В дореволюционной историографии за началом XVII в. прочно закрепилось название «Смута», под которым понималось «общее неповиновение, раздор меж народом и властью». Однако происхождение и причины этого явления определялись по-разному. Современники событий, деятели церкви искали первопричины этих испытаний в духовной сфере, грехе гордыни, который явился искушением самовластья, соблазнившим православный народ. Согласно этой точке зрения, Смута – это кара за безбожную жизнь и одновременно мученический венец, давший народу возможность понять силу православной веры.

С.М. Соловьев считал Смуту результатом падения народной нравственности и борьбы казачества как антигосударственной силы против прогрессивных государственных порядков. К.С. Аксаков рассматривал Смуту как случайное явление, затронувшее интересы влиятельных людей, которые боролись за власть после пресечения династии Рюриковичей.

Н.И. Костомаров обратил внимание на социальные причины Смуты, показывая, что в ней повинны все слои русского общества, но главной причиной считал интриги папства, иезуитов и польскую интервенцию. В.О. Ключевский изучал в основном социальные аспекты Смуты. По его мнению, общество находилось в состоянии социальной неустойчивости из-за борьбы всех его слоев за лучшее для себя соотношение между обязанностями и привилегиями. С.Ф. Платонов тоже не рассматривал социальный кризис как причину и сущность Смуты. Он не считал определяющей для понимания этих явлений борьбу внутри господствующего сословия русского общества.

В советской историографии термин «Смута» не использовался. Этот период определялся как социальный конфликт, центральное место в котором занимали крестьянская война под предводительством И. Болотникова и иностранная интервенция.

В современной исторической литературе термин «Смута» используется достаточно широко, но в осмысление этих событий почти ничего нового, не привнесено если не считать попытку связать события начала XVII в. с идеей первого системного кризиса российского общества, по своему развитию похожего на гражданскую войну.

Селин Адриан Александрович,

д. и. н., профессор Санкт-Петербургского филиала Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики «

(Санкт-Петербург)

СМУТНОЕ ВРЕМЯ В ИСТОРИОГРАФИИ ПОСЛЕДНИХ ЛЕТ

Историография Смутного времени конца ХХ-ХХ1 вв. богата монографиями, где высказаны новые оценки событиям начала XVII столетия, представлены новые подходы в изучении этого периода истории Московского государства. Одновременно в научный оборот введено большое количество новых источников. Открытие границ, своего рода глобализация исторической науки, позволило историографии преодолеть известную узость национальных исторических традиций.

Среди тенденций в современной историографии Смутного времени обозначим следующие:

— отказ от классических трактовок Смуты, восходящих к «Новому летописцу»;

— напротив, повторение многих «классических ошибок» и трендов историографии Х1Х-ХХ вв.;

— региональный подход к изучению особенности Смутного времени;

— рассмотрение Смуты в Московском государстве как части политических процессов Европы;

— внимание к казусу и к персоналии.

Все перечисленные тенденции, однако, не создают гладкой и прекраснодушной картины; они вступают друг с другом в видимое противоречие. Рассмотрение данных противоречий и является содержанием представляемого доклада.

Сам повод настоящей конференции — 400-летний юбилей освобождения Москвы — в последние годы подвергается здоровой критике. Современный историк не может удовлетвориться мифологическим толкованием исторических событий, присущим любому такому юбилею. Принятие в качестве официального государственного праздника 4 ноября вызвало резкое отторжение значительной части исследовательской кор-

порации. Наиболее четко такая критическая позиция сформулирована в статье В. Д. Назарова «Что мы празднуем 4 ноября?» (Назаров В. Д. Что мы празднуем 4 ноября? // Мининские чтения 2006. Н. Новгород, 2007. С. 220-238). Впрочем, в недавней работе В. Н. Козлякова с горечью отмечается, что научное исследование любого исторического факта/личности практически никак не влияет на массовое его восприятие (Козляков В. Н. Развитие земской идеи в нижегородском ополчении // Мининские чтения 2006. Н. Новгород, 2007. С. 163-183). Неслучайно обе эти статьи (в полной редакции) были опубликованы в одном сборнике — «Мининские чтения», раз в два года выходящем в Нижнем Новгороде и ставшим в последние годы важнейшим периодическим изданием, специально посвященным Смуте начала XVII в.

Среди важнейших монографий о Смуте, опубликованных в России в последние годы, стоит назвать следующие. Эго книга Б. Н. Флори о польском влиянии на московское общество в годы Смуты (Флоря Б. Н. Польско-литовская интервенция в России и русское общество. М., 2005), монография В. Н. Козлякова о Смутном времени (Козляков В. Н. Смута в России. XVII век. М., 2007) и новое, существенно переработанное издание книги И. О. Тюменцева, посвященное движению Тушинского вора (Тюменцев И. О. Смута в России начала XVII столетия. Движение Лжедмитрия II. М., 2008). Именно эти работы, как мне представляется, сегодня составляют базу для любого дальнейшего исследования частных вопросов истории Смуты начала XVII в. В книге Б. Н. Флори очень четко и беспристрастно анализируются взаимоотношения московского служилого люда с польской культурой, в особенности в период между Клушинской битвой и московским восстанием марта 1611 г. Впервые в литературе четко высказана мысль о широкой поддержке москвичами кандидатуры королевича Владислава в 1610 г. как консенсусной для сотен представителей московского общества. Благодаря книге И. О. Тюменцева изменяется взгляд на «тушинских перелетов», до сих пор часто воспроизводимый в исторических и научно-популярных работах. В масштабном исследовании о Смуте, принадлежащем перу В. Н. Козлякова, делаются важные наблюдения. Самым значимым из них я считаю отказ от попыток понять персональный состав «Семибоярщины», взамен чего разумно предлагается отношение к этому термину как к удачному риторическому образу. Важным для осмысления событий 1612 г. является и рассмотренный В. Н. Козляковым специально состав Первого ополчения после

гибели П. Ляпунова, что позволило отказаться от традиционного именования его «казацким».

В 2006 г. вышла в свет большая концептуальная работа В. И. Ульяновского «Смутное время» (Ульяновский В. Смутное время. М., «Евразия», 2006). Несмотря на идеологическую ангажированность книги, в ней содержится новый взгляд на личности Лжедмитрия I, патриархов Иова, Игнатия и Филарета, новгородского митрополита Исидора. Несомненной заслугой монографии В. И. Ульяновского является тонкий анализ коронационных процедур, происходивших в Москве в мае 1606 г. Важной проблемой, затронутой в книге В. И. Ульяновского, является противопоставление «прямых» и «кривых» героев Смуты. Автор идет по пути реконструкции критических биографий и поиска мотивации поступков героев. Заметной особенностью московской идеологии при первых Романовых (и несколько ранее) является подмеченная Ульяновским тенденция: «прямые» герои Смуты — сторонники Годунова и старины, «кривые» — сторонники Первого самозванца; равным образом, для времени после 1607 г. «прямые» — за царя Василия, «кривые» — за Тушино и поляков. Особое место в книге занимает исследование личности патриарха Филарета. Здесь обвинение в кривизне, казалось бы, очевидно, однако в памятниках начала XVII в. это обстоятельство по понятным причинам замалчивалось. Вместе с тем многие источники Смутного времени толкуют личность Филарета в негативном ключе.

Важное место среди исследований о Смуте последних лет занимают региональные работы. В 2012 г. уже прошло несколько конференций, так или иначе связанных со Смутным временем; видимо одним из итогов этих конференций будет разъяснение многих локальных спорных вопросов истории Смуты — в Каргополе, Ярославле, уже упоминавшемся Нижнем Новгороде, даже на территории Ивановской области. Выделим в особую группу исследования по Смутному времени на Северо-Западе России. За последние несколько лет опубликовано большое число работ по истории Смуты в Новгородской и Псковской земле. Эго и публикация исследований первой половины XX в. (труды Г. А. Замятина), и новые монографические исследования (работы Е. И. Кобзаревой, В. А. Аракчеева, А. А. Селина, Я. Н. Рабиновича). Интерес к Северо-Западу обусловлен, на мой взгляд, двумя причинами: интеграцией научной мысли российских и шведских ученых (в рамках проекта Novgorodiana ВЮскИоЬшсгша). вводом в научный оборот материалов архива Новгородской приказной избы начала

XVII в., хранящихся в Государственном архиве Швеции, а также возможность публикации забытых исторических трудов, среди которых особое место занимают уже упоминавшиеся исследования Г. А. Замятина. Что же может сегодня считаться итогом данных исследований?

Во-первых, всесторонне изучены обстоятельства появления шведской кандидатуры на Московский престол, активно обсуждавшиеся в 1611-1613 гг., и особенно в 1612 г., как раз 400 лет назад. Сопоставляя вес польской кандидатуры в 1610 г. с весом шведской кандидатуры в 1612 г. можно говорить о том, что обе они поочередно пользовались поддержкой значительной части, если не большинства московского общества

Кроме того, благодаря исследованиям В. А. Аракчеева сегодня уже не приходится говорить о социальном или классовом противостоянии в Пскове в 1611 г., о борьбе «меньших» с «большими» и эскалации насилия в ее ходе (Аракчеев В. А. Средневековый Псков. Власть, общество, повседневная жизнь в Х^Х\П1 веках. Псков, 2004).

Можно сказать, что обстоятельства существования в Новгороде в 1611-1617 гг. эволюционирующей политической системы (от попытки временного — до всенародного избрания царя — союза до сопровождающейся эскалацией насилия оккупации) изучены сегодня чрезвычайно подробно. Более того, благодаря трудам Я. Н. Рабиновича достаточно хорошо изучена история малых городов Новгородской земли в 1611-1617 гг. Основные источники для Я. Н. Рабиновича — это материалы Посольского приказа (РГАДА. Ф. 96), извлеченные им из работ Г. А. Замятина (опубликованных только в 2008 и 2012 гг.), в сопоставлении с «Историей» Юхана Видекинда, а также материалами архива Новгородской приказной избы, изложенными в публикации К. И. Якубова. Следует отметить, что статьи и небольшие монографии Я. Н. Рабиновича, базирующиеся преимущественно на пересказанных источниках, вместе с тем имеют достаточно важное значение. В них ученый ставит вопросы в целом, в соответствии с научными запросами современности. Статьи Рабиновича, хоть и основанные преимущественно на трудах Г. А. Замятина, практически лишены риторики и пафоса, характерных для эпохи, когда писались работы его предшественника. Среди небольших исследований Я. Н. Рабиновича — статьи о Порхове, Ладоге, Гдове в Смутное время; одна работа посвящена личности английского посредника на русско-шведских переговорах Джона Мерика, другая — кн. Е. Ф. Мышецкого, новгородца и саратовского воеводы.

Большое число работ о Новгороде и новгородцах Смутного времени опубликовала Е. И. Кобзарева. Ее исследования базируются на копиях столбцов Новгородской приказной избы, сделанных для советских ученых в 1960-е гг. и хранящихся в ГАРФ. Серия статей Кобзаревой в недавнем прошлом завершилась монографией, защищенной как докторская диссертация (Кобзарева Е. И. Шведская оккупация Новгорода в период Смуты XVII века. М., 2005). Важное место в монографии занимает исследование судеб новгородцев в 1611-1617 гг. Е. И. Кобзарева противопоставляет тех служилых людей, которые сотрудничали со шведской властью, тем, кто саботировал или противостоял ей. Полагаю, что такого противопоставления недостаточно для того, чтобы понять особенности жизни служилых людей в Новгороде начала XVII в., и только просопографическое исследование может приблизить к такому пониманию.

Е. И. Кобзаревой принадлежат ценные наблюдения о взаимоотношениях внутри новгородского общества в 1611-1617 гг., о политической истории этого времени. Ценными являются наблюдения о значительном числе представителей Первого ополчения, оказавшихся в Новгороде в 1611 г. и игравших существенную роль в переговорах со шведами. Однако утверждение Кобзаревой о том, что отход этих людей от власти в 1613 г. имел следствием ослабление контактов Новгорода с Москвой, кажется преждевременным. Утверждая, что «представители… ополчения остались для Новгорода инородным телом», исследовательница не замечает того, что многие из них были новгородцами по происхождению. Связывать настроения в Новгороде 1608-1609 гг. в пользу царя Василия Шуйского с тем временем, когда боярин кн. В. И. Шуйский был новгородским воеводой, искать среди новгородцев консервативную группировку, сложившуюся в конце XVI в. и поддержавшую в 1608 г. кн. М. В. Скопина-Шуйского, наверное, слишком смело.

Особенностью исследований Е. И. Кобзаревой является то, что шведы в них предстают с определенным знаком минус — оккупантами, а сотрудничество новгородцев со шведами рассматривается не просто как компромисс, но как измена. Наиболее продуктивные наблюдения Кобзаревой встречаются там, где исследователь вводит в оборот материалы Разрядного архива (Кобзарева Е. И. Новгород между Стокгольмом и Москвой (1613-1617 гг.) // ОИ. 2006. № 5. С. 16, 26. Примеч. 6).

Внимание к деталям, к казусу, характерное для исторической науки конца XX в. равно как и возможности, появившиеся с широким исполь-

зованием компьютерной техники, привели к появлению многочисленных исследований в жанре исторической биографии и просопографии. Эго характерно для изучения Смуты начала XVII в. (в трудах И. О. Тюменцева, Д. В. Лисейцева, Н. В. Рыбалко, А. В. Белякова, А. А. Селина, отчасти Г. М. Коваленко и В. Г. Ананьина). На мой взгляд, исследование персоналий Смутного времени сегодня достигло той точки, когда необходима координация исследовательских усилий в виде создания открытого информационного ресурса (наподобие британского проекта «Просопография Англо-Саксонской Англии»), Возможной матрицей для такого ресурса могли бы послужить существующие базы данных по новгородским служилым людям и по приказному аппарату Смутного времени.

Особняком в историографии Смутного времени стоят работы Л. Е. Морозовой. Ее перу принадлежат две монографии (одна научного (Морозова Л. Е. Россия на путях из Смуты. М., 2004), другая научно-популярного характера) о Смутном времени, а также сборник документов о Смуте, уже получивший справедливую оценку в историографии (Солодкин Я. Г. Рец.: Л. Е. Морозова. Смута начала XVII века глазами современников. М., Изд-во «Наука», 2000.464 с. //ВИ. 2002. № 3. С. 168-171). В трудах Л. Е. Морозовой невооруженным глазом можно выявить прежде всего идеологическую ангажированность (проявляющуюся, к примеру, в некритичном отношении к Новому летописцу, и гиперкритичном — к «Повести о Земском соборе»). Об этом в своей рецензии на данную книгу упоминал В. Н. Козляков (Козляков В. Н.. Рец.: Морозова Л. Е. Россия на пути из Смуты: Избрание на царство Михаила Федоровича / Институт российской истории РАН. М.: Наука, 2005. 467 с. 700 экз. //Отечественные архивы. 2006. № 5). Невозможно пройти мимо огромного множества фактических ошибок. Чрезмерно схематичны характеристики бояр из «окружения Бориса Годунова», претендующие на то, чтобы стать формульными: «был бездарным/талантливым полководцем»; «отличался любовью к роскоши». Если развивать этот ряд, то, к примеру, Яков Делагарди был, несомненно, талантливым полководцем и наверняка отличался любовью к роскоши и т. д. Схематичность такого подхода Л. Е. Морозовой к классификации высших должностных лиц Московского государства была показана в работе В. Г. Ананьева, посвященной личности кн. А. В. Трубецкого. Как показал Ананьев, нет никаких оснований считать, что его «включили в состав правительства, так как он пользовался особым уважением»; князь был последним представителем старшей ветви рода (Ананьев В. Г.

Князь Андрей Васильевич Трубецкой: Исторический портрет // Вестник СПбГУ 2006. Сер. 2. Вып. 4. С. 31-35). Важны, впрочем, не эти замечания. Общий смысл книги Л. Е. Морозовой заключается в утверждении именно всенародного избрания царя Михаила Романова. При этом полностью игнорируются не только достижения историографии Смутного времени последних двадцати лет, но и современные тенденции мировой исторической науки.

Не менее поверхностна и научно-популярная монография Л. Е. Морозовой (Морозова Л. Е. Смута на Руси. Выбор пути. М., ). Сложно перечислить все мелкие огрехи и невозможные допущения, приведенные в ее тексте. Общий пафос книги заключается, однако, в следовании историографическим тенденциям, заложенным Новым летописцем. Особенностью взгляда исследовательницы на Смуту является идеализация царя Федора Ивановича и его противопоставление Борису Годунову (это проявилось еще в первой монографии Л. Е. Морозовой о Смутном времени). Подчас эта идеализация принимает гротескные формы. Так, согласно Л. Е. Морозовой, годуновский стиль «…отличали изысканность, вычурность и определенное изящество форм, богатый декор и пышность отделки. Все это свидетельствует о склонности царя к помпезной красоте, шику и роскоши, что опять же существенно отличало его от скромного и умеренного во всех отношениях царя Федора Ивановича». Стремление придать своим идеям популярную форму также граничит у Л. Е. Морозовой с гротеском: так, говоря о передаче вестей в 1611 г., она употребляет слова «послали… поздравительную телеграмму». Легенду об отравлении Михаила Скопина-Шуйского Екатериной, женой князя Дмитрия Шуйского, Л. Е. Морозова не просто пересказывает в утвердительной форме, но и подробно расписывает по ролям, чего источники, понятно, не сообщают.

В этом кратком обзоре, разумеется, невозможно перечислить все исследования по истории Смуты последних лет. В современной историографии Смуты заметны две тенденции. Первая заключается в освоении мирового опыта исследований раннемодерных европейских государств, в интеграции исследований в мировую историографию, в изучении культурного диалога, который открылся в Московском государстве в годы Смуты. Хочется верить, что эта тенденция преобладает. Но нельзя не отметить и существующей в современной именно научной историографии тенденции к идеологизации обстоятельств и событий Смуты: интересно, что такая идеологизация, как правило, приводит к воспроизведению идей, сформу-

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

лированных московскими книжниками в первые годы после воцарения Михаила Романова.

Данная статья написана в рамках проекта РГНФ N° 11-01-00199а «Новгородские дозорные и обыскные книги 1611—1616гг.: комментированное издание».

Ключевые слова: Смута, историография, мифология юбилеев Information about the article:

ПЕРЕЛЁТ

перелёта, м.

1. только ед. Действие по глаг. перелететь-перелетать. Стрелять птицу в момент перелета.

|| Сезонное переселение птиц в другие страны. Перелёт журавлей на юг.

2. В авиации – дальний полет от одного пункта к другому по намеченному маршруту. Трансарктические перелеты советских летчиков. Звездный перелёт.

3. В стрельбе – попадание дальше цели; противоп. недолет. Орудие дало несколько перелетов. Шуйскому, то Тушинскому вору (Лжедмитрию II; истор.). Тушинские перелеты. – Старые участники марксистского движения в России хорошо знают фигуру Троцкого, и для них не стоит говорить о ней. Но молодое рабочее поколение не знает ее, и говорить приходится, ибо это – типичная фигура для всех тех пяти заграничных группок, которые фактически также колеблются между ликвидаторами и партией. Во времена старой «Искры» (1901-1903) для этих колеблющихся и перебегающих от «экономистов» к «искровцам» и обратно была кличка: «тушинский перелет» (так звали в Смутное время на Руси воинов, перебегавших от одного лагеря к другому). Ленин («О нарушении единства», 191 г.).

4. Перебежчик, попеременно служивший то московскому царю Шуйскому, то Тушинскому вору (Лжедмитрию II; истор.). Тушинские перелеты. – Старые участники марксистского движения в России хорошо знают фигуру Троцкого, и для них не стоит говорить о ней. Но молодое рабочее поколение не знает ее, и говорить приходится, ибо это – типичная фигура для всех тех пяти заграничных группок, которые фактически также колеблются между ликвидаторами и партией. Во времена старой «Искры» (1901-1903) для этих колеблющихся и перебегающих от «экономистов» к «искровцам» и обратно была кличка: «тушинский перелет» (так звали в Смутное время на Руси воинов, перебегавших от одного лагеря к другому). Ленин («О нарушении единства», 1914 г.).

Ушаков. Толковый словарь русского языка Ушакова. 2012