Справедливость и несправедливость

Определение справедливости

Императивно-ценностное понятие «справедливость» (и его антипод — «несправедливость») используются в этическом рассуждении и моральной коммуникации для того, чтобы выражать положительное или отрицательное отношение к тому или иному способу либо результату межчеловеческих взаимодействий. В качестве справедливых или несправедливых могут быть охарактеризованы отдельный поступок, итоговая ситуация, процедура принятия решения, традиция, институт. Во вторичном отношении эта понятийная оппозиция применима к людям, проявляющим свою способность ценить справедливые поступки, итоговые ситуации, процедуры, традиции и институты, а также деятельно воплощать справедливость в своем поведении. Оценки, которые выносятся на основе принципов и норм справедливости, часто отличаются от оценок, которые выносятся на основе моральных предписаний, связанных с понятиями «милосердие», «забота», «благотворительность». Можно выделить несколько характерных черт, отличающих справедливость от иных ценностно-нормативных понятий морали.

Во-первых, требования справедливости обращены к субъектам, которые находятся в состоянии реального или потенциального конфликта интересов и не имеют при этом альтруистически-жертвенных установок по отношению друг к другу. Эти требования соответствуют особому тину или уровню моральной мотивации: стремлению полноценно реализовать свой партикулярный интерес в таких условиях, когда никто из участников взаимодействия не получает нечестных преимуществ. Справедливость отвечает общей моральной установке рассматривать благо другого человека в качестве самостоятельной, неинструментальной ценности, однако лишь в том отношении, что она запрещает лишать его той доли благ, которая выявляется на основе беспристрастного применения критериев честной кооперации. Пределом нормативных претензий этики справедливости является предписание способствовать тому, чтобы другой получил свою честную долю.

Этика справедливости не только не опирается на развитую способность к сопереживанию и жертвенно-альтруистические психологические установки, она не предъявляет к моральному субъекту требования развивать в себе такие свойства. Данная особенность этики справедливости нашла отражение в методологических посылках теории Дж. Ролза, который отказался наделить участников воображаемого договора, решение которых позволяет выявить принципы справедливости, таким свойством как альтруизм (благожелательность). Этическая методология Дж. Ролза, следующая за обиходным словоупотреблением и живым моральным опытом, контрастно демонстрирует тот факт, что самоограничения, связанные с идеей справедливости диктуются не полномасштабным желанием блага другому человеку, а желанием поддержать нормативную систему, которая гарантирует равное отношение ко всем, находящимся в сфере ее действия индивидам (в том числе, к самому обладателю этого желания). Именно поэтому принято говорить о минимальной ценностной высоте требований справедливости внутри системы нравственных императивов. С точки зрения комплексного и целостного понимания морали, даже безупречно справедливый человек всегда «всего лишь» справедлив, он проявляет добродетель, которую Д. Юм вполне обоснованно наделил эпитетом «осмотрительная» («осторожная»).

Во-вторых, требования долга справедливости позволяют сформировать точный алгоритм их исполнения в конкретных ситуациях. Самое известное краткое определение справедливости, восходящее к античности — «воздавать каждому должное (или свое)» — недвусмысленно выражает эту особенность. Оно предполагает, что в отношении каждого человека, участвующего во взаимодействиях с другими людьми, существует персональная мера, или доля, тягот и благ, которая соответствует идеалу справедливости и выявляется на основе операционализированных принципов и норм. Не случайно А. Смит сравнивал правила справедливости с правилами грамматики, а правила других добродетелей с правилами художественного вкуса. » сделаться справедливым в результате строгого исполнения им правил справедливости. Но… нет правила, соблюдение которого обязательно создало бы нам возможность постоянно поступать благоразумно, великодушно и человеколюбиво». Тот, кто занял 10 фунтов до определенного срока, точно знает, что надо сделать, чтобы не оказаться нечестным человеком, но тот, кто хочет найти оптимальные формы для проявления гостеприимства или дружелюбия лишен такого знания.

В-третьих, для преобладающего на настоящий момент типа нравственного сознания долг справедливости имеет безусловно обязательный характер. Он предъявляется в виде категорического требования, а не в виде рекомендации, выражающей представления о человеческом совершенстве. Исполнение этого требования предполагается во всех случаях, когда ситуация создает для этого возможности. Действующему субъекту не предоставляется простора для произвола и собственного усмотрения, т.е. для выбора поводов и форм реализации долга. Отсюда следует, что несовершение справедливого поступка всегда и автоматически влечет за собой осуждение, тогда как несовершение благодеяния (благотворительного действия) в тех условиях, которые создавали для него возможность, превращается в повод для осуждения только в том случае, если оно является выражением целостной системы поведения определенного человека. Одновременно, осуждение несправедливости является заметно более интенсивным, чем осуждение пренебрежения другими фундаментальными нравственными ценностями. Если вести речь об эмоциональных коррелятах моральной оценки, то нарушение правил справедливости порождает у его жертвы и у третьих лиц острое негодование, а неисполнение долга заботы и благотворительности — всего лишь разочарование в другом человеке. В отношении нравственно положительного поведения наблюдается прямо противоположная картина. Справедливый поступок, как правило, вызывает спокойную (холодную) удовлетворенность происходящим, а прощение, забота, благотворительные действия сопровождаются активным одобрением и даже восхищением. Спокойная реакция на соблюдение правил справедливости подтверждает вывод о минимальной высоте этой ценности, однако, острота отклика на несправедливость заставляет вести речь о ее максимальной нормативной силе.

В-четвертых, долг справедливости представляет собой такую обязанность, которой соответствует право другого человека. Как заметил Дж. С. Милль, понятие «справедливость» «заключает в себе идею личного права, т.е. притязания одного или нескольких лиц, сходного с тем, которое позволяет предъявлять закон, когда он дает кому-то право собственности. В чем бы ни состояла несправедливость, отнимем ли мы у кого-нибудь то, что ему принадлежит, обманем ли чье-то доверие, поступим ли с кем-то хуже, чем он того заслуживает, или хуже, чем поступаем с другими, которые не имеют никакого основательного притязания на то, чтобы с ними поступали лучше, в каждом из этих случаев несправедливость предполагает две вещи: причиненное зло и определенное лицо, которому его причинили». Тот, чье благо зависит от выполнения другими людьми обязанностей справедливости, уполномочен требовать от них исполнения долга и (или) возмещения причиненного ему вреда. Аморальный поступок, пренебрегающий нравственными ценностями милосердия, заботы, благотворительности, является выражением низкого нравственного качества совершившей его личности, причиной увеличения в мире количества тех явлений, сокращать которые — обязанность каждого человека, но он не является злодеянием, совершенным против конкретного человека. Поступок несправедливый совмещает в себе все эти три компонента.

Таким образом, под справедливостью подразумевается такой порядок распределения тягот и благ между взаимодействующими и взаимозависимыми людьми, который не допускает нечестных преимуществ и поддерживается на основе исполнения безусловных и определенных обязанностей, а также строгого соблюдения индивидуальных прав.

Пользуясь данным определением, необходимо учитывать, что в обиходном словоупотреблении понятие «несправедливость» («нечестность») не используется по отношению ко всем видам причинения вреда или нарушения индивидуального права. Неисполнение обещания (договора), мошенничество, игнорирование заслуг, прав владения, в некоторых случаях — игнорирование насущных нужд другого человека могут быть без всяких языковых неудобств охарактеризованы как «несправедливость». А вот причинение физического ущерба или убийство, в особенности, не связанные с корыстными мотивами, сексуальное насилие и ряд других покушений против личности в большинстве случаев получают моральную квалификацию без использования термина «несправедливость» (а тем более, «нечестность»). В этих целях применяются такие языковые маркеры как «жестокость», «бесчеловечность», «зверство» и т.д. Однако с точки зрения логики они находятся именно в сфере несправедливости. Об этом свидетельствует то, что нормы, запрещающие их совершение, обладают всеми перечисленными выше признаками правил справедливости.

Этическая мысль принимает это обстоятельство во внимание и оперирует по преимуществу широким пониманием справедливости. Например, его можно обнаружить в связи с разграничением «направительных» и «исправительных» функций второго вида частной справедливости у Аристотеля. У Цицерона оно представлено прямо и недвусмысленно — две первых, фундаментальных обязанности справедливости состоят именно в том, чтобы «никому не наносить вреда, если только тебя на это не вызвали противозаконием» и «пользоваться общественной как общественной, а частной — как своей». Позднее та же тенденция присутствует в концепциях справедливости Фомы Аквинского, Гуго Гроция, А. Смита, И. Канта и, наконец, Н. Гартмана, который утверждал, что «требование справедливости от поведения человека, прежде всего, чисто негативное: не творить неправого, не допускать злоупотреблений, не нарушать чужой свободы, не причинять вреда чужой личности со всем, что ей принадлежит».

Для понимания того, как функционирует понятие «справедливость» в рамках морального сознания необходимо иметь в виду два дополнительных обстоятельства. Во-первых, с помощью этого термина производится легитимизация различных форм совместного существования людей, использующая в качестве отправной точки утверждение о равной моральной ценности и значимости участников кооперативного взаимодействия. Это не означает, что справедливым может считаться лишь уравнительное распределение тягот и благ. Однако любые неравенства получают нравственную санкцию только в том случае, если их необходимость будет доказана тому, кто получает меньшую долю, и это произойдет на основе своеобразной «презумпции равенства». В противном случае исчезает возможность всеобщего (или даже широкого) признания существующего характера взаимодействия со стороны его участников. Легитимизационная функция категории справедливость делает ее центральным понятием любого морального рассуждения, обращенного на проблемы политики и права. В этой связи Дж. Ролз предложил свою знаменитую формулировку «справедливость есть первая добродетель общественных институтов». Во-вторых, регулируемые на основе принципов справедливости отношения носят неоднородный характер. Справедливыми (или несправедливыми) могут быть распределение благ между получателями, назначение социальных санкций, обмен благами между участниками сделок. В соответствии с этим, используется условное, но полезное разграничение между распределительной, воздающей и обменивающей справедливостью.

Справедливость — это когда человек сделал гадость, а ему за это воздалось, да ещё и с хорошими процентами. Скажете, так не бывает? А вот и неправда, пусть и редко, но такое всё же случается. Садитесь поближе, я вам один такой случай сейчас расскажу. Гарантирую, вам понравится!
Дело было в восьмидесятые годы на Черноморском побережье, где обычная советская семья на протяжении целой недели героически сражалась с бытовой неустроенностью отечественного курорта. Условия были и впрямь до крайности спартанские, и включали в себя общий душ, кухню без водопровода, и туалет на улице.
Семья состояла из мамы с сыном, бабушки, и маминой младшей сестры. Сын, которого звали Виталик, был мальчик балованный, заметно перекормленный, внутри имел мерзкий характер, а снаружи толстые губы и крохотные глазки. Его мама, Катерина, была спокойной женщиной, никогда не выходившей из себя по пустякам, а её младшая сестра Марина была молодой красивой девушкой. Ну, а бабушка Лукерья была безбрежным океаном добра и фонтаном самой нежной заботы. Именно её нескончаемыми кулинарными стараниями Виталичек приобрёл такие округлые очертания. Она любила своего внука без памяти, и прощала ему всё на свете, и баловство, и шалости, а нередко и откровенное свинство.
И вот однажды Виталик, в заботливо надетой бабушкой панамке, слонялся по территории, и маялся полуденным бездельем. Ему было совершенно нечем заняться — все местные коты уже улепётывали прочь, едва завидев его на горизонте, а все соседские дети ни за что не хотели с ним играть. Не осталось даже жуков, которым он ещё не оторвал бы лапки. Мальчик одиноко слонялся по дорожкам, и не знал чем себя занять. Вдруг он увидел свою молодую тётю, Марину, которая несла в их домик ведро с водой. Подбежав поближе, он потребовал от неё остановится, потому что он хочет попить из ведра. Услышав в ответ — «Вот сейчас домой придём, и я налью тебе воды в стакан» — Виталик продолжил настаивать на том, чтобы запустить свои губы в ведро прямо здесь, а получив окончательный отказ, отреагировал в своей обычной манере — плюнул в ведро, и гадко засмеялся.
Марине пришлось ещё раз сходить за водой, и ещё раз выстоять длинную очередь, потому что кран на целую базу отдыха был всего один. Вернувшись через полчаса с новым ведром, девушка на Виталика пожаловалась. Мама и бабушка его поругали, и пригрозили как следует наказать. Конечно же Марине этого показалось до обидного мало, и она очень расстроилась оттого, что маленький мерзавец так легко отделался. Девушка просто не знала, что карающий меч уже занесён, и до справедливого возмездия остаётся чуть больше часа.
После обеда Виталик громогласно объявил, что он хочет какать, и попросил дать ему для этого дела газету. Мама предложила ему половинку «Советского спорта», но он возразил, что половинки будет мало, и начал канючить, выпрашивая ещё. Катерина, занятая мытьём посуды, ответила ему довольно резко — «Иди уже, хватит!». И тут Виталик совершил большую ошибку — решил показать характер, упустив из виду то, что бабушка, его главная заступница , куда-то отлучилась по делам. Сделав несколько шагов в направлении туалета, он вдруг остановился, и начал тужиться. Когда мама заметила через окно его недвусмысленную позу, было уже слишком поздно, личинка была отложена прямо в трусы, а Виталик безучастно стоял на дорожке с таким видом, как будто во всём виновата мама.
Вот тут-то терпение Катерины и лопнуло! Сложилось сразу всё — и плевок в ведро, и надоевшее мытьё посуды в этом чёртовом тазике — она затащила сына в домик, наградила его парочкой увесистых затрещин, и сняв с него трусы, поставила на колени посреди комнаты. Затем прямо перед ним на тумбочку она положила загаженные трусы со словами — «Вот! Пусть они тут тебе воняют!»
В ответ Виталик разразился громким плачем. Но бабушки рядом не было, а мама и Марина смотрели на него глазами, в которых не было ни капли жалости. И что ещё обиднее, в глазах Марины виднелось ещё и неприкрытое злорадство.
Плакать Виталик умел и любил, он прекрасно знал, что как следует поплакав, можно избежать наказания, или получить какой-нибудь подарок. Так что он принялся рыдать так горько, как только мог. Но в этот раз смягчить сердце матери ему никак не удавалось, он рыдал и рыдал, а прощать его никто не собирался, и вонючие трусы всё так же лежали перед его носом.
Но вот наконец вернулась бабушка. Едва войдя в комнату, Лукерья всплеснула руками — «Ой! Что случилось?! Почему это у вас Виталичек на коленях стоит?» — на что Катерина, не поворачивая головы, ответила — «А потому, что ведёт себя отвратительно! Так что пусть стоит, и ни в коем случае не вздумай его прощать!»
Опальный отрок резко увеличил громкость своих рыданий. Виталик знал, что другой надежды у него нет. Устремив на бабушку жалостливый взор, он густо разметал по щекам сопли и слёзы, и постарался выглядеть несчастным до самой последней крайности. Бабушкино сердце разрывалось на части, вроде как ей строго-настрого запретили его прощать, но он же так жалобно плачет!
Горестно качая головой, и сама чуть не плача, она подошла к коленопреклонённому внуку поближе, и увидела что всё его лицо в соплях. Совершенно не задумываясь, она схватила в руки первую попавшуюся тряпку, наклонилась над ним, и принялась его вытирать. Бабушка была подслеповата, и не поняла, что за тряпка попалась ей в руки, да и сам страдалец, чьи глаза были полны слёз, тоже поначалу этого не понял. Но глаза глазами, а обоняние у Виталика было в полном порядке, и очень скоро он понял, какой именно тряпкой бабушка вытирает его лицо. Он попытался было подняться с колен, но бабушка ласково уговаривала его не вставать, и прижав другой рукой, продолжала елозить тряпкой, как бы он ни брыкался.
В этот момент он уже не плакал, нет! Он ревел белугой, и вырывался изо всех сил. Но Виталик был маленький, а бабушка была большая, тем более стоя на коленях вырываться было очень трудно, а добрая бабушка держала крепко, да к тому же ещё и настойчиво предлагала в ту же тряпку высморкаться.
Прошло немало времени, пока бабушка наконец отвлеклась от борьбы с внуком, и обратила внимание на то, что Катя и Марина от смеха уже просто сползли на пол, и как рыбы хватают ртами воздух, не в силах произнести ни слова.
Так что к тому моменту, когда трусы были убраны от лица Виталика, он выглядел в точности как варёный рак — глаза выпучены, весь красный, и немного в укропе. От злости и обиды он уже просто рычал, и даже забыл, по какому поводу он плакал. Затем последовало новое унижение — ему пришлось ждать, пока мама восстановит способность членораздельно говорить, и наконец-то объяснит бабушке в чём дело. Только после этого его наконец повели умываться.
Вот что ни говори, а иногда в этой жизни всё так хорошо сложится, что ни добавить, ни убавить.

Tags: непридуманное

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *