В преддверии празднования 75-летия Победы, ставшего сейчас главной темой кремлевской пропаганды, Сталина все чаще изображают заступником Русской православной церкви. Мифы о вожде, в особенности о его обращении к вере в годы Второй мировой войны («Сталин спускался в кремлевские соборы и там молился») и его «православных» полководцах, хорошо вписываются в путинскую консервативную идеологию. The Insider попросил историка Сергея Фирсова рассказать об основных легендах и объяснить, зачем Сталин на самом деле «возрождал» церковь.

Религиозная память, как и коллективная, обычно не столько хранит, сколько «реконструирует» прошлое, дополняя установленные и определенные наукой факты устной традицией, развивающейся независимо от правды о прошлом. Современная «сказка», связанная с жизнью Русской церкви в 1941–1945 гг., вовсе не есть отрицание «правды истории» как таковой, она часто сознательно привязывается к реальности, соединяя ее с «благочестивым вымыслом». И эта картина для неискушенного читателя представляется вполне достоверной.

Мифы о «православном Сталине»

Яркий пример такого мифотворчества — книга секретаря ЦК КПРФ и депутата Государственной Думы двух последних созывов Павла Дорохина «Сталин и Церковь глазами современников: патриархов, святых, священников», вышедшая в 2012 году. На ее страницах, по словам автора, «искренне и беспристрастно показана логика преображения Сталина».

Дорохин пытается показать Сталина «спасителем» Русской Православной церкви, в годы Великой Отечественной войны не только окончательно покончившим с репрессивной антирелигиозной политикой советского государства, но и возродившим ее прежнее величие. Среди представленных документов есть «выписки» из протоколов заседания Политбюро ЦК ВКП (б) от 12 сентября 1933 года и от 11 ноября 1939 года, подписанные Сталиным. Из них следует: пересмотр антирелигиозной политики начался еще до того, как Гитлер напал на СССР. Согласно первой «выписке», органы советской власти и милиции должны были принимать меры по охране памятников архитектуры древнерусского зодчества; согласно второй – признавалось нецелесообразным применять практику органов НКВД в части арестов служителей РПЦ и преследования верующих, а также отменялось указание Ленина от 1 мая 1919 года за № 13666-2 «О борьбе с попами и религией».

Ссылок на архивные данные в книге не приводилось. И неудивительно: ни таких документов, ни пресловутого «указания» Ленина исследователям обнаружить не удалось. Однако такие фальшивки живучи и помогают современным апологетам утверждать: «духовное преображение» Сталина случилось до того, как Гитлер напали на СССР, а, следовательно, не война заставила «вождя и учителя» пересмотреть политику государственного атеизма. Сталин показан искренним радетелем русского православия, при котором — за десять последних лет его жизни — было открыто 22 тысячи приходов (то есть немногим меньше, чем за последние постсоветские годы).

Фальшивки помогают современным апологетам утверждать, что «духовное преображение» Сталина случилось до того, как Гитлер напал на СССР

Однако реальные цифры совсем другие. К 1939 году на территории СССР у Русской церкви было менее 300 приходов и ни одного монастыря. Около 14,5 тысяч церквей и 104 монастыря она получила за счет территорий, присоединенных в 1939–1940 годах, и территорий, освобожденных от немецкой оккупации в ходе войны (тогда вновь были открыты тысячи приходов, и немедленно закрыть их не было возможности). Кроме того, вскоре после войны под юрисдикцию РПЦ перешли и униатские приходы Западной Украины. С 1948-го по 1953-й годы было закрыто примерно столько же храмов, сколько было открыто в 1943–1947 годах (ко времени смерти Сталина оставалось 13,5 тысяч действующих храмов и 60 монастырей).

Но сторонников сталинского «преображения» более привлекают сказки, предания и мифы, якобы свидетельствовавшие о «церковном ренессансе», пик которого пришелся на суровые годы Великой Отечественной войны. Одна из наиболее «красочных» сказок посвящена тому, как в октябре 1941 года Сталин приезжал к Царицыно к блаженной Матроне Московской. Та ему, по легенде, заявила: «Красный петух победит. Победа будет за тобой. Из начальства один ты не выедешь из Москвы». Она же, якобы, «предсказала» насильственную смерть вождя от рук ближайших соратников. То есть получается, Сталин не только «новый Константин», преодолевший «коммунистическое язычество» и положивший предел богоборчеству, но и «великомученик», павший от рук собственных «злобесных» соратников! Чем не кандидат в святые?

Еще один миф, передаваемый со слов «очевидцев»: 23 ноября (старого стиля, то есть 10 ноября по григорианскому календарю) князь Даниил Московский сам явился Сталину и повелел не трогать его мощи («Я хозяин Москвы, не трогайте меня, а то вам плохо будет»). Это утверждение основывается на рассказе архимандрита Иеремии (Лебедева), казначея патриарха Алексия (Симанского), сообщившего о сталинском видении монахине Сергии (Клименко). Если поверить этому рассказу, то можно предположить: архимандриту мог сообщить о чудесном видении патриарх Алексий, а тому, в свою очередь, сам Сталин… Логично? Только не стоит забывать, что с 1930 года мощи князя Даниила покоились в храме Воскресения Словущего в Даниловской слободе за южной стеной, а после закрытия храма в 1933 году и вовсе пропали.

Другое «благочестивое предание» сообщает о том, что зимой 1941 года Сталин призвал в Кремль духовенство для служения молебна о даровании победы, а чудотворная Тихвинская икона Богоматери на самолете была обнесена вокруг Москвы и тем самым спасла столицу. В подобном контексте апологеты сталинского «преображения» воспринимают и легенду, связанную с именем митрополита Гор Ливанских Илии (Карама). Владыка, представитель Антиохийской православной церкви, по легенде, в 1941 году сумел передать в СССР повеление явившейся ему Божьей Матери прекратить гонения на Русскую церковь. Легенда, разумеется, не имеет никакого документального подтверждения — письма не найдены до сих пор.

Между прочим, о своих видениях митрополит Илия стал рассказывать только во время послевоенных посещений России. Эти посещения запомнились русским церковным деятелям — но вовсе не тем, что им пришлось увидеть великого «боговидца». Он воспринимался скорее как классический восточный хитрец, стремившийся получить богатые подарки и традиционную «милостыню» (материальную поддержку).

Однако легенда не считается с правдой истории, она живет самостоятельной жизнью. Так, одна из благочестивых историй повествует о том, как в годы Ленинградской блокады «из Владимирского собора вынесли Казанскую икону Божией Матери и обошли с ней крестным ходом вокруг Ленинграда — город был спасен». Другая — о том, что в 1942 году самолет с Казанской иконой Божьей Матери облетел Сталинград. Этот факт якобы подтвердил в беседе с писателем Юрием Бондаревым маршал Георгий Жуков, всю войну возивший в своей машине образ Казанской иконы Божьей Матери. Современные сказители утверждают и то, что свои религиозные чувства публично проявлял командующий Ленинградским фронтом Леонид Говоров, посещал православные храмы герой Сталинградской битвы Василий Чуйков, а начальник Генерального штаба Борис Шапошников носил финифтевый образ свт. Николая. В пример приводят и маршала Александра Василевского, сына православного священника, денежные переводы которому (разумеется, тайно) посылал лично Сталин. Получается, что религиозно настроенного вождя окружали глубоко верующие соратники-полководцы.

Апологеты Сталина в подтверждение своих слов приводят и маргиналии бывшего обновленческого архиерея, а затем православного епископа Сергия (Ларина). Свои пометки он оставил на полях книги И. К. Сурского «Отец Иоанн Кронштадтский» рядом с пророчеством московского протоиерея Алексия Мечева (1859—1923), в 2000 году прославленного в лике святых: «…Ныне… исполнилось пророчество прозорливого старца о. Алексия Мечева… что, когда придет время, Бог пошлет нужных людей, которые спасут Россию. Бог послал Иосифа Виссарионовича Сталина и его сподвижников, который закрыл… Союз безбожников и казнил его председателя… приказал открыть Православные храмы, учредил Комиссариат Православной Церкви… установил для всех днем отдыха Воскресенье; восстановил Патриаршество в полном блеске и сказал Патриарху… что он желает укрепления Православия…».

Оказывается, знаменитый председатель «Союза воинствующих безбожников» и Антирелигиозной комиссии при ЦК РКП(б) — ЦК ВКП(б) Емельян Ярославский не умер своей смертью в декабре 1943 года, а был «казнен» (правда, какая досада, после этого похоронен на Красной площади у Кремлевской стены). И жизнь Церкви должен был облегчить новый «Комиссариат», а на самом деле Совет по делам РПЦ при Совнаркоме СССР по главе с офицером НКВД Г. Г. Карповым.

На самом деле

В середине июля 1942 года в СССР вышла книга «Правда о религии в России». Ее издание (от имени Московской патриархии), по сути, инициировал сам Сталин. Эта книга стала прологом «нового курса» сталинского правительства в отношении РПЦ. В целом она свидетельствовала: все разговоры о гонении на религию в СССР — чепуха, а на самом деле никакого насилия над верой в государстве рабочих и крестьян не существует, что церковь жива и сильна. В качестве ее основных ее читателей Сталин видел представителей общественности союзных с СССР стран — США и Великобритании. Книгу доставили госсекретарю США Корделлу Хэллу, вице-президенту США Генри Уоллесу и целому ряду других высокопоставленных государственных и политических деятелей Америки.

4 сентября 1943 года Сталин встретился с митрополитами Сергием (Страгородским), Алексием (Симанским) и Николаем (Ярушевичем). А уже 8 сентября в СССР было восстановлено патриаршество. Сегодня эти события часто оцениваются как результат глубокого религиозного «преображения» советского вождя, а вовсе не как вынужденный политический ход, к тому же осуществленный накануне важной Тегеранской конференции, где 28 ноября 1943 года впервые встретились Сталин, Франклин Рузвельт и Уинстон Черчилль. Для Рузвельта, человека искренне и глубоко верующего, было исключительно важно, что в СССР избран патриарх и что он открыто поддерживает власть в деле борьбы с фашизмом и призывает к этому всех верующих.

Следующий «крупный шаг» навстречу церкви Сталин сделал уже накануне Крымской (Ялтинской) конференции, состоявшейся 4–11 февраля 1945 года. А буквально перед этим — с 31 января по 4 февраля — в Москве при активной поддержке правительства состоялся Поместный Собор Русской православной церкви, избравший патриархом Московским и всея Руси Ленинградского митрополита Алексия (Симанского). В качестве почетных гостей на Собор, проведенный впервые с 1917–1918 годов, были приглашены патриархи: Александрийский Христофор II, Антиохийский Александр III, Грузинский Каллистрат, а также представители Константинопольской, Иерусалимской, Сербской и Румынской церквей. Таким образом советская власть демонстрировала всему миру: РПЦ свободно живет в Советском Союзе, имеет возможность приглашать и достойно принимать предстоятелей и представителей братских православных Церквей. Это был важный для Сталина внешнеполитический ход.

В 1945 году действительно казалось, что Сталин «изжил» и уничтожил наиболее резкие формы государственного атеизма. Но уже в 1948 году Священный Синод под давлением Совета по делам РПЦ запретил крестные ходы из села в село, разъезды архиереев по епархии в период посевной и уборочной и молебны на полях. И это было только началом новой антицерковной кампании.

Многие уступки церкви, на которые Сталин пошел во время войны, носили исключительно прагматический характер. Очевидно, что он был человеком расчетливым, великим политическим комбинатором, умевшим ради достижения поставленной цели использовать все возможные силы и средства. И использование церкви в борьбе против нацизма вовсе не свидетельствует о его «обращении» к вере.

Как Сталин использовал Церковь для победы в войне

Игорь Курляндский,
научный сотрудник Центра истории религии и Церкви Института российской истории РАН, член ВИО

Сталинская «оттепель» в отношении православной церкви, начатая во время Великой Отечественной войны, была лишь тактическим маневром в сложное для страны время. Умеренная легализация быстро сменилась новым витком репрессий

К числу тактических сталинских поворотов относится наступивший после террора 1930-х годов так называемый новый курс в церковно-государственных отношениях. Он возник в 1941 году, вскоре после начала войны, и активно проводился после знаменитой встречи Иосифа Сталина в Кремле с тремя митрополитами в ночь на 5 сентября 1943 года. В ответ на патриотическую позицию верующих правительство пошло на частичную легализацию Церкви. Были восстановлено Патриаршество, Синод, разрешены архиерейские соборы, а затем и Поместный собор, учреждены епархии и открыты многие приходы и церкви, разрешены монастыри, свечные заводы, церкви были возвращены мощи некоторых почитаемых святых. Многие выжившие церковнослужители были возвращены из лагерей и тюрем. Назначались епископы, рукополагались священники. Многие церковные общины, загнанные ранее гонениями в подполье, теперь легализовывались. Важным было и предоставление религиозным организациям права «ограниченного юридического лица». Было открыто несколько духовных учебных заведений (РПЦ спустя много лет снова получила возможность легально готовить свои «кадры»), было разрешено издавать богослужебную литературу и единственный церковный журнал. Существенно уменьшились гонения на верующих. С начала войны была прекращена антирелигиозная пропаганда.

Избрание «нового курса» было вызвано не сентиментальной расположенностью вождя к религии, а сугубо прагматическими расчетами. Учитывалась активная патриотическая позиция РПЦ: церковные проповеди воодушевляли население, среди верующих собирались иногда немалые средства в фонд обороны. Этот духовный «рычаг» было бы глупо не использовать в экстремальной ситуации войны. У Сталина были также планы внешнеполитического использования церкви — религиозные деятели могли быть искусными проводниками советского влияния в мире, особенно в Европе. Правильным считалось и пойти навстречу союзникам, требовавшим от СССР терпимости в отношении религии. Шла и борьба за влияние на религиозные организации на оккупированных территориях. Гитлеровцы часто не препятствовали шедшему «снизу» церковному возрождению. Надо было шире привлекать на свою сторону население освобождаемых областей, показывать ему, что советские — больше не гонители религии.

Казалось, Церковь совершенно ожила после нескончаемой полосы стеснений и репрессий и может теперь развернуть свою деятельность. Однако этот сталинский «либерализм» имел свои жестко очерченные границы. Так, наибольший прирост давали церкви, открытые на оккупированных территориях, что было позволено в тактических целях германским командованием. Советские люди открыли в оккупации тысячи храмов, массово закрывать которые снова было пока нецелесообразно. Постановлениями о порядке открытия церквей 1944–1945 годов была создана система, при которой процесс церковного возрождения становился весьма затруднительным: «сито» местных властей всячески сдерживало инициативы верующих. Масса разных условий не позволяла открывать церкви. По докладной Сталину Совета по делам РПЦ, в 1944–1947 годах разрешено было открыть всего 1270 церквей, по которым было 4576 ходатайств верующих (22,7% от общего числа ходатайств). Отклонено оказалось 15 567 ходатайств (76,3%) на 4418 церквей.

Похожая ситуация возникла и с монастырями. Почти все открытые в ходе «нового курса» обители находились на ранее оккупированных территориях. Исключение составила только Троице-Сергиева лавра. Советская власть при Сталине так и не дала церкви ни типографии, ни земли, ни значительной собственности, ни полноценного юридического статуса. Инициативы патриарха Алексия, связанные с расширением прав и влияния РПЦ, игнорировались. Разрешенная сеть духовных учебных заведений для масштабов страны была мизерной и совершенно недостаточной для воспроизводства священников, учились там считаные единицы. Многие отсеивались. Патриарх жаловался, что священнические вакансии приходилось занимать малограмотными, случайными и сомнительного поведения людьми. Не была разрешена РПЦ миссионерская деятельность, а благотворительная прекратилась с окончанием войны, когда отпала необходимость помощи фронту. Власть с помощью органов госбезопасности и партаппарата зорко следила, чтобы «церковники» не влияли на образование и воспитание подрастающей молодежи, не проникали в школы и клубы, не «отравляли» сознание советских работников, коммунистов и комсомольцев. Церковнослужители и миряне в рамках сталинского «нового курса» были опутаны многими стеснениями и ограничениями. Они продолжали находиться под подозрением властей как ненадежные элементы, жили под прицелом карательных органов.

Вопреки ожиданиям Сталин не прекратил политику «нового курса» и после достижения победы над врагом. Использование церкви занимало важное место в амбициозных внешнеполитических планах вождя в 1945–1948 годах. Поддержанный чиновниками, он хотел созвать в Москве новый Вселенский собор, который мог бы провозгласить Московскую патриархию центром мирового православия, что было важно для расширения влияния сталинского СССР. Однако план потерпел неудачу в силу отказа некоторых православных патриархов его поддержать. После этого фиаско Сталин к церкви заметно охладел. И последовали наказания: с 1948 года до самой смерти вождя власть больше не разрешила открыть ни одной православной церкви в СССР, как и ни одного молитвенного дома других конфессий. Храмы продолжали в больших количествах закрывать. К 1949 году из занятых в годы оккупации под церкви и молитвенные дома 1701 здания было изъято 1150 (67,6%). В 1950 году по сравнению с предшествующим годом количество православных храмов в СССР уменьшилось на 410 единиц, в 1951 году — еще на 177. Усилились репрессии священнослужителей по сфабрикованным обвинениям в «антисоветской деятельности». Историк М.В. Шкаровский пишет: «Если в 1948 году органы государственной безопасности арестовали по религиозным делам 3296 человек, в том числе 357 служителей культа, то в 1949 году — соответственно 6456 и 571, в 1950 году — 6072 и 455, в 1951 году — 5477 и 273, а в 1952 и 1953 годах — еще 5187, в том числе 130 служителей культа (подавляющее большинство из них составляли православные верующие)». Были проведены иные «ограничительные мероприятия» в отношении РПЦ. Запрещались совершение треб на дому, крестные ходы из села в село, молебны на полях, продажа предметов культа вне храмов и т.д. Пресекалась любая деятельность Церкви за церковной оградой.

Изложенные выше факты говорят о том, что Сталин после войны повел себя с верующими по обычному для него вероломному сценарию. Обещанная на встрече с иерархами жизнь Церкви без препятствий не была реализована. Сталин поставил разрешенные им структуры под жесткий пресс тоталитарного государства. Умышленно лишенные обратной связи с обществом, они находились в тисках своеобразного «гетто». Как заметил священник Александр Борисов, «Сталин отвел церкви скромную роль исторического заповедника, поддерживающего патриотические чувства, и одновременно безопасной для его режима тихой гавани для пенсионеров». Поэтому и говорить о «церковном возрождении» в сталинские годы нет достаточных оснований. «Новый курс» не рассматривался и Сталиным как постоянная в перспективе политика. Советское коммунистическое государство оставалось атеистическим и не собиралось в будущем отказываться от нового антирелигиозного наступления, а сталинская «оттепель» была именно конъюнктурным тактическим поворотом. И наступившие после хрущевские гонения стали закономерным развитием событий.

О том, что так бывает, я впервые узнал в конце 1990-х годов, когда вышел в интернет, а точнее, в ныне забытую социальную сеть ФИДО и стал общаться с православными братьями по вере. Часть из них, пусть небольшая, но зато очень мотивированная, называла себя «православными сталинистами». Нет, речь не шла, как у Проханова, о причудливой амальгаме, в которой настоящий, сочный сталинизм украшался сверху еще и православным крестиком. Тут был изящный конструкт: период правления Сталина был для православных своего рода образцом, к которому надлежало стремиться. Тогда никто не мог предвидеть, насколько востребованной окажется эта идеология. Или они-то как раз ее предвидели?

Чьи будете?

Сначала «православные сталинисты» казались мне вопиющим противоречием в терминах, чем-то вроде «вегетарианских мясников» или «монашествующих порноактеров». Но надо признать, что их логика была на свой лад стройна. Российская история XX века понималась ими примерно так: евреи и большевики развалили великую империю, но их, в свою очередь, уничтожил Сталин и вернул стране имперский блеск, пусть и под иным знаменем. Кроме того, он восстановил церковные структуры и дал им «охранную грамоту», которую затем отнял Хрущев. И к тому же при Сталине утверждались традиционные нравственные ценности.

При этом они не отрицали, что при Сталине в лагерях сгинуло множество людей, в том числе и православных, хотя обычно говорили, что цифры сильно завышены. Да и те жертвы списывались на тяжелые обстоятельства, суровую необходимость, перегибы на местах и т.д. Попытка заговорить о «слезинке ребенка» просто не воспринималась ими всерьез.

Однако никак нельзя сказать, чтобы это были люди из прошлого: пенсионеры, застрявшие в детских воспоминаниях. Нет, это были молодые ребята с амбициями, вполне встроенные в новую капиталистическую жизнь: кто-то стал настоятелем подмосковного прихода, кто-то – экспертом по определению подлинности мощей святых. И самое интересное, что они говорили о себе как о постмодернистах: дескать, всякие формальные противоречия не преодолеваются, они просто снимаются по принципу «так я это вижу». Любовь к православному богослужению, например, без малейших проблем может у них сочетаться с любовью к сталинской пропаганде, разумеется, за вычетом атеизма.

Это было не только описание истории, но и программа на будущее: жесткое авторитарное и самодостаточное государство с православной идеологией вместо коммунистической. И надо признать, что сегодня эта идея звучит все отчетливее в выступлениях тех, кто говорит от имени РПЦ. Можно вспомнить открытие православно-исторической выставки в Манеже, где в равной мере были представлены и репрессии, и великие достижения, причем, как специально подчеркнул патриарх, одно не отменяет другого.

Разумеется, можно было услышать – по крайней мере до недавнего времени – и иные оценки сталинского наследия, прежде всего из уст митрополита Волоколамского Илариона, который обычно воспринимается как главный интеллектуал РПЦ. Но если в 2009 году он открыто и однозначно называл Сталина «чудовищем, духовным уродом», то в 2015-м тональность его рассуждений заметно изменилась: с одной стороны, конечно, были репрессии, с другой – исторические заслуги «тех, кто со стороны нашего государства вел войну, чтобы мы победили, а не проиграли».

И сегодня уже никого не удивляет, что митрополит Иларион, считавшийся некогда самым либеральным в окружении патриарха, призывает «отказаться от либеральных штампов» в пользу слияния церкви с государством.

А для симметрии – мнение образцового консерватора, отца Всеволода Чаплина: «Да, Сталин укреплял государство, восстанавливал его внешнюю мощь, но не смог отказаться от безбожной идеологии и большевистской социальной механики, которая и привела в конечном итоге Союз к гибели. Сталинский ум и эффективность в вопросах государственной политики и управления вовсе не дают оснований считать его христианином». Тут акценты расставлены несколько иначе, но перед нами пример того же «сбалансированного» подхода: репрессии, но и достижения. Выводы на будущее ясны: репрессии не должны быть массовыми, а идеология должна быть не атеистической, а православной.

Риторическая причина

Что же это, новый мейнстрим, консенсус либералов и консерваторов? И да и нет. Нет, потому что большинство простых верующих и иерархов, по моему мнению, не придают большого значения всему этому православному сталинизму, а многие (как, по-видимому, тот же митрополит Иларион) достаточно хорошо видят его несовместимость с основами христианства, хотя по тем или иным причинам предпочитают не говорить об этом вслух.

А вот что не решаются говорить – это причина сказать «да, мейнстрим». Дрейф публичного разговора РПЦ в сторону православного сталинизма вполне ощутим в последние годы. И это происходит не по замыслу патриарха или кого-то другого, а в силу некоторых объективных причин. Как принято было говорить при Сталине: лично гражданин Иванов не участвовал в контрреволюционных действиях, но объективно он в силу своего социального происхождения является контрреволюционером.

Почему это выходит так? Назову три причины: риторическую, историческую и организационную.

Риторическую понять проще всего: если начать говорить о чуждых либеральных ценностях и идеологическом противостоянии бездуховному Западу, нужно все же обрести и некоторую собственную систему взглядов, причем не только религиозную, но скорее политическую и социальную. Строить воздушные замки можно до бесконечности, а в реальности у постсоветского человека есть опыт только одной нелиберальной антизападной идеологии – советской. И это с неизбежностью означает, что любые попытки создать иной идеологический конструкт того же рода приводят лишь к возрождению классической советской модели с некоторыми модификациями – например, с восьмиконечным крестом вместо серпа и молота и с триколором вместо красного знамени. Семьдесят с лишним лет – это все-таки не сорок, как в Восточной Европе и Прибалтике, тут произошла смена поколений и необратимая утрата преемственности.

Если бы в церкви существовали независимые дискуссионные площадки и полная свобода высказываний, то, вероятно, мы бы увидели богатую палитру мнений по самым разным социальным и политическим вопросам, и, скорее всего, православный сталинизм занимал бы на ней достаточно скромное место. Но уже в апреле 2012 года патриарх публично назвал несогласных с ним священников «предателями в рясах», и лейтмотив любой публичной речевой активности с тех пор сводится к призывам сплотить ряды и встать на защиту.

А что, собственно, защищать? Бога и Церковь как Тело Христово? Мы сами прибегаем к ним в поисках спасения. Церковные святыни, которые подвергаются поруганию (в 2012 гду о них и шла речь)? Но с недавних пор эту задачу решают правоохранительные органы, и весьма эффективно. Или церковь как земной институт? Но ее опять-таки защищает государство.

Значит, главной святыней, на защиту которой предлагается встать в единый строй, оказываются «традиционные ценности», явно выходящие за рамки религиозных догматов и обрядов. Это, если угодно, некий привычный уклад, целенаправленный антимодерн – что в нашем случае, как уже было сказано, означает возвращение к советскому опыту с косметическими поправками.

Жажда реванша

Вторая причина историческая. Православные сталинисты не устают напоминать, что именно Сталин в 1943 году не просто прекратил гонения на церковь в СССР, но фактически возродил ее как земную организацию. Сталин дал все необходимые ресурсы, и дал в избытке, особенно если вспомнить, в каком состоянии находилась в том самом году вся страна. Понятно, что он преследовал свои собственные цели: требовалось возбуждать в народе патриотические чувства, нужно было налаживать отношения с западными союзниками, да и немыслимо было бы советским солдатам закрывать в освобожденных селах и городах церкви, заново открытые при фашистах.

В результате был заключен своеобразный конкордат: церковь помогает государству в решении некоторых задач по воспитанию населения и по созданию положительного имиджа для зарубежных партнеров, а государство гарантирует церкви терпимость в известных пределах и даже некоторое благосостояние. Именно в рамках такой системы были воспитаны иерархи старшего поколения, они в отрочестве застали последнюю волну серьезных гонений на церковь в СССР, инициированную Хрущевым, который обещал показать по телевизору последнего попа. Гонения продолжались до самой его отставки в 1964 году. А в следующем году Володя Гундяев, мальчик из священнической семьи и будущий патриарх, поступил в Ленинградскую духовную семинарию.

Унижения юности не забываются никогда, но дело не только в этом. Вся структура церковного управления после 1943 года была настроена на взаимодействие с тоталитарным государством, и, конечно, перестроить ее было сложно в силу естественного церковного консерватизма. Да и не особенно хотелось перестраивать. Все послевоенные годы те, кто управлял РПЦ, мечтали не столько о новой модели церковно-государственных отношений, сколько о государстве, которое наконец-то откажется от атеизма и примет православие, как сделал некогда император Константин. Все то же самое, только теперь в нашу пользу.

«Подождите, мы еще доживем до того времени, когда заседания Политбюро будут начинать с пения молитвы «Царю Небесный”» – такую фразу, как сообщает архимандрит Августин (Никитин), однажды произнес в кругу своих сотрапезников митрополит Никодим (Ротов), в 60-е и ранние 70-е – председатель Отдела внешних церковных сношений. Будущий патриарх Кирилл был его учеником, секретарем и затем преемником. Пожалуй, можно считать эти слова пророческими.

Традиционный авторитарный уклад

Итак, третья причина – организационная – вытекает из второй. Церковные структуры (опять-таки не будем их смешивать с мистической реальностью Тела Христова!) выстроены все по тем же образцам, которые восходят то ли к сталинским, то ли к феодальным временам. Это очень жесткая вертикаль власти, скрепленная безусловными сверхценностями. Неподчинение священника епископу обычно трактуется как измена данной единожды присяге, и о трудовом кодексе тут можно забыть: делай то, что говорит начальство, или уходи. Стоит ли удивляться, что система, выстроенная на жестком авторитаризме с уклоном в тоталитаризм, склоняется к другой подобной системе вне зависимости от предпочтений отдельных личностей?

Но тут нужно сделать одну очень важную оговорку: этот стиль вполне постмодернистский. От настоящего сталинизма не убежишь, он тотален – а в церковных структурах вертикаль заканчивается на уровне рядового духовенства. Да, оно связано со своим церковным начальством, но вот прихожане уже выбирают совершенно свободно, куда и как часто ходить и что вообще делать. На уровне приходов жесткая вертикаль сменяется жесткой рыночной конкуренцией.

В этом залог прочности этой системы: она удобна начальству, поскольку оставляет в его руках все рычаги управления, и она удобна большинству, потому что ничего от него не требует. В худшем положении оказываются средние, то есть рядовые священнослужители, но и для них много отдушин. Они связаны безусловным подчинением в том, что касается внутрицерковной жизни, зато никто обычно не мешает им заниматься, к примеру, творчеством или бизнесом или семейной жизнью.

Православный сталинизм показался мне в конце девяностых постмодернистским интеллектуальным пижонством. Сегодня все вроде бы изменилось. Все, кроме постмодернизма. Это по-прежнему выстраивание собственной параллельной реальности.

Неизбежность

Обязательно ли православная церковная жизнь должна сочетаться с ностальгией по идеализированному сталинизму? Если посмотреть на опыт православных, в том числе и русских, живущих в Западной Европе и Северной Америке, ответ станет очевиден: нет. Приходы живут достаточно автономно и по иным принципам, причем безотносительно к тому, насколько данный приход «консервативен» или «либерален» по отношению к вопросам внутрицерковной жизни: календарь, постная практика, язык богослужения и т.д. Просто в обществе, основанном на иных принципах, и в государстве, которому совершенно не нужна никакая поддержка со стороны православных идеологов и морализаторов, места для православного сталинизма не остается.

Церковь – часть общества и болеет теми же болезнями, что и общество в целом. Банально, но правда. Хочется видеть, как она ведет остальное общество за собой, и ведет к свету и правде, но история христианства, как, впрочем, и остальных великих учений, изобилует не только ослепительными высотами и катастрофическими провалами, но и ровными, серенькими периодами с температурой «средней по приходу». Похоже, такой период мы сейчас и переживаем.

следующего автора:

• Андрей Десницкий

Сталинская «оттепель» в отношении православной церкви, начатая во время Великой Отечественной войны, была лишь тактическим маневром в сложное для страны время. Умеренная легализация быстро сменилась новым витком репрессий Читать в полной версии

Знание своей истории — это не только вопрос образованности и культуры. Это еще и необходимый фундамент для создания общего будущего людей, живущих в одной стране. РБК совместно с Вольным историческим обществом продолжает цикл публикаций о главных событиях, ставших поворотными в нашей общей истории — истории России.

К числу тактических сталинских поворотов относится наступивший после террора 1930-х годов так называемый новый курс в церковно-государственных отношениях. Он возник в 1941 году, вскоре после начала войны, и активно проводился после знаменитой встречи Иосифа Сталина в Кремле с тремя митрополитами в ночь на 5 сентября 1943 года. В ответ на патриотическую позицию верующих правительство пошло на частичную легализацию церкви. Были восстановлено Патриаршество, Синод, разрешены архиерейские соборы, а затем и Поместный собор, учреждены епархии и открыты многие приходы и церкви, разрешены монастыри, свечные заводы, церкви были возвращены мощи некоторых почитаемых святых. Многие выжившие церковнослужители были возвращены из лагерей и тюрем. Назначались епископы, рукополагались священники. Многие церковные общины, загнанные ранее гонениями в подполье, теперь легализовывались. Важным было и предоставление религиозным организациям права «ограниченного юридического лица». Было открыто несколько духовных учебных заведений (РПЦ спустя много лет снова получила возможность легально готовить свои «кадры»), было разрешено издавать богослужебную литературу и единственный церковный журнал. Существенно уменьшились гонения на верующих. С начала войны была прекращена антирелигиозная пропаганда.

Избрание «нового курса» было вызвано не сентиментальной расположенностью вождя к религии, а сугубо прагматическими расчетами. Учитывалась активная патриотическая позиция РПЦ: церковные проповеди воодушевляли население, среди верующих собирались иногда немалые средства в фонд обороны. Этот духовный «рычаг» было бы глупо не использовать в экстремальной ситуации войны. У Сталина были также планы внешнеполитического использования церкви — религиозные деятели могли быть искусными проводниками советского влияния в мире, особенно в Европе. Правильным считалось и пойти навстречу союзникам, требовавшим от СССР терпимости в отношении религии. Шла и борьба за влияние на религиозные организации на оккупированных территориях. Гитлеровцы часто не препятствовали шедшему «снизу» церковному возрождению. Надо было шире привлекать на свою сторону население освобождаемых областей, показывать ему, что советские — больше не гонители религии.

Казалось, церковь совершенно ожила после нескончаемой полосы стеснений и репрессий и может теперь развернуть свою деятельность. Однако этот сталинский «либерализм» имел свои жестко очерченные границы. Так, наибольший прирост давали церкви, открытые на оккупированных территориях, что было позволено в тактических целях германским командованием. Советские люди открыли в оккупации тысячи храмов, массово закрывать которые снова было пока нецелесообразно. Постановлениями о порядке открытия церквей 1944–1945 годов была создана система, при которой процесс церковного возрождения становился весьма затруднительным: «сито» местных властей всячески сдерживало инициативы верующих. Масса разных условий не позволяла открывать церкви. По докладной Сталину Совета по делам РПЦ, в 1944–1947 годах разрешено было открыть всего 1270 церквей, по которым было 4576 ходатайств верующих (22,7% от общего числа ходатайств). Отклонено оказалось 15 567 ходатайств (76,3%) на 4418 церквей.

Похожая ситуация возникла и с монастырями. Почти все открытые в ходе «нового курса» обители находились на ранее оккупированных территориях. Исключение составила только Троице-Сергиева лавра. Советская власть при Сталине так и не дала церкви ни типографии, ни земли, ни значительной собственности, ни полноценного юридического статуса. Инициативы патриарха Алексия, связанные с расширением прав и влияния РПЦ, игнорировались. Разрешенная сеть духовных учебных заведений для масштабов страны была мизерной и совершенно недостаточной для воспроизводства священников, учились там считаные единицы. Многие отсеивались. Патриарх жаловался, что священнические вакансии приходилось занимать малограмотными, случайными и сомнительного поведения людьми. Не была разрешена РПЦ миссионерская деятельность, а благотворительная прекратилась с окончанием войны, когда отпала необходимость помощи фронту. Власть с помощью органов госбезопасности и партаппарата зорко следила, чтобы «церковники» не влияли на образование и воспитание подрастающей молодежи, не проникали в школы и клубы, не «отравляли» сознание советских работников, коммунистов и комсомольцев. Церковнослужители и миряне в рамках сталинского «нового курса» были опутаны многими стеснениями и ограничениями. Они продолжали находиться под подозрением властей как ненадежные элементы, жили под прицелом карательных органов.

Вопреки ожиданиям Сталин не прекратил политику «нового курса» и после достижения победы над врагом. Использование церкви занимало важное место в амбициозных внешнеполитических планах вождя в 1945–1948 годах. Поддержанный чиновниками, он хотел созвать в Москве новый Вселенский собор, который мог бы провозгласить Московскую патриархию центром мирового православия, что было важно для расширения влияния сталинского СССР. Однако план потерпел неудачу в силу отказа некоторых православных патриархов его поддержать. После этого фиаско Сталин к церкви заметно охладел. И последовали наказания: с 1948 года до самой смерти вождя власть больше не разрешила открыть ни одной православной церкви в СССР, как и ни одного молитвенного дома других конфессий. Храмы продолжали в больших количествах закрывать. К 1949 году из занятых в годы оккупации под церкви и молитвенные дома 1701 здания было изъято 1150 (67,6%). В 1950 году по сравнению с предшествующим годом количество православных храмов в СССР уменьшилось на 410 единиц, в 1951 году — еще на 177. Усилились репрессии священнослужителей по сфабрикованным обвинениям в «антисоветской деятельности». Историк М.В. Шкаровский пишет: «Если в 1948 году органы государственной безопасности арестовали по религиозным делам 3296 человек, в том числе 357 служителей культа, то в 1949 году — соответственно 6456 и 571, в 1950 году — 6072 и 455, в 1951 году — 5477 и 273, а в 1952 и 1953 годах — еще 5187, в том числе 130 служителей культа (подавляющее большинство из них составляли православные верующие)». Были проведены иные «ограничительные мероприятия» в отношении РПЦ. Запрещались совершение треб на дому, крестные ходы из села в село, молебны на полях, продажа предметов культа вне храмов и т.д. Пресекалась любая деятельность церкви за церковной оградой.

Изложенные выше факты говорят о том, что Сталин после войны повел себя с верующими по обычному для него вероломному сценарию. Обещанная на встрече с иерархами жизнь церкви без препятствий не была реализована. Сталин поставил разрешенные им структуры под жесткий пресс тоталитарного государства. Умышленно лишенные обратной связи с обществом, они находились в тисках своеобразного «гетто». Как заметил священник Александр Борисов, «Сталин отвел церкви скромную роль исторического заповедника, поддерживающего патриотические чувства, и одновременно безопасной для его режима тихой гавани для пенсионеров». Поэтому и говорить о «церковном возрождении» в сталинские годы нет достаточных оснований. «Новый курс» не рассматривался и Сталиным как постоянная в перспективе политика. Советское коммунистическое государство оставалось атеистическим и не собиралось в будущем отказываться от нового антирелигиозного наступления, а сталинская «оттепель» была именно конъюнктурным тактическим поворотом. И наступившие после хрущевские гонения стали закономерным развитием событий.

Вольное историческое общество (ВИО) было создано в 2014 году, объединив историков и специалистов социальных и гуманитарных наук, которые считают необходимым противостоять фальсификациям истории последнего времени и готовы бороться за честь профессионального научного сообщества. За год деятельности ВИО многократно выступало с критикой решений властей. Так, оно выступило в поддержку профессора МГИМО Андрея Зубова, уволенного за критику российской внешней политики в отношении Украины. Также был открыто поддержан академик Юрий Пивоваров, обвиненный в халатности в связи с пожаром в ИНИОНе. Критике со стороны ВИО неоднократно подвергались и высказывания министра культуры Владимира Мединского, который выступал за пропаганду мифов советского времени, а также заявил, что историки и архивисты должны заниматься «тем, за что государство им платит деньги, а не осваивать смежные профессии».

Некоторые усмотрели в этом изображении Христа намек на буддийский канон. Фото РИА Новости

Мозаика с изображением Сталина так и не появится в главном храме Вооруженных сил России в подмосковном парке «Патриот». Панно поместят в музее на территории комплекса. Об этом журналистам сообщил глава Экспертного совета РПЦ по церковному искусству, архитектуре и реставрации протоиерей Леонид Калинин.

Министерство обороны объявило о завершении строительства воинского собора 9 Мая, в День Победы. В тот день храм должен был быть освящен, однако из-за пандемии коронавируса обряд отложен на неопределенное время. Минувшей осенью закладной камень культового сооружения освящал патриарх Московский и всея Руси Кирилл в присутствии президента Владимира Путина. Нет сомнений, что и торжественный ритуал в построенном ударными темпами соборе тоже должен совершить глава РПЦ на глазах у высших должностных лиц государства и военачальников. Однако убранство храма вызвало разногласия среди духовенства, и «выносом» Сталина здесь не обойтись.

Новации, которые привнесли в оформление сакрального пространства функционеры оборонного ведомства, стали искушением для верующих. Первым делом всех изумили планы поместить в храме два панно – уже упоминавшуюся композицию с портретом Сталина, а также мозаику с Путиным, где запечатлено присоединение Крыма к России. Вторую волну недоумения вызвали некоторые особенности исполнения традиционных христианских образов. Прежде всего композиция торжествующего Иисуса Христа на апсиде. Многим она напомнила образы Будды Майтрейи, позаимствованные из другой мировой религии. Ну и «вишенкой на торте» оказались многочисленные витражи с орденами времен Великой Отечественной войны, на которых, разумеется, присутствует коммунистическая символика: серп и молот, пятиконечная звезда, красное знамя.

Если крымский сюжет быстро ушел с информационного поля, то споры об уместности портрета вождя атеистического СССР в православном святилище шли вплоть до 16 мая. Патриарх Кирилл, правда, этот вопрос не поднимал. Однако косвенно он затронул тему отношений церкви со сталинским государством 15 мая, накануне объявления Калинина об отказе от мозаики. Речь патриарха была приурочена ко дню памяти патриарха Сергия (Страгородского), с именем которого связано возрождение РПЦ из пепла репрессий в 1943 году. Сергий, сказал нынешний патриарх, «столкнулся с вызовом, с которым не сталкивался ни один глава Русской православной церкви, — он столкнулся лицом к лицу с властью, которая поставила своей целью уничтожение Русской церкви». «Святейший патриарх, конечно, должен был идти на какие-то компромиссы. Но эти компромиссы никогда не простирались на веру, на церковное устройство, то есть на те фундаментальные истины, на которых и зиждется жизнь православной церкви, – заявил также Кирилл. – Ну, а что касается отношений с властью, то, конечно, в тех условиях не было другого пути, чтобы сохранить церковь».

Самый представительный священнослужитель, высказавший свое мнение конкретно о проблеме «сталинистской» мозаики в храме, – председатель Отдела внешних церковных связей митрополит Иларион (Алфеев). «Я думаю, что, конечно же, изображения Сталина в православном храме не должно быть, потому что Сталин был гонителем церкви, на его совести кровь миллионов людей, в том числе новомучеников и исповедников церкви Русской», – сказал митрополит в своей телепередаче на канале «Россия 24». Кроме того, храм – это не то место, где должны изображаться парады. Алфеев признал, что воинский храм служит еще и местом поминовения, поэтому в нем могут быть изображения, связанные с военными действиями. «Но они не должны быть политизированными, они не должны вызывать разделение или разногласия. И, конечно, в храмах не должно быть портретов гонителей церкви», – подчеркнул Алфеев. Видимо, эти слова, прозвучавшие на государственном телеканале, были призваны донести до публики официальную позицию верхушки РПЦ.

Вопрос в том, с кем полемизируют противники реабилитации сталинизма. Ведь Сталину сочувствуют как в военном ведомстве, так и церкви. Митрополит Петрозаводский и Карельский Константин (Горянов) опубликовал на сайте митрополии поздравление с 75-летием Победы, где отметил, что «Сталин, если можно так сказать, объединил красных и белых, людей разных социальных взглядов и национальностей в одном порыве – в деле защиты Отечества». По мнению митрополита, на протяжении войны «происходило духовное преображение» тирана. «Сталин послушал старицу Матрону и остался в Москве, хотя правительство было эвакуировано. Таким образом, если Гитлер и высшие эсэсовцы получали энергетическую подпитку от общения с демоническими силами, то Верховный главнокомандующий и многие из генералитета обращались к Богу, Пресвятой Богородице и православным подвижникам», – убежден митрополит из Карелии, где в последнее время власти активно противодействуют местному «Мемориалу».

Тот самый протоиерей Калинин, который с явной неохотой сообщил о том, что Сталин не попадет в храм, ранее неоднократно обещал не допустить «выноса» вождя из церкви. «Победа никому не интересна, интересно одно – будет Сталин или нет. Будет. Будет! А скажут убрать – пусть убирают, но я таких команд отдавать не буду. Я не имею прав и полномочий вырывать страницы из книги истории… Как историческая фигура Верховный главнокомандующий, генералиссимус Сталин – он все равно останется, кто бы этого хотел или нет. Это история нашей страны, и все маршалы Победы работали под его непосредственным началом», – говорил священнослужитель еще недавно агентству «Интерфакс-религии».

Подобные мнения отражают достаточно популярную в глубинных слоях церковного народа концепцию «православного сталинизма». Вот и в эти майские дни в соцсетях распространялся видеоролик, созданный силами Среднеуральского женского монастыря, где подвизается в качестве духовника известный своими радикальными проповедями схиигумен Сергий (Романов). Группа монахинь, собравшись в лесу, поет «Волховскую застольную», где есть такие слова: «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, выпьем и снова нальем!»

Сторонники концепции «правсталинизма», как оказалось, есть и в Министерстве обороны, которое выступает заказчиком воинского храма. Начальник Главного военно-политического управления Вооруженных сил РФ генерал-полковник Андрей Картаполов в интервью «Комсомольской правде» объяснил появление вождя СССР среди христианских святых так: «Иосиф Виссарионович – это наш Верховный главнокомандующий, председатель Совета народных комиссаров. Он на себе вынес всю тяжесть войны, принимал самые ответственные решения. Да и религию, в общем-то, вернул. Почему мы должны его стыдиться? Из-за того, что какие-то господа из-за бугра велят нам это делать? Мы сами разберемся, кого нам чтить, кого изображать на фресках».

В том же интервью Картаполов предлагает довольно своеобразный «символ веры» патриота. «Воин должен верить – в правоту своего дела, в то, что даже если он погибнет, и для себя, и для всех окружающих он будет героем, – убеждает журналиста главный политрук. – Жизнь каждого человека бесценна, но если ее приходится отдавать, надо это делать ради чего-то очень высокого и важного. Чем является свобода и независимость нашей Родины – матушки-России».

Критики концепции храма в парке «Патриот» обнаружили многочисленные признаки замещения и искажения главного объекта христианской веры, что и отразилось в эстетике сооружения. Как его только не называли! Храмом Марса, языческого бога войны – намекая на очертания собора, напоминающие установку с баллистическими ракетами, и его камуфляжную расцветку, и идею сплав трофейной техники времен войны использовать для создания металлических элементов сооружения. Колкости касались и образа матери-Родины, который нашел отражение в скульптурном изваянии рядом с храмом.

Особые претензии – к изобразительным приемам храмостроителей. Протоиерей Леонид Калинин еще в ноябре 2018 года рассказывал в интервью сетевому журналу «Армейский стандарт» о том, откуда коллектив художников черпает вдохновение: «Многие художественные идеи предложены лично министром обороны Сергеем Шойгу… Как профессионал, как художник по образованию могу сказать, что у него есть чувство вкуса и меры. Он, например, предложил на фоне ночного неба изобразить восходящую фигуру Христа. На высоте примерно 12 м от пола. То есть высоко над всеми. Она будет хорошо видна от входа в храм благодаря направленному освещению. На темной мозаичной вогнутой поверхности апсиды будут изображены звезды, символизирующие звезды небесного и духовного небосклона».

В то время не обратили особого внимания на творческие планы храмостроителей Минобороны. Но когда Христос предстал перед зрителями, многие были шокированы отступлениями от канона, который позволили себе иконописцы. Злые языки сразу начали обсуждать на все лады тот факт, что коллективом художников руководит Даши Намдаков. Обсуждался бэкграунд этого мастера, творчество которого насыщено бурятскими и буддийскими мотивами. Работы Намдакова украшают некоторые дацаны в Бурятии. В частности, он изваял маленького Будду, спящего на спине льва. Приводилось немало сравнений росписи воинского храма с тибетскими, бурятскими и тувинскими танками – священными буддийскими изображениями.

Однако не стоит все сводить к индивидуальному вкусу чиновников Минобороны. В этом синкретизме, сочетающем не только христианскую и советскую символику, но и элементы эстетики из нехристианских культур, можно усмотреть зримое воплощение концепции «духовных скреп». Это выражение означает некий сплав из нравственных и культурных традиций, которыми живет Россия. В одном из своих программных обращений к россиянам Владимир Путин говорил: «В нашем разнообразии – наша красота». Он также пояснял, что духовные ориентиры современной России сформировались по итогам Великой Отечественной войны. В пасхальном обращении 19 апреля с.г. Путин, что удивило многих, предположил, что люди иных религий присоединяются к празднику Воскресения Христа. Он также назвал Пасху торжеством жизни. Как отметили догматически настроенные христианские публицисты, подобное можно было бы сказать и о дне весеннего равноденствия, и о языческом торжестве проведения первой борозды на пашне. Своеобразный «символ веры» президента – патриотизм, служение родине, о чем он сказал 10 мая в передаче «Москва. Кремль. Путин».

При этом происходит все более заметное замещение религиозных ритуалов и обычаев подобными обрядами, имеющими отношение к гражданским формам почитания национальных святынь. Своеобразным аналогом традиции принесения из Иерусалима Благодатного огня на Пасху можно счесть раздачу частиц Вечного огня у Могилы Неизвестного Солдата в разных городах России. В поздравлении с 75-летием Победы Путин сказал: «Наши ветераны сражались за жизнь против смерти». Эти реплики созвучны словам из пасхального Послания, сделанного тремя неделями раньше. День Победы подспудно отождествляется с Пасхой. «Духовное, нравственное значение Дня Победы остается неизменно великим, а наше отношение к нему – священным», – заявил президент.

Вообще кажется странным, что в мемориальном комплексе, посвященном подвигу народов Советского Союза и России, выстроен только православный храм. На Поклонной горе в Москве есть церковь, мечеть, синагога. Обещают построить, но все никак не завершат буддийский храм. Даже если предположить, что мемориал на Поклонной предназначен для общегражданского почитания Победы, а парк «Патриот» – духовно-просветительский центр вооруженных сил, все равно остается противоречие. Российская армия в наши дни – вовсе не «христово воинство», туда набирают молодых людей из разных регионов по призыву. В войсках пусть во многом номинально, но есть не только православное, но и мусульманское, иудейское и буддийское духовенство. Можно лишь предположить, что создатели главного храма вооруженных сил попытались сгладить противоречие между сугубо христианским предназначением собора и задачей создать святилище общероссийской воинской славы. Остался один шаг, чтобы подобный подход был принят Московским патриархатом. Уйдет эпидемия, и к вопросу освящения храма – без Сталина, но все еще с символикой, вызывающей толки, – неизбежно придется вернуться.