УДК 82.94

Денисова О.Н.

Метафизика любви в дневниках М.М. Пришвина

В статье анализируются размышления о сущности эротического чувства в дневниковых записях М.М. Пришвина. Устанавливается, что в понимании онтологической сущности любви М.М. Пришвин близок к философским идеям Вл. Соловьева,

Н.А. Бердяева, А. Шопенгауэра, О. Вейнингера, В.В. Розанова и др.

Ключевые слова: М. Пришвин, метафизика, Эрос, всеединство, пол, род.

Key words: M. Prishvin, metaphysics, Eros, Vseedinstvo, gender, genus.

Для творчества самобытного и оригинального писателя М.М. Пришвина (1873-1954) характерно родство с философско-мировоззренческими идеями своего времени, которые в полной мере отразились в его дневниковых книгах, охватывающих почти полстолетия. Пришвин входит в литературу с весьма оригинальной концепцией любви. Своеобразие Пришвина как писателя-философа в том, что он не стремился, в отличие от других мыслителей, «… простую, ясную мысль, действующую полезно в голове каждого умного человека, вытащить, как пружинку из часов, и показать в бесполезном состоянии» . Он боится «думать без участия сердца (любви)» . Размышления Пришвина о сущности эротического чувства в дневниках настолько глубоки, что можно говорить об особой, пришвинской метафизике любви, в которой, однако, существуют как точки соприкосновения, так и расхождения с представлениями многих философов (Вл. Соловьев, Н.А. Бердяев, А. Шопенгауэр, О. Вейнингер, В.В. Розанов и др.).

В понимании онтологической сущности Эроса Пришвин очень близок к философии Вл. Соловьева (1853-1900), выразителя неоплатонического направления. Только с помощью любви, считал Пришвин, «любящий под влиянием другого как бы находит себя, и оба эти найденные, новые существа соединяются в единого человека: происходит как бы восстановление разделенного Адама» . Здесь писатель разделяет мысль Вл. Соловьева, утверждавшего, что любовь — это воссоединение двух противоположных начал — мужского и женского, вследствие чего рождается «истинный человек».

© Денисова О.Н., 2014

С Вл. Соловьевым Пришвина, роднит и понятие об истинной любви как о телесно-духовном единстве. Пришвин не хочет теряться в «слепой любви» (физической страсти) или бежать «от грешной женщины к идеалу святой мадонны»: «Мне бы хотелось иметь такую любовь, в которой идеальная была святая брачная ночь, восторг участия в творчестве жизни…» . Эрос для Пришвина — способ соединения двух миров — духовного и телесного. Счастья невозможно достичь, пользуясь только духовной или только телесной составляющими любви. Очень часто Пришвин сравнивает любовь с водой и называет плотскую любовь без духовной основы «соленой и негодной» .

Духовная любовь (от Бога) и плотская любовь (от земной страсти), с одной стороны, не зависят друг от друга, но, с другой стороны, существуют в оппозиционном единстве, и чтобы несчастье не постигло, необходимо держаться «в любви своей так высоко, чтобы, встав на цыпочки, на большие пальцы, земли касался бы, а концами длинных пальцев руки доставал бы до неба…» . Признавая важность половой любви, Соловьев говорит о необходимости просветления и одухотворения плоти. У Пришвина «безликое удовлетворение похоти» постыдно. Только в отношениях со своей второй женой Лебедевой ему, по его признанию, удалось добиться «негреховности плоти», когда любовь началась не с плотского, а с духовного влечения: «.я теперь больше уже не чувствую той отдельности своей от женского тела, в которой разгорается плоть. Напротив, мне удавалось для удовлетворения добиться через близость тела прикосновенности к душе, чтобы плоть моя не выходила из меня, а растворялась в моей крови. За счет этого растворения получается постоянное любовное состояние, постоянная мысль обо всем через друга (от этого получается не удовлетворение, а со-творение, т.е. творчество в сообществе с Целым)» .

Так же, как и Вл. Соловьев, Пришвин считает, что обуздать врожденный эгоизм может только любовь: «Когда долго живешь с человеком, приживаешься к нему, то тебе становится удобно здесь и, напротив, страшно где-то там, не у себя, на стороне. Это чисто эгоистическое чувство привязанности часто принимают за любовь. Вот и надо от этого освободиться» . Только с помощью «родственного внимания» к тому, кого любишь, можно добиться подлинной любви: «Подлинная любовь не может быть безответной, и если все-таки бывает любовь неудачной, то это бывает от недостатка внимания к тому, кого любишь. Подлинная любовь прежде всего должна быть внимательной, и от силы этого родственного внимания зависит сближение» .

Пришвин согласен с Соловьевым и в том, что смысл любви заключается не только в продолжение рода: «Любовь у человека не исчерпывается рождением детей: у человека любовь не только в этом. И вот именно из этого «не только» развиваются все бездетные теории любви (вроде как в «Крейцеровой сонате»), монашеский аскетизм» . Любовь для пи-

сателя — постижение себя и растворение в другом человеке в общей гармонии Всеединства, ведь «на земле у людей существует великая любовь, единая и беспредельная» . «В море всеобщей любви человеческой» можно войти только при помощи своей единственной и неповторимой любви. Размышляя о любви, Пришвин испытывал чувство космического всеединства: «.когда я любил, то одновременно со мной тысячи таких же, как я, и людей, и растений, и животных совершали этот круг… Я хочу сказать, что все их дыхания, тревожные, все их мысли и чувства я сливал в себе…» . Любовь заключает в себе всю вселенную и приобщает каждого человека к вечности: «.так в любви все светит, и весь мир прелестью становится и все хорошо, но пройдет — и нет ничего, будто сошел паводок. В человеческом же чувстве любви есть настоящая вечность и долг» . Возлюбленная для писателя представляется воплощением целостности и красоты мира: «Вы и моя совесть, и правда, истина и красота» . Писатель вообще утверждает, что красота управляет миром, в центре которого сияет неподвижный золотой цветок. Весь мир вращается вокруг цветка, следовательно, и он и его возлюбленная тоже где-то вращаются, а чтобы быть вместе необходимо «ничего не определять, а вот как эти мелкие искорки стать в ряды и вертеться со всем миром…» . Это корреспондирует с представлениями Вл. Соловьева о «неподвижном солнце любви»:

Смерть и Время царят на земле, -Ты владыками их не зови;

Всё, кружась, исчезает во мгле,

Неподвижно лишь солнце любви .

Пришвин утверждал, что «когда человек любит, он проникает в суть мира.» , и это проникновение рождает живую связь человека со всем великим миром: «Я помню весеннее утро, когда любовь, заключенная в сосуде, пролилась на землю, и засияло все от нее на опушке леса; изумленный нахлынувшим чувством благодарности неведомому существу, я обращал глаза свои — и все вокруг меня вспыхивало светом и открывалось мне в тайном своем существе: дятел, бегущий быстро по стволу дерева, мне представился лесным графом в маленькой шапочке и горностаевой мантии, сережки на снегу уже цветущего ореха — весенним золотым фондом всего леса, молодая осиновая роща с позеленевшей корой — пучками зеленых свечей…» . Бескорыстная любовь к человеку рождает любовь к прекрасному миру: «Знаешь ли ты ту любовь, когда тебе самому от нее нет ничего ни теперь и не будет, а ты все-таки любишь через это все вокруг себя и ходишь по полю и лугу и подбираешь красочно одно к одному, синие васильки, пахнущие медом, и голубые незабудки» .

Пришвин, как и Н.А. Бердяев (1874-1948), считал, что любовь — это творческий акт и с ним связано любое творчество: «.всякое настоящее творчество есть замаскированная встреча одного любящего человека с другим, и часто на таких больших отрезках времени, что без книги, картины,

звука эти люди в пределах земли никак не могли бы встретиться. Через тоску, через муку, через смерть свою, через все препятствия силой творчества переходит человек навстречу другому.» . И песня любви, которая рождается в творчестве, должна быть «направлена в мир, к другим, но никак не внутрь к себе, и поэт только смешон, если направляет стихи свои собственной возлюбленной» . Пришвин стремится проникнуть в человеческое сердце и сказать о том, что в творчестве с помощью любви можно преодолеть любые страдания: «.я уверен в своем высшем долге сказать людям новое слово о любви, никак не в смысле «счастья», а любви, как о силе, преодолевающей страдание» , но за любовь нужно бороться.

В понимании феномена любви как свободы писатель близок Бердяеву: «.свобода — это свет любви на кремнистом пути жизни» . Пришвин сравнивает ее с огромным хомутом, «в который одинаково проходит и слон, и лошадь, и осел», но только «в истинной свободе хомут по шее всякому животному и воз по силам <.>. И эта свобода есть лишь другое название любви» . Любовь нельзя делать своей собственностью, потому что обычно это заканчивается драмой: «Да, любовь есть, конечно, единая сила, но дело человека состоит в том, чтобы лишить любовь перехода ее в собственность и порождаемую ею смерть» . Писатель прекрасно понимает, что мужчина и женщина по-разному относятся к любви. Женщина при помощи любви способна проникнуть во все дела, а мужчина, ценя любовь, «тем самым и остается мужем, что предоставляет всего себя ей, уверенный в том, что в его мужское творческое начало женщина не может никогда проникнуть. Но чем она глубже проникает, тем она выше как женщина» .

Есть в пришвинской метафизике любви переклички и с философией А. Шопенгауэра (1788-1860), который считал, что в «вопросах о любви» у него «нет предшественников, на которых <.> мог бы опереться или которых должен был бы опровергать» . В своей работе «Метафизика половой любви» А. Шопенгауэр утверждает основой половой любви — инстинкт, направленный на продолжение рода: «.всякая влюбленность . имеет свои корни исключительно в половом инстинкте; да в сущности она и не что иное, как точно определенный, специализированный, в строжайшем смысле слова индивидуализированный половой инстинкт» . Пришвин обнаруживает также феномен двух сил, действующих в пространстве взаимного влечения: «.жизнь состоит из двух сил, называемых в общем любовью: одна сила — это любовь рождающая (родовая сила), другая — любовь образующая (сила личности)» . Но не все женщины стремятся к семье и к материнству, есть и такие, которые «вырываются из оков родового начала, стремясь осуществить свою исключительную силу материнства вне рода. Из этой способности расширения души внутрь себя до без конца произошла личность человеческая, как бессмертная сущность» .

В связи с этим М. Пришвин полагал, что ученые, поэты и художники -особая категория людей, и хотя «у многих из них складывается трогательная семейная жизнь», они «возводят женщину в недоступный идеал, в Богородицу и акт размножения заменяют «непорочным зачатием». Их сила жизни трансформируется, и своих «духовных детей» они стремятся «воплотить», значит, сделать такими же реальными, как живые дети земли. И они достигают: трансформируя свою физическую энергию из чувства индивидуального «я» в социальное «мы», они создают существа-образы, поглощающие сознание людей природы и направляющие течение жизни» .

Интересен тот факт, что в своих рассуждениях о сущности любви Пришвин также был близок австрийскому философу и психологу Отто Вейнингеру (1880-1903), автору книги «Пол и характер», в которой Вей-нингер подверг глубокому изучению «мужское» и «женское» начала, хотя Пришвин не был знаком с его творчеством. Вейнингер тоже резко разграничивает любовь и половое влечение, потому что это два различных, противоположных друг другу состояния: «. человеку кажется невозможной мысль о телесном единении с любимым существом в те моменты, когда он проникнут чувством истинной любви» . Самое случайное телесное прикосновение к любимому существу вызывает страсть и тут же убивает любовь. У Пришвина в душе происходит «отталкивание от чувственной любви» , если он встречает ту женщину, которая ему очень нравится (пример — первая платоническая любовь к В.П. Измалковой). Правда в отношениях с В.Д. Лебедевой существовала физическая страсть, и Пришвин этого не скрывал, но она была иного порядка, «как бы от духа, как бы совсем другое в сравнении с тем, что бывает от похоти» . От такой высшей страсти любовь разгоралась еще сильнее.

Половое влечение и любовь в представлении Вейнингера — это реализация своего «я»: «Первое хочет увековечить индивидуум путем телесного изображения, вторая — увековечить индивидуальность в ее духовном идеальном подобии. Только гениальный человек знает абсолютно бесчувственную любовь. Только он стремится создать вневременных детей, в которых получает выражение его глубочайшая духовная сущность» . Именно первая неразделенная любовь к В.П. Измалковой была для Пришвина мощным толчком к реализации своей индивидуальности в творчестве, когда «задержанное, неосуществленное объятие раздвигает мир.: рушится «я» маленькое и переделывается в «я» большое, стихийное» . Любовь, по мнению Вейнингера, раскрывает истинную сущность человека, который только тогда является самим собой, когда он любит. В этом смысле философ очень близок к Пришвину, который считал, что «есть в человеке и во всем мире сторона, которую можно узнать только посредством силы любви» .

Большой интерес представляет диалог писателя с В.В. Розановым (1856- 1919), бывшим гимназическим учителем Пришвина: «Розанов доб-

рался и до сладчайшего Иисуса, который является нам в творчестве, и увидел там, что сладчайший (радость творчества) обретается за счет того же пола, что весь эрос находится внутри пола и христианская культура — это культура по существу эротическая, но направленная против самого рождения человека, она как бы паразитирует на поле, собирает лучи его и защищается духами от пота и вони. Вот и добрался в Розанове до того, чем и сам живу» . Именно Розанов вдохнул в Пришвина «священное благоговение к тайнам человеческого рода». Розанову, по мнению Пришвина, удалось пронести «через всю свою мучительную жизнь святость пола неприкосновенной» .

Пришвин понимает парадоксальность философии пола у Розанова: «Совершенно так же, как выделил он как священное начало жизни человека — половой акт, можно выделить и пищеварительный процесс с его конечным выделением священного, навоза, удобряющего землю для растений и прекраснейших цветов, и так же, как о браке, можно написать и о желудке» . Не может писатель согласиться и с розановским представлением об отрицательном отношении православия к плоти: «Напротив, оно старается сделаться хозяином плоти, может быть, и все православие можно рассматривать как методу овладения своей плотью» .

В дневниках Пришвин утверждал право писателя изображать интимную сторону любви в творчестве: «Всякое искусство предполагает у художника наивное, чистое, святое бесстыдство рассказывать, показывать людям такую интимно-личную жизнь свою, от которой в былое время даже иконы завешивали. Розанов этот секрет искусства хорошо понял, но он был сам недостаточно чист для такого искусства и творчеством своим не снимает, а, напротив, утверждает тот стыд, при котором люди иконы завешивали» . Более того, Пришвин был уверен в том, что творчество может освятить плоть: «Да, конечно, путь художника есть путь преодоления этого стыда: художник снимает повязки с икон и через это в стыде укрываемое делает святым» .

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

Если Розанов провозглашает силу и вечно обновляющую мощь родовой любви, то у Пришвина есть свой «радостный гений рода» — «это особая территория, на которую вступают влюбленные, воображая, что нашли некий им одним ведомый секрет, и ставят его себе в личную заслугу, в то время как гений Рода — территория безличная (можно было бы сказать «чан», используя любимый пришвинский образ, почерпнутый им у хлыстов), и поэтому мудрые наши предки выдавали своих дочерей замуж за неведомых женихов» .

Пришвин не принимает «голую правду» эроса у молодых советских писателей: «.у молодых авторов эротическое чувство упало до небывалых в русской литературе низов» . В связи с этим писатель вопрошает: «Почему же вы, молодые русские писатели, дети революции, вчера носившие на своей спине мешки с картошкой и ржаной мукой, бежите, уткнув носы в зад, как животные в своих свадьбах?» «Попробуйте, —

советует Пришвин, — не смотреть в зад эросу, выбросьте даже совсем из романа женщину — и увидите, какой напряженной силой целомудренного эроса будут дышать ваши страницы романов без женщин» . Нарождающейся новой культуре он противопоставлял творчество Розанова, остроумнейшего «философа пола» , который «.мог писать и о рукоблудии, и подробно описывать свои отношения к женщине, к жене, не пропуская малейшего извива похоти, выходя на улицу вполне голым, — он мог!» . При этом его пол «благоухает ароматом цветов, а у Пильняка наше отечество и наша надежда (революция) «воняет половым органом»» .

Метафизика любви Пришвина питалась не только его талантом и опытом, но и его интересом к философской мысли прошлого и настоящего. Вместе с тем, творчески откликаясь на многие философские идеи, он все же остается оригинальнейшим писателем-философом, который находит смысл в извечной «грамматике любви», которой подвластны все витальные силы мира.

Список литературы

3. Пришвин М. М. Дневники 1905-1954. Собр. соч.: в 8 т. — М.: Худож. лит., 1986.

4. Пришвин М. М. Ранний дневник. 1905-1913. — СПб.: Росток, 2007.

5. Пришвин М. М. Дневники. 1920-1922. Книга третья. — М.: Московский рабочий, 1995.

6. Пришвин М. М. Дневники. 1923-1925. Книга четвертая. — М.: Русская книга,

7. Пришвин М. М. Дневники. 1926-1927. Книга пятая. — М.: Русская книга, 2003.

8. Пришвин М. М. Дневники. 1928-1929. Книга шестая. — М.: Русская книга,