, хотять полетети на уедие.
То было въ ты рати, и въ ты плъкы, а сицей рати не слышано! Съ зараниа до вечера, съ вечера до свЪта летятъ стрЪлы каленыя, гримлютъ сабли о шеломы, трещатъ копиа харалужныя в полЪ незнаемЪ, среди земли Половецкыи. Чръна земля подъ копыты костьми была посЪяна, а кровию польяна; тугою взыдоша по Руской земли!
Что ми шумить, что ми звонить давечя рано предъ зорями? Игорь плъкы заворочаетъ: жаль бо ему мила брата Всеволода. Бишася день, бишася другый; третьяго дни къ полуднию падоша стязи Игоревы. Ту ся брата разлучиста на брезЪ быстрой Каялы; ту кроваваго вина не доста; ту пиръ докончаша храбрии русичи: сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую. Ничить трава жалощами, а древо с тугою къ земли преклонилось.
Уже бо, братие, не веселая година въстала, уже пустыни силу прикрыла. Въстала Обида в силахъ Даждь-Божа внука, вступила дЪвою на землю Трояню, въсплескала лебедиными крылы на синЪм море у Дону: плещучи, убуди жирня времена. Усобица княземъ на поганыя погыбе, рекоста бо братъ брату: «Се мое, а то мое же». И начяша князи про малое «се великое» млъвити, а сами на себЪ крамолу ковати, а погании съ всЪхъ странъ прихождаху съ побЪдами на землю Рускую.
О, далече зайде соколъ, птиць бья, — к морю. А Игорева храбраго плъку не крЪсити! За ним кликну Карна, и Жля поскочи по Руской земли, смагу людемъ мычючи въ пламянЪ розЪ. Жены руския въсплакашась, аркучи: «Уже намъ своихъ милыхъ ладъ ни мыслию смыслити, ни думою сдумати, ни очима съглядати, а злата и сребра ни мало того потрепати!»
А въстона бо, братие, Киевъ тугою, а Черниговъ напастьми. Тоска разлияся по Руской земли, печаль жирна тече средь земли Рускыи. А князи сами на себе крамолу коваху, а погании сами, побЪдами нарищуще на Рускую землю, емляху дань по бЪлЪ от двора.
Тии бо два храбрая Святьславлича, Игорь и Всеволодъ, уже лжу убудиста, которую ту бяше успилъ отецъ ихъ Святъславь грозный великый Киевскый грозою: бяшеть притрепалъ своими сильными плъкы и харалужными мечи; наступи на землю Половецкую; притопта хлъми и яругы; взмути рЪки и озеры; иссуши потоки и болота. А поганаго Кобяка изъ луку моря отъ желЪзныхъ великихъ плъковъ половецкихъ, яко вихръ, выторже. И падеся Кобякъ въ градЪ КиевЪ, въ гридницЪ Святъславли. Ту НЪмци и Венедици, ту Греци и Морава поютъ славу Святъславлю, кають князя Игоря, иже погрузи жиръ во днЪ Каялы, рЪкы половецкия, рускаго злата насыпаша. Ту Игорь князь высЪдЪ изъ сЪдла злата, а въ сЪдло кощиево. Уныша бо градомъ забралы, а веселие пониче.
А Святъславь мутенъ сонъ видЪ в КиевЪ на горахъ. «Синочи, съ вечера, одЪвахуть мя, — рече — чръною паполомою на кроваты тисовЪ; чръпахуть ми синее вино, съ трудомь смЪшено; сыпахуть ми тъщими тулы поганыхъ тлъковинъ великый женчюгь на лоно и нЪгують мя. Уже дсъкы без кнЪса в моемъ теремЪ златовръсЪм. Всю нощь съ вечера бусови врани възграяху у ПлЪснеска на болони, бЪша дебрь Кисаню и не сошлю къ синему морю».
И ркоша бояре князю: «Уже, княже, туга умь полонила. Се бо два сокола слЪтЪста с отня стола злата поискати града Тьмутороканя, а любо испити шеломомь Дону. Уже соколома крильца припЪшали поганыхъ саблями, а самою опуташа въ путины железны. Темно бо бЪ въ 3 день: два солнца помЪркоста, оба багряная стлъпа погасоста, и в морЪ погрузиста, и съ нима молодая мЪсяца, Олегъ и Святъславъ, тъмою ся поволокоста. На рЪцЪ на КаялЪ тьма свЪт покрыла: по Руской земли прострошася половци, аки пардуже гнЪздо, и великое буйство подасть Хинови. Уже снесеся хула на хвалу; уже тресну нужда на волю; уже връжеса Дивь на землю. Се бо готския красныя дЪвы воспЪша на брезЪ синему морю, звоня рускымъ златомъ, поютъ время Бусово, лелЪютъ месть Шароканю. А мы уже, дружина, жадни веселия».
Тогда великий Святъслав изрони злато слово, с слезами смЪшено, и рече: «О, моя сыновчя, Игорю и Всеволоде! Рано еста начала Половецкую землю мечи цвЪлити, а себе славы искати. Нъ нечестно одолЪсте, нечестно бо кровь поганую пролиясте. Ваю храбрая сердца в жестоцемъ харалузЪ скована, а въ буести закалена. Се ли створисте моей сребреней сЪдине!
А уже не вижду власти сильнаго и богатаго и многовоя брата моего Ярослава съ черниговьскими былями, съ могуты, и съ татраны, и съ шельбиры, и съ топчакы, и съ ревугы, и съ ольберы. Тии бо бес щитовь съ засапожникы кликомъ плъкы побЪждают, звонячи въ прадЪднюю славу.
Нъ рекосте: «МужаимЪся сами: преднюю славу сами похитимъ, а заднюю си сами подЪлимъ!» А чи диво ся, братие, стару помолодити! Коли соколъ въ мытехъ бываетъ, высоко птиц възбиваетъ, не дастъ гнЪзда своего въ обиду. Нъ се зло — княже ми непособие: наниче ся годины обратиша. Се у Римъ кричатъ подъ саблями половецкыми, а Володимиръ под ранами. Туга и тоска сыну Глебову!
Великый княже Всеволоде! Не мыслию ти прелетЪти издалеча, отня злата стола поблюсти? Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Донъ шеломы выльяти. Аже бы ты былъ, то была бы чага по ногатЪ, а кощей по резанЪ. Ты бо можеши посуху живыми шереширы стрЪляти — удалыми сыны ГлЪбовы.
Ты, буй Рюриче и Давыде! Не ваю ли вои злачеными шеломы по крови плаваша? Не ваю ли храбрая дружина рыкаютъ, акы тури, ранены саблями калеными, на полЪ незнаемЪ? Вступита, господина, въ злата стремена за обиду сего времени, за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святъславлича!
Галичкы ОсмомыслЪ Ярославе! Высоко сЪдиши на своемъ златокованнЪмъ столЪ, подперъ горы Угорскыи своими желЪзными плъки, заступивъ королеви путь, затворивъ Дунаю ворота, меча бремены чрезъ облаки, суды рядя до Дуная. Грозы твоя по землямъ текутъ, отворяеши Киеву врата, стрЪляеши съ отня злата стола салтани за землями. СтрЪляй, господине, Кончака, поганого кощея, за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святъславлича!
А ты, буй Романе, и Мстиславе! Храбрая мысль носит ваю ум на дЪло. Высоко плаваеши на дЪло въ буести, яко соколъ, на вЪтрех ширяяся, хотя птицю въ буйствЪ одолЪти. Суть бо у ваю железный паворзи подъ шеломы латинскими. ТЪм тресну земля, и многи страны — Хинова, Литва, Ятвязи, Деремела и Половци — сулици своя поврЪгоша а главы своя подклониша под тыи мечи харалужныи. Нъ уже, княже, Игорю утръпЪ солнцю свЪт, а древо не бологомъ листвие срони: по Роси и по Сули гради подЪлиша. А Игорева храбраго плъку не крЪсити! Донъ ти, княже, кличетъ и зоветь князи на побЪду. Олговичи, храбрыи князи, доспЪли на брань.
Инъгварь и Всеволодъ и вси три Мстиславичи, не худа гнЪзда шестокрилци! Не побЪдными жребии собЪ власти расхытисте! Кое ваши златыи шеломы и сулицы ляцкии и щиты! Загородите полю ворота своими острыми стрЪлами за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святъславлича!
Уже бо Сула не течетъ сребреными струями къ граду Переяславлю, и Двина болотомъ течетъ онымъ грознымъ полочаномъ под кликомъ поганыхъ. Единъ же Изяславъ, сынъ Васильковъ, позвони своими острыми мечи о шеломы литовския, притрепа славу дЪду своему Всеславу, а самъ подъ чрълеными щиты на кровавЪ травЪ притрепанъ литовскыми мечи. Исхыти юна кровать , а тьи рекъ: «Дружину твою, княже, птиць крилы приодЪ, а звери кровь полизаша». Не бысть ту брата Брячяслава, ни другаго — Всеволода, единъ же изрони жемчюжну душу изъ храбра тЪла чресъ злато ожерелие. Унылы голоси, пониче веселие. Трубы трубятъ городеньскии.
Ярославе и вси внуце Всеславли! Уже понизите стязи свои, вонзите свои мечи вережени — уже бо выскочисте изъ дЪдней славЪ. Вы бо своими крамолами начясте наводити поганыя на землю Рускую, на жизнь Всеславлю: которою бо бЪше насилие отъ земли Половецкыи!
На седьмомъ вЪцЪ Трояни връже Всеславъ жребий о дЪвицю себЪ любу. Тъй клюками подпръся, о кони, и скочи къ граду Кыеву, и дотчеся стружиемъ злата стола Киевскаго. Скочи отъ нихъ лютымъ звЪремъ въ плъночи из БЪла-града, обЪсися синЪ мьглЪ; утръже вазни с три кусы: отвори врата Нову-граду, разшибе славу Ярославу, скочи волком до Немиги съ Дудутокъ.
На НемизЪ снопы стелютъ головами, молотятъ чепи харалужными, на тоцЪ животъ кладутъ, вЪютъ душу от тЪла. Немизе кровави брезЪ не бологомъ бяхуть посЪяни, посЪяни костьми рускихъ сыновъ.
Всеславъ князь людемъ судяше, княземъ грады рядяше, а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше; из Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя, великому Хръсови влъкомъ путь прерыскаше. Тому въ ПолотскЪ позвониша заутренюю рано у святыя Софеи в колоколы, а онъ въ КыевЪ звонъ слыша. Аще и вЪща душа в дръзЪ тЪлЪ, но часто бЪды страдаше. Тому вЪщей Боян и пръвое припЪвку, смысленый, рече: «Ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду суда божиа не минути».
О, стонати Руской земли, помянувше пръвую годину и пръвых князей! Того старого Владимира нельзЪ бЪ пригвоздити къ горам Киевскимъ; сего бо нынЪ сташа стязи Рюриковы, а друзии — Давидовы, нъ розно ся им хоботы пашут. Копиа поютъ.
На Дунаи Ярославнынъ гласъ слышитъ, зегзицею незнаема рано кычеть. «Полечю, — рече — зегзицею по Дунаеви, омочю бебрянЪ рукавъ въ КаялЪ рЪцЪ; утру князю кровавыя его раны на жестоцЪмъ его тЪлЪ».
Ярославна рано плачетъ въ ПутивлЪ на забралЪ, аркучи: «О, вЪтре, вЪтрило! Чему, господине, насильно вЪеши! Чему мычеши хиновьскыя стрЪлкы на своею нетрудною крилцю на моея лады вои? Мало ли ти бяшетъ горЪ под облакы вЪяти, лелЪючи корабли на синЪ морЪ! Чему, господине, мое веселие по ковылию развЪя?»
Ярославна рано плачеть Путивлю городу на заборолЪ, аркучи: «О, Днепре Словутицю! Ты пробилъ еси каменныя горы сквозЪ землю Половецкую. Ты лЪлЪялъ еси на себе Святославли носады до плъку Кобякова. ВъзлелЪй, господине, мою ладу къ мнЪ, а быхъ не слала къ нему слезъ на море рано!»
Ярославна рано плачет въ ПутивлЪ на забралЪ, аркучи: «СвЪтлое и тресвЪтлое слънце! ВсЪмъ тепло и красно еси! Чему, господине, простре горячюю свою лучю на ладЪ вои? Въ полЪ безводнЪ жаждею имь лучи съпряже, тугою имъ тули затче?»
Прысну море полунощи; идутъ сморци мьглами. Игореви князю богъ путь кажетъ изъ земли Половецкой на землю Рускую, къ отню злату столу. Погасоша вечеру зари. Игорь спитъ, Игорь бдитъ, Игорь мыслию поля мЪритъ отъ Великаго Дону до Малаго Донца. Комонь въ полуночи Овлур свисну за рЪкою — велить князю разумЪти: князю Игорю не быть! Кликну, стукну земля, въшумЪ трава, вежи ся половецкии подвизаша. А Игорь князь поскочи горнастаемъ къ тростию и бЪлым гоголемъ на воду, възвръжеся на бръзъ комонь и скочи съ него босымъ влъкомъ, и потече къ лугу Донца и полетЪ соколомъ подъ мьглами, избивая гуси и лебеди завтроку и обЪду и ужинЪ. Коли Игорь соколомъ полетЪ, тогда Влуръ влъкомъ потече, труся собою студеную росу; претръгоста бо своя бръзая комоня.
Донец рече: «Княже Игорю! Не мало ти величия, а Кончаку нелюбия, а Руской земли веселиа!» Игорь рече: «О, Донче! Не мало ти величия, лелЪявшу князя на влънахъ, стлавшу ему зелЪну траву на своихъ сребреныхъ брезЪхъ, одЪвавшу его теплыми мъглами подъ сЪнию зелену древу. Стрежаше его гоголемъ на воде, чайцами на струяхъ, чрьнядьми на ветрЪх». Не тако ли, рече, рЪка Стугна; худу струю имЪя, пожръши чужи ручьи и стругы рострена к усту, уношу князю Ростислава завори днЪ при темне березЪ. Плачется мати Ростиславля по уноши князи РостиславЪ. Уныша цвЪты жалобою, и древо с тугою къ земли прЪклонилося.
А не сорокы втроскоташа — на слЪду ИгоревЪ Ъздитъ Гзакъ съ Кончакомъ. Тогда врани не граахуть, галици помлъкоша, сорокы не троскоташа, полозие ползоша только. Дятлове тектомъ путь к рЪцЪ кажутъ, соловии веселыми пЪсньми свЪтъ повЪдаютъ. Млъвитъ Гзакъ Кончакови: «Аже соколъ къ гнЪзду летитъ, — соколича рострЪляевЪ своими злачеными стрЪлами». Рече Кончак ко ГзЪ: «Аже соколъ къ гнЪзду летитъ, а вЪ соколца опутаевЪ красною дивицею». И рече Гзакъ къ Кончакови: «Аще его опутаевЪ красною дЪвицею, ни нама будет сокольца, ни нама красны дЪвице, то почнут наю птици бити въ полЪ Половецкомъ».
Рекъ Боянъ и Ходына Святъславля, пЪснотворца стараго времени Ярославля: «Ольгова коганя хоти! Тяжко ти головы кромЪ плечю, зло ти тЪлу кромЪ головы», — Руской земли без Игоря!
Солнце свЪтится на небесЪ — Игорь князь въ Руской земли. Дъвици поют на Дунаи — вьются голоси чрезъ море до Киева. Игорь Ъдетъ по Боричеву къ святЪй Богородици Пирогощей. Страны ради, гради весели.
ПЪвше пЪснь старымъ княземъ, а потомъ молодымъ пЪти! Слава Игорю Святъславличю, Буй Туру Всеволоду, Владимиру Игоревичу! Здрави князи и дружина, побарая за христьяны на поганыя плъки! Княземъ слава а дружинЪ! Аминь.
Первое издание «Слова о полку Игореве» — 1800 г.
