«Что за прелесть чертовская его небесная душа!..»
А. С. Пушкин
Бывают комнаты, которые передают характер владельца, похожи на него. О спальне в доме поэта Василия Андреевича Жуковского этого, пожалуй, не скажешь: комната для своего времени обычная. Почему же мы начинаем с нее рассказ?
Обратите внимание, сколько портретов на стенах!
Люди первой половины XIX века любили окружать себя портретами близких. Фотографии изобретено еще не было. И портреты тех, кого хотелось видеть часто, всегда, заказывались художникам. Благословенный, как выяснилось, обычай! Благодаря ему мы в лицо знаем не только Державина, Жуковского, Пушкина, но и всех, кто был рядом с ними.
К счастью для нас, образованные люди той эпохи умели рисовать. Вы, наверное, видели рисунки Пушкина. Его энергичное, скорое перо, мгновенно схватывающее сходство, запечатлело друзей, знакомых, фигурки литературных героев, самый ход его мыслей: вот тут он остановился, задумался – и мы знаем, о чем. Сохранились и рисунки Жуковского. Рисунки эти драгоценны, потому что жизнь поэта рассказывается в них как бы его собственными словами.
Разглядывая рисунки, сравнивая между собой портреты Жуковского, написанные его современниками, мы лучше поймем и этот необыкновенный характер и строй его стихов. Перед нами приоткроются «окошечки» в эпоху, в жизнь, совсем на нашу не похожую.
Рисунок первый. Детство
Кто эта женщина? Почему она сидит, так странно скрестив ноги? Это мать Жуковского. Она была турчанкой. Во время русско-турецкой войны убит ее муж, разграблен дом, а сама она, шестнадцатилетняя вдова, привезена из Бендер в село Мишенское. Вместо турецкого имени Сальха получила русское Елизавета Дементьевна. И стала Елизавета Дементьевна домоправительницей в доме помещика Бунина.
Неслышно двигалась она по дому, в присутствии господ не смела сесть, перед сыном робела. Сын ее Василий рос в помещичьих покоях, среди девочек Буниных. Они вместе учились, бегали по парку и дубовой роще, ставили спектакли. Пьесы сочинял двенадцатилетний Василий Жуковский. «Камилл или Освобожденный Рим» называлась его первая пьеса. В длинных белых рубашках, с венками на головах девочки изображали римских сенаторов. Вместо занавеса – простыня, плошками для светильников служили скорлупки от грецких орехов. Забавно, весело!
И все же от детских лет осталось у Жуковского чувство одиночества, привкус несчастья, обделенности теплом. Обдумывая свои детские годы, он запишет в дневнике: «Не имея своего семейства, в котором я бы что-нибудь значил, я видел вокруг себя людей мне коротко знакомых, потому что я был перед ними выращен, но не видал родных мне, принадлежащих по праву, я привык отделять себя от всех, потому что никто не принимал во мне особливого участия, и потому что всякое участие ко мне казалось мне милостию. Я не был оставлен, брошен, имел угол, но не был любим никем…»
И все, что не смогла дать ему семья, подросток стал искать в дружбе.
Еще один очень важный портрет
Перед нами портрет Андрея Тургенева. Вот кто в жизни Жуковского сыграл огромную роль! Не просто друг – старший друг, умный друг, поэт. С братом его Александром Жуковский учится в Московском благородном пансионе. Андрей уже студент. Он самостоятелен в суждениях, у него пылкое сердце, нетерпеливое воображение. Юноши вместе читают Шиллера, делятся мечтами. Но Андрею Тургеневу кажется, что дружба может стать чем-то большим. Это не только встречи, прогулки, споры и признания. Глазами друга меряешь, проверяешь всякую свою мысль и поступок, дружба – честное зеркало. Это Андрею Тургеневу принадлежит идея создания Дружеского литературного общества. «Что соединяет нас всех в одно, – говорится в уставе общества, – это то же, что до сих пор составляло радость и счастье нашей молодости, это дух благий дружества, сердечная привязанность к своему брату, нежное благожелательство к пользам другого…»
1 и 7 апреля – для членов общества дни особые, праздничные, в эти дни они встречаются. А если кто-то из них окажется в разлуке с другими, он должен вспоминать отсутствующих (так позже Пушкин будет праздновать лицейскую годовщину). В 1802 году Андрей Тургенев по службе уезжает в Вену, но и оттуда летят письма. Причем письма пишутся одному и всем, они обходят друзей вкруговую, как чаша на пиру, всех объединяя.
Под влиянием Андрея Тургенева Жуковский начал писать дневник, всматриваться в свой характер, особенно отмечая недостатки. Он обдумывает, как избавиться от медлительности, как говорить правду, не оскорбляя при этом достоинства людей, как побороть зависть.
Жуковский писал дневник, как бы под строгим взглядом друга, в то время как друга уже не было в живых. Андрей Тургенев умер внезапно, нелепо, от простуды, не дожив и до двадцати двух лет. Долгие годы Жуковский горевал, живо чувствовал утрату. Любовь к другу он перенес на его брата Александра. Почти сорок лет делили они радость и горе, дарили друг другу близких людей, всех близких соединяя в один круг, как делал Андрей Тургенев. Замечательный юноша наделил их пламенным и нерушимым чувством дружбы. К друзьям прежде всего обращены стихи Жуковского:
И где же вы? Разрознен круг наш тесный;
Разлучена веселая семья;
Из области младенчества прелестной
Разведены мы в разные края…
Но розно ль мы? Повсюду в поднебесной,
О, верные, далекие друзья,
Прекрасная всех благ земных примета,
Для нас цветет наш милый цвет завета.
(«Цвет завета»)
Если вдуматься, до чего бедна внешними событиями жизнь Жуковского – по пальцам можно пересчитать! (Трудно приходится его биографам.) И сколько в ней движения силы душевной! Если в ровное течение дней и врываются события, они так и остаются незавершенными, размытыми: начало всегда энергично, а концы словно бы потеряны. В самом деле, вот в 1812 году (ему уже двадцать девять лет) он вступает в московское ополчение. В решающий момент Жуковский даже был на Бородинском поле, но полк так и простоял в резерве: взрывы снарядов, бегущие фигурки Жуковский увидит издалека. Воином он так и не стал, его положение в армии точно определяет название стихотворения «Певец во стане русских воинов». Он сочинял бюллетени о боевых операциях. А когда русская армия начала победное наступление, Жуковский заболел и был отправлен домой.
В балладах, которые переводит поэт, происходит столько странных, мрачных и героических событий: дерзкий паж бросается за кубком в пучину морскую («Кубок»), рыцарь Делорж входит в клетку с разъяренными львами и тиграми («Перчатка»); жадного, злого епископа Гаттона, не пожелавшего поделиться с голодными хлебом, раздирают крысы («Суд божий над епископом»); любовь к Франции поднимает императора Наполеона из гроба, и он устраивает своим войскам смотр («Ночной смотр»).
Как послушно передает гибкий стих поэта движение. Прочтите вслух строчку: «Кто скачет, кто мчится под хладною мглой» – и вы услышите стук копыт, что ни слово – удар, увидите, крупно, как в кино, ноги скачущего коня. Странная особенность стихов Жуковского заключается в том, что при подвижности ритма герои баллад застыли, застигнутые на месте одним переживанием, одним состоянием, как скульптурные изваяния. Навсегда замерла перед зеркалом Светлана: «Подпершися локотком, чуть Светлана дышит» («Светлана»), в страхе прижались друг к другу отец и сын в балладе «Лесной царь». И царская дочь Минвана, которая любит молодого певца, но не может стать его женой, всю жизнь будет ждать его под деревом свидания («Эолова арфа»). Неподвижная, застывшая фигурка, полная тихой скорби. Они замерли словно бы под тяжестью сильного, я бы сказала, монолитного переживания: если уж любовь, так и смерть над ней не властна; если героя толкает на поступок достоинство – достоинство это самой высокой, золотой пробы, и жадность поэт изображает не обычную – сверхъестественную, злодейскую. В балладах (как и в жизни Жуковского) главным становятся не события, они в названии пересказаны, а чувства, состояния его героев.
История «Эоловой арфы», история бедного певца, отправленного в вечное изгнание деспотичным царем, – история любви Василия Андреевича Жуковского. В балладе есть слова, которые часто выводил он в письмах, мечтая о будущем: «веселое вместе».
Но почему так грустно, так несчастливо обрываются все истории Жуковского, почему не сбываются?
Рассказ о двух портретах
Вскоре после окончания пансиона он стал воспитателем в родственной семье Протасовых, у него две ученицы – Саша и Маша. С Сашей он дружит, бегает наперегонки, смех ее звучит то в доме, то в парке. Саша проказница. Зазвучит ее смех в ритмах баллады «Светлана», ей посвященной: «Раз в крещенский вечерок девушки гадали»… Саша оставила нам портрет Жуковского тех лет.
А вот другой рисунок, набросанный рукой поэта, – Маша Протасова, сдержанная, поэтичная, молчаливая. Ей семнадцать лет. Жуковский полюбил свою ученицу. Они мечтают о счастье, планируют «веселое вместе». По складу характера они похожи, они и чувствовали себя единой душой, разделенной на две половинки. Они писали один дневник, по очереди передавая его друг другу.
Но мать отказалась выдать Машу Протасову за Жуковского. И долгие годы, до смерти Маши, они продолжали любить друг друга издалека.
История портрета, оцененного в человеческую жизнь
Вот портрет Жуковского, написанный талантливым живописцем Карлом Брюлловым. История его прекрасная и жуткая одновременно.
Разве не жутко представить, что во времена Жуковского, когда поэты писали прекрасные стихи и творили художники, человек мог принадлежать другому человеку. Буквально принадлежать, как вещь. Так принадлежал Тарас Шевченко помещику Энгельгардту. Застав однажды «мальчика» за неположенным занятием: он срисовывал портреты в гостиной – Энгельгардт приказал выпороть его на конюшне. Но потом, подумав, что в имении свой портретист пригодится, отправил его в учение к «комнатному живописцу» Ширяеву. В Летнем саду, где Тарас копировал статуи, его заметили петербургские художники и решили выкупить способного юношу. Энгельгардт заломил цену по тем временам огромную: две с половиной тысячи рублей. Таких денег не было ни у художников, ни у Жуковского, который принял участие в судьбе юноши.
Тарас был в отчаянии. От потрясения он заболел. И тут к нему пришли с известием, что с сегодняшнего дня он, Тарас Шевченко, вольный человек. Деньги были выручены за тот самый портрет, с которого начался рассказ. Брюллов написал портрет Жуковского, портрет разыграли в лотерею, и Тараса Шевченко выкупили. Вот какой это дорогой портрет: он спас человека.
Своих четырех крепостных Жуковский отпустил на волю еще в 1820 году. Он был человеком деятельной доброты. Он не умел оставаться равнодушным, пройти мимо чужой беды. Для него просто не существовало понятия «чужая беда». Беда – значит, необходима помощь.
Своим положением при дворе (он был воспитателем наследника) Жуковский пользовался, чтобы помогать людям: снова и снова просил он царя о смягчении участи декабристов; Герцену было невмоготу в захолустной Вятке, куда его сослали, и Жуковский добился, чтобы Герцена перевели во Владимир. Столько раз приходилось ему сопровождать просьбы словами: «Я за него поручиться могу!» Пока Николай I не прикрикнул на воспитателя сына: «А кто мне за тебя поручится!» И всю ночь Жуковский писал царю письмо: «…я защищаю тех, кто вами осужден или обвинен перед вами… Разве вы не можете ошибаться? Разве правосудие (особливо у нас) безошибочно?.. И разве могу, не утратив собственного к вам уважения и вашего, жертвовать связями целой моей жизни».
«Его стихов пленительная сладость…»
Портрет художника Кипренского воспроизводят почти во всех сборниках поэта. Художник хотел передать и подвижные, живые черты мечтательного юноши и душу поэзии, загадочную, таинственную, романтичную. Она любит развалины замков, туманы и тайны. Мы, сегодняшние люди, чувствуем поэта несколько иначе. Почему дошел до нас тихий (слово «тихий» – любимое) голос Жуковского?
Чтобы понять это, вспомним еще раз Державина, который свалился на русскую поэзию грохочущим водопадом. Землю и государство Державин видит как бы сверху, в блеске нестерпимом. Стихиями, молниями, ветрами, войнами, явлениями монархов и похоронами героев он распоряжается, как бог и как ребенок. Державину мало сказать о водопаде: «далече рев в лесу гремит». К реву он добавит «стук млатов», «визг пил и стон мехов подъемных». Он замешает в этот адский оркестр громы, озорно и театрально эхом прокатится «о строке: «Грохочет эхо по горам, как гром, гремящий по громам» («Водопад»).
А сверкание в его стихах такое, что глазам больно от злата-серебра. «Какое зрелище очам!» – воскликнет он восхищенно. Мир для него – прекрасное театральное зрелище, радость и механизм которого он живописует в стихах.
Жуковский открыл мир в душе человека, мир ничуть не менее грандиозный. Потому что в человеческих чувствах и мыслях отражаются и земля, и небо, и люди, и государства. Сам он жил «жизнью души» и вдохнул ее в поэзию.
Вот чем близки нам его стихи: в них и сегодня жива деятельная «небесная» душа Жуковского – его доброта, верность любви и дружбе, отвращение ко всякому злу, детское непонимание самого механизма зла.
«Тихий» голос, конечно, больше подходит к Жуковскому. Он вслушивается в неуловимое, улавливает мгновенное, даже в стихах о природе поэт пытается остановить падение листка или летучий его блеск:
Лишь сорван ветерка минутным дуновеньем
На сумраке листок трепещущий блестит,
Смущая тишину паденьем…
Самый лад, строй стихов перестраивается. Державин запечатлел мощь и державную твердость русской речи – рычащие, скрежещущие звуки согласных. В мелодичных стихах Жуковского русский язык запел, зазвенел. Поэт дунул в гласные, как музыкант в дырочку флейты – и такая полилась мелодия! Пушкин считал его своим учителем. Это Пушкин писал о Жуковском:
Его стихов пленительная сладость
Пройдет веков завистливую даль.
И, внемля им, вздохнет о славе младость,
Утешится безмолвная печаль,
И резвая задумается радость.