Для начала: до 1917 года РПЦ как юридическое лицо не существовала. Соответственно, церковь – имеется в виду как институт – собственности не имела вообще.
Встает, разумеется, вопрос: а кому же принадлежали до революции храмовые здания?
Начнем с понятия «храмоздатель». То есть тот, кто принимает решение о строительстве храма и финансирует его. Исторически тут могло быть множество вариантов. Во-первых, средневековые князья, позже цари и императоры. Про Исакий уже столько всего написали. Московская церковь Василия Блаженного строилась по распоряжению Ивана Грозного. Манифест о построении Храма Христа Спасителя подписал Александр I.
Могла быть выстроена церковь в конкретном городе и «всем миром». Но чаще финансирование осуществлялось даже не на уровне города, а на уровне конкретного квартала (сейчас мы бы сказали «муниципального образования»). И тут уже неважно, один был жертвователь или много – в любом случае храм становился приходским. Например, строительство Елоховского собора в Москве на треть (а это было 200 тысяч рублей середины XIX века) покрыл своим пожертвованием купец Василий Щапов. Он же длительное время был ктитором (управителем, церковным старостой) храма – но отметим, что в практике приходских церквей это была должность выборная.
(фото 1882 года)
Или вот пример Алексиевской церкви в городе Хотьково. Ее построили на средства фарфорового фабриканта Алексея Попова (надпись на обнаруженной закладной доске гласит: «Лета 1848-го года мая в 20-й день заложен Храм сей во имя Святителя и чудотворца Алексия Митрополита Московского в царствование Государя императора Николая Павловича с благословения Митрополита Московского Филарета при храмоздателе Алексее и супруги его Александре и сыне их Дмитрии и его супруги Софии и их чадах, в сельце Горбунове при фарфоровой фабрике».
Какова, как мы видим, роль митрополита? «Благословение». Какова роль местной власти? А вот тут, как и при любом прочем строительстве, властям подавались планы участков и проекты, выдавалось соответствующее разрешение. Между прочим, то же самое происходило и при строительстве помещиками церковных зданий в своих имениях. Вот и такой пример: село Спас-Угол (родина писателя Салтыкова-Щедрина).
Эта церковь была выстроена в конце XVIII столетия «усердием помещицы Надежды Ивановны Салтыковой» – то есть бабушки писателя. И она, хоть и была в данном случае собственницей земли, тоже должна была представлять «наверх» проект и прошение о постройке (сохранились в местном музее М.Е.Салтыкова-Щедрина).
Кто же в дальнейшем распоряжался самим церковным зданием и всей утварью, что в нем находилась? А вот тут все опять-таки зависело от ранга собора и то того кто строил. Исаакиевский собор (перечитайте пост коллеги из Санкт-Петербурга Арсения Веснина) находился в ведении министерства внутренних дел, то есть власти светской. И церковь тогда, между прочим, просила передать ей храм не в собственность, а «в управление» (в чем также было отказано: «истрачено казною свыше двадцати трёх миллионов народных денег и сорок лет труда, а потому и забота о поддержании и сохранении его в должном порядке естественно должна быть в руках правительства…»).
А вот имуществом приходских храмов ведал… представьте, приход. То есть миряне. В лице своих выборных представителей – старосты, казначея и так далее.
Приведу на этот счет свидетельство, которое многим, возможно, покажется неожиданным: протоиерей Всеволод Чаплин (публикация 2010 года, когда он еще возглавлял отдел Московского патриархата по взаимоотношениям церкви и общества): «эта собственность была по преимуществу, за редкими исключениями, собственностью религиозных общин как юридических лиц». Впрочем, это же можно найти и в Своде законов Российской Империи.
Священнослужители именно служили в конкретной церкви, будучи – по просьбе приходских общин – туда назначенными своими епархиями. И в их обязанность входил лишь контроль за должным использованием церковного имущества – чтобы не допускалось какого-нибудь святотатства. Но распоряжалась имуществом храма именно его община.
Приведу на сей счет забавный случай. Не так давно в Храме Василия Блаженного выставили иконы XVI века, которые когда-то находились именно в его иконостасе. Куда же делись и когда? Представьте, были в XVIII столетии проданы в провинцию (где их позже и обнаружили). Поскольку местная община решила тогда старый иконостас заменить на более «современный». Но ни священник храма, ни вышестоящая епархия сами такого решения принять бы не могли. Назначенного в храм священнослужителя, разумеется, содержали. Но даже содержимым «свечного ящика», как и прочими пожертвованиями и «вкладами», а также перестройкой или «поновлением» храма ведала община.
Значит ли это, что у церкви вообще не было собственности? Не совсем (хотя речь опять-таки должна будет пойти не абстрактно об институте как таковом, а о конкретных его подразделениях). Так, можно было вполне серьезно говорить о предпринимательской деятельности монастырей (которые, несмотря на секуляризацию церковных земель при Екатерине II, все-таки немало и сохранили). Но это вопрос иной, а желающие могут прочесть интересный анализ в давней статье экономиста Гелия Шмелева. Приведу лишь небольшую цитату: «Согласно статистическим данным 1905 г. по 50 губерниям Церковь располагала 1,9 млн. десятин земли, еще 0,3 млн. десятин находилось в частной собственности духовных лиц. Ей принадлежало немалое количество промышленных предприятий и торговых заведений, доходных домов. В конце XIX в. Святейший Синод отпускал на содержание православного духовенства 7 млн. руб., а государственное казначейство – 18 млн. руб. в год. Церковь получала пожертвования, доходы от церковных земель, имущества и проценты с капитала.»
И послереволюционная национализация коснулась именно этого – земель, хозяйственного инвентаря, монастырских построек, денежных средств (опять из статьи Шмелева: «Согласно отчету Наркомата юстиции уже к осени 1920 г. у Церкви было изъято 7150 млн. руб., 828 тыс. десятин монастырской земли, 1112 доходных домов.»).
Церковные же здания не столько «национализировались» (поскольку по сути принадлежали либо государству, либо местным общинам), сколько стали использоваться не по своему функциональному предназначению. В силу чего многие очень серьезно пострадали – собственник в лице местных властей оказался бесхозяйственным.
Какова же ситуация сейчас? В правовом плане статус юридического лица по-прежнему имеют конкретные приходы, монастыри, учебные заведения и прочие «структурные единицы», находящиеся в «каноническом ведении» РПЦ (то есть речь о церковных, богослужебных канонах, а вовсе не об управлении собственностью). Именно они, юридические лица имеют право обладать имуществом и распоряжаться им.
Так в чем же закавыка с Исакием? Если со всех сторон подтверждают: храм останется в государственной собственности? Если речь идет о государственных опять же субсидиях на его содержание?
Стало быть, и решать как существовать храму имеет государство. Проводятся ли в нем службы? Да, слышим мы. Проводятся. Существует параллельно с этим музейная составляющая? Такое можно найти где угодно (в парижском Нотр-Даме, например, посещение крипты – платное, есть и платные экскурсии. В Храме Христа Спасителя в Москве, к слову, экскурсии тоже платные).
Вопрос о «возвращении» в связи с Исаакиевским собором явно в правовом смысле никак не стоит. А требования «передачи в ведение» (при том, что не передается ни право собственности, ни расходы на ее содержание) – и вообще непонятны. Передается – что?
Неужели только доходы?
— процесс освобождения всех сфе общественной и личной жизни из-под контроля рели гии (от лат. saeculum — срок жизни, характеристик преходящего, временного бытия в противополож ность божественному, вечному; начиная с Августин «секулярный» — это мирской, светский). В широко! смысле слова С. начинается с разграничения сакраль ного и профанного, с десакрализации каких-то облас тей жизни. Действия, явления, вещи становятся про фанными, когда в них перестает проявляться святое, j они превращаются в эпизоды повседневной жизни люди едят, чтобы насытиться, поют и танцуют рад! удовольствия — это действия секулярные, т.е. HI имеющие магического или религиозного смысла.
В антич. мире философско-рационалистическа! критика сакральных ин-тов и мифологии обосновыва ла «самостоянье» человека в пределах обычной жизни ему не следует просить у богов то, чего он может добиться сам. Уже с 11 — 12 в. в Европе судопроизводство образование, здравоохранение из ведения церкви, духовенства постепенно переходят в руки светских властей. Мощный стимул к разграничению функций гос-ва и церкви дала Реформация ([6 в.). Так, в протестантском учении о «мирском призвании» человека егс профессиональная деятельность обретает религиозную ценность. Утверждение самодержавия в России также сопровождалось признанием приоритета светской власти: «царство» выше «священства».
В современном понимании С. — это процесс ослабления воздействия религии и церкви на все сферы жизни общества, на сознание, поведение, быт и стиль жизни людей. Это влечет за собой обмирщение религии, активизацию светских форм деятельности (в политике, финансах и пр.) религиозных организаций. Сегодня все труднее становится проповедовать образ Бога в его традиционном понимании, убеждать аудиторию в необходимости обращаться к нему для разрешения реальных проблем. Язык религии становится все более чуждым не только языку науки, но и повседневной жизни. Секулярными, т.е. свободными от религиозной детерминации, оказываются важнейшие области жизни и ин-ты современного общества: гос-во и законодательство, рыночная экономика, естественные, социальные и гуманитарные науки, искусство.
Идеи, которыми руководствуется современное сознание в различных областях духовного творчества, представляют автономные, самостоятельные по отношению к религии системы. При этом все же существует некое ядро секулярности в разных модификациях как отличительная черта именно общества современного типа. С. — не одномерное автоматическое «преодоление религии», но сложный, внутренне противоречивый и неоднозначный по своим последствиям процесс. Как показали исследования Э. Дюркгейма, Э. Трёльча, М. Вебера, а позднее П.А. Сорокина, П. Бергера, X. Люббе, современная светская европейская культура выросла на основе средневековой христианской культуры и немыслима вне преемственной связи с ней. Больше того, развитие нетрадиционных религий и укрепление позиций давно сложившихся церквей в кон. 20 в. позволяют говорить о возрождении религии как неотъемлемого компонента европейской культуры. Есть основания полагать, что не эта тенденция определяет будущее религии, поскольку базовые структуры секулярного сознания, даже при наличии симптомов «религиозного возрождения», все же сохраняются, находясь в пределах общего секулярного стиля современной жизни. В пользу такого вывода говорит и растущая «функционализация религии», т.е. ее использование в нерелигиозных целях (политических, идеологических, психотерапевтических и пр.). Оценка С. религиозным сознанием была и остается противоречивой. Она колеблется между признанием С. в качестве неизбежного развития импульсов, заложенных в самой религии («теология родительного падежа» Ф. Гогартена), и неприятием С. как отпадения от Бога, забвения религиозных заповедей (фундаментализм). Представляется, что дело обстоит сложнее: секуляризация необратима, но поиск святынь продолжается.
В. И. Гараджа