ДЕКАДЕНТ, ДЕКАДЕНТСТВО

Термин décadent появляется во французской литературе в конце 70-х — в начале 80-х гг., когда около С. Маллармэ и П. Верлена смыкается кружок поэтов, вступивших в борьбу с парнасцами. «Это движение стало усиливаться в начале 80-х годов и получило как бы общественную санкцию, когда два талантливых поэта, Ж. Викэр и Г. Боклэр, посвятили новой поэтической школе остроумную пародию под названием ”Les Déliquescences d’Adoré Flourette, piète décadent»… В предисловии представлена была жизнь кружка ”декадентов» с их самообожанием, преклонением перед ”единственными гениями» Bleucotton (Verlaine) u Arsenal (Mallarmé), с их теорией красок в поэзии и с эстетическими взглядами в роде того, что современная поэзия есть ”une attaque de nerfs sur du paper» и т. д. … Имя ”декадентов», данное в насмешку, принято было как вызов, и вскоре образовался целый ряд журналов, отстаивающих принципы декаданса»52 (ср. позднее «Le Décadent» Анатоля Бажю). Впрочем не все представители французской символической поэзии мирились с именем «декадентов». Так, Мореас, издавший в 1886 г. манифест символизма, протестовал против названия «декадента». В качестве антитезы литературного термина парнасцы слово декадент (сначала в форме декадан) переходит и к нам.

М. Нордау в книге «Вырождение» указывает, что французские поэты новой школы называли себя сначала гитропотами, потом декадентами и, наконец, по предложению Мореаса, символистами (Нордау 1893, с. 153—154).

Игорь Грабарь в своей «автомонографии» «Моя жизнь» вспоминает: «Нас окрестили ”декадентами». Словечко это стало обиходным только в середине 90-х годов. Заимствованное у французов, где поэты-декаденты — décadents — противопоставляли себя парнасцам, оно впервые появилось в России в фельетоне моего брата Владимира ”Парнасцы и декаданы», присланном из Парижа в ”Русские Ведомости» в январе 1889 г. Несколько лет спустя тот же термин, но уже в транскрипции ”декаденты», был повторен в печати П. Д. Боборыкиным и с тех пор привился. ”Декадентством» стали именовать все попытки новых исканий в искусстве и литературе. Декадентством окрестили в России то, что в Париже нашло название ”L’art nouveau» — ”новое искусство». Термин ”декадентство», или в переводе с французского ”упадочничество», был достаточно расплывчат, обнимая одновременно картины Пювиса, Бенара, Врубеля, Коровина, Серова, Малявина, Сомова, скульптуру Родена и Трубецкого, гравюры Остроумовой, стихи Бодлера, Верлена, Бальмонта, Брюсова, Андрея Белого. Декадентством было все, что уклонялось в сторону от классиков в литературе, живописи и скульптуре. Не только Матиссов и Пикассо еще не было на горизонте, но и импрессионистов мы не видали ни в оригиналах, ни в репродукциях, не говоря уже о Сезанне, Гогене и Ван-Гоге» (Грабарь 1937, с. 126).

Любопытный штрих, характеризующий ту общественную атмосферу, в которой укрепляется слово «декадент», вносится В. В. Розановым в его книге «Уединенное»: «В мое время при моей жизни создались некоторые новые слова: в 1880 г. я сам себя называл ”психопатом», смеясь и веселясь новому удачному слову. До себя я ни от кого (кажется) его не слыхал. Потом (время Шопенгауэра) многие так стали называть себя или других; потом появилось это в журналах. Теперь это бранная кличка, но первоначально это обозначало ”болезнь духа», в роде Байрона, обозначало поэтов и философов. Вертер был ”психопат». — Потом позднее возникло слово декадент, и тоже я был из первых… Это было раньше, чем мы оба услышали о Брюсове: А. Белый — не рождался» (Розанов 1912, с. 94—95).

В критических статьях В. В. Стасова термины декадентство, декаденты являются около середины 80-х годов. Например, в статье «Просветитель по части художества» (1897) Стасов писал: «И. Е. Репин говорит: ”Не только импрессионизм, мистицизм и символизм, так прочно сидящие в недрах искусства, имеют заслуженное право быть, но даже так называемое декадентство, это нелепое по своему названию декадентство, в будущем увенчается лаврами, я в этом глубоко убежден…». И вслед за этим он корит русских критиков и ценителей за непризнание заслуг этих новых направлений и веяний: этим они оказываются ”отсталыми против Европы». Но он забывает или не знает того, что ”нелепое» название ”декадентство» изобретено не у нас, не в России, а именно в Европе, и что не у нас, а преимущественно и всего более там восстают против нелепостей символизма, мистицизма и декадентства» (Стасов 1937, 1, с. 555).

В статье «Нищие духом» (конец 90-х годов) тот же Стасов заявлял: «Разве у нас, в России, выдуманы слова ”декадент», ”декадентство»? Никогда. Они придуманы на Западе, и их назначение — клеймить ту секту, которая большинству людей противна, гадка и невыносима… Известный историк литературы, Эдуард Энгель, резюмируя все, что до него писано было о декадентах, восклицает: В начале 80-х годов вдруг появилась во Франции группа стихотворцев, все только юнцов, с совершенно неизвестными именами, которые вдруг запели на совершенно новые голоса… Они наполнены были мыслью: старая речь, старые формы выжили, устарели. Ни натурализма, ни реализма они не хотели знать. Вон из непоэтической действительности, куда-нибудь в облака (ins Blaue), в темноту! Поэзия не должна быть ясна. Юноши пустились в мистику… Конечно, через много лет все это декадентсткое и символическое движение провалится само собою… Но во Франции безумия литературные вызвали и безумия художественные. Все, чем щеголяли декаденты литературные, тем стали щеголять тотчас и декаденты художественные…». Далее Стасов говорит о том, что эта «”гадкая инфлюэнция» декадентства перешла и к нам в ”Мир искусства»)» (там же, с. 579—582 и след.).

Тогда же — в конце 90-х годов — появляется и русский эквивалент декадентства — слово упадочничество. В Статье В. В. Стасова «Наши нынешние декаденты» передается мнение С. Маковского о том, что выставка «Мир искусства» не о декадентстве говорит, не об упадке, но об асцендентстве» (там же, с. 667—668).

У М. Горького в статье «Еще поэт» («Самарская газета», № 47 от 28 февраля. 1896 г.): «Затем в том же журнале (в ”Северном вестнике» — В. В.) был помещен большой роман Г. Сологуба, представляющий собою неудачную попытку набросать картину ”декаданса» в нашем интеллигентном обществе…». Здесь же приводятся слова Дионео (Шкловского. — В. В.) из «Одесского листка»: «Можно смеяться над растрепанной формой этих стихов, навеянной декадентством» (Горький, Несобр. лит.-крит. ст., с. 18—19).

Заметка ранее не публиковалась. Здесь печатается как композиция из фрагментов, сохранившихся на 7 разрозненных листках ветхой бумаги (чернила выцветшие). На отдельном листке рукою Н. М. Малышевой сделана приписка: «Написано, по-видимому, в Тобольске, на оберточной бумаге. (Там бумаги обычной не было). Н. М.» — М. Л.

Итак, декаданс хоть и означает упадок и кризис, относится скорее к области культуры, развивающейся и цветущей в непростые для общества годы. Позже этим словом стали описывать тот тип мировосприятия и комплекс умонастроений, который сложился в культуре конца XIX века. Болезненная чувствительность, душевная усталость и апатия, крайний индивидуализм и пессимизм, а также стремление убежать от действительности стали определяющими в европейской культуре рубежа веков. И снова источником таких упаднических настроений в умах писателей, философов, поэтов и художников стал кризис общественного сознания. Основатели декаданса стремились избавиться от старых течений в искусстве и создать новые, соответствующие усложненному мироощущению человека того времени. Стремясь к полной свободе творчества, авторы отказались от политических и гражданских тем и обратились к мотивам небытия и смерти, отрицанию исторически сложившихся духовных идеалов и ценностей, воспеванию хрупкости красоты и любви. Одним из инструментов декадентов был эпатаж читателя и зрителя. Эпатаж воплощался в парадоксах, символах, эротизме, чувственности и мистике. Декадентское искусство рубежа веков стало таким знаковым и ярким, что первоначальное значение слова, описывающее период древнеримской истории, затерялось в пыльных архивах. Новые декаденты были весьма сложными натурами и облачили понятие декаданса в пышные вуали загадочности и запутанности. Дать одно четкое определение красивому слову стало не так-то просто. Все декаденты имеют совершенно разное мнение относительно того, что заключает в себе это понятие. Для многих декаданс неразрывно связан с символизмом. Федор Сологуб называет декадентство методом для различения символа, художественной формой для символистского содержания, «мировоззрения»: «декадентство есть наилучшее, быть может, единственное, орудие сознательного символизма». Омри Ронен писал, что декаданс является «не стилем и даже не литературным течением, а настроением и темой, которые, в равной мере, окрашивали и искусство, и научную, философскую, религиозную и общественную мысль своего времени». Красиво, витиевато, таинственно, как влажные черные глаза прерафаэлитских дев.

Суть декаданса и его философская составляющая стали по мере возможностей ясны. Посмотрим, как мысли декадентов раскрывались в разных формах искусства, и начнем с литературы. Божественное упадничество сочится из стихов Шарля Бодлера, Теофиля Готье, Поля Верлена, Артюра Рембо. Они задали тон, который немедленно подхватили русские символисты Бальмонт, Сологуб, Мережковский, Гиппиус, Брюсов. Все они писали совершенно по-разному: у одних реальность вызывала медленно стекающие по бледным щекам слезы, другие бросались в нее грубыми и агрессивными строчками, а третьи воспевали исключительно идеалы Античности. Пышная и детальная форма в стихах так плотно окутывает содержание, скрывая его от внешнего мира, что понять всю суть декадентской поэзии очень непросто. Это искусство не для публики, но для самого искусства. Этакий огромный синий бриллиант на дне Марианской впадины, до которого никто не может добраться. Что касается драматургии, нельзя не вспомнить, конечно, «Синюю птицу» Мориса Метерлинка о вечном стремлении человека к счастью и постижению бытия.

Особо выделить стоит один блистательный дуэт, который станет плавным переходом от декадентской литературы к декадентской живописи. Речь идет о захватывающей дух гармонии, которой добились в своей совместной работе писатель Оскар Уайльд и художник Обри Бердслей. Эти два англичанина создали совершенный образец литературного и художественного декаданса – пьесу «Саломея». Обращаясь к библейскому мифу о царевне Саломее, потребовавшей за свой танец от царя Ирода голову пророка Иоканаана, Уайльд переосмысливает его в духе декадентской эстетики. В пьесе царит атмосфера тревоги, болезненной эротики, мистики. Эти ингредиенты своими тончайшими черными линиями, драматичными фигурами и невесомыми композициями изобразил на бумаге Бердслей. Удивительный диалог между словами писателя и рисунками художника – это и есть «Саломея». Последним фантастическим штрихом в этой истории стал одноименный немой фильм, снятый в 1922 году Чарльзом Брайантом и Аллой Назимовой. Слова Уайльда не звучат, но читаются во взглядах и пластике тел, а обрамляют все это декорации и костюмы, повторяющие мысли Бердслея.

Балансируя между безумием и странными снами, Бердслею вторили многие художники. Врубель с его глубокими густыми цветами и образами, американка Ромейн Брукс с ее холодными портретами, прерафаэлит Россетти и его волшебные полотна, Франц фон Штук и его демонические создания – это лишь немногие, кто проиллюстрировал дух декаданса. Как и в случае с литературой, каждый декадент от живописи представляет эстетику божественного упадничества абсолютно по-разному. Прерафаэлиты отдавали предпочтение мифическим, сказочным, а иногда и библейским сюжетам, другие мастера фиксировали реальность, но оттеняли ее нотами меланхолии и мрачности, и все это творилось каждым художником в своей уникальной технике.

Что касается музыки конца XIX – начала XX века, то в ней дух декаданса отразился несколько иначе, чем в литературе и изобразительном искусстве. Неудивительно, ведь у музыки всегда особая история. Музыку рубежа эпох можно охарактеризовать двумя категориями, и можно сказать, что они обе проистекли из декадентских идей. Первый путь, по которому пошла тогда музыка – это новый взгляд на мифы, легенды и сказки. Их воплотили в нотах Чайковский, Римский-Корсаков, Бородин, Рихард Штраус. По второму пути пошли композиторы-экспериментаторы, целью которых было отречься от старых классических форм и найти нечто, что отразит стремительно меняющуюся жизнь вокруг. Здесь особая роль принадлежит футуристам, воспевателям заводов и механизмов. Они делали с музыкой такое, что тогда было уму непостижимо. Это, в первую очередь, Франческо Прателла, Луиджи Руссоло, Клод Дебюсси. Знаковым культурным событием мирового масштаба стали «Русские сезоны» Дягилева. Они воплотили в себе переосмысление балета, костюма и человеческого тела, не говоря уже о музыке. В ней революцию совершил гениальный Стравинский.

Описывать философию и искусство можно бесконечно, краткость тут таланту не сестра. Попробуем подвести некий итог. Декаданс – это не течение и даже не объединение течений. Все, что делали люди, которых именуют декадентами, нельзя назвать так просто одним словом. Лучшего всего будет сказать, что совершенно разные произведения стали реакцией разных людей на одну и ту же реальность – рубеж XIX и XX веков, переломное время, время потрясений. Упадок в обществе, как когда-то в Римской империи, вызвал бурный творческий всплеск и стал началом множества новых течений и поисков новых форм. На этом закончим разбираться в прошлом и начнем подбираться к настоящему.

Итак, декаданс – это состояние духа, настроение, в котором пребывает довольно большое количество людей. Наверное, поэтому достаточно часто можно услышать это слово применительно к бурным вечеринкам 1920-30-х годов. Как многим должно быть известно из истории, это был ужасный мировой экономический кризис. Это, во-первых. Во-вторых, 1920-е и 1930-е годы – это так называемый период между двумя мировыми войнами, адом, через который уже прошли, и подсознательным предчувствием ада, через который предстоит пройти. У Пушкина есть маленькая трагедия, которая называется «Пир во время чумы». Этим именем и можно назвать те яркие, сверкающие и безбожно дорогие вечеринки, которые устраивали богачи в 1920-30-е годы. Жажда спрятаться в бокале шампанского от ужасов недалеко прошлого, холодного настоящего и темного будущего. Как военная форма скрывает бойца от врага, так блестки и перья скрывали леди и джентльменов от их страхов, отчаяния и разочарований. Пир во время чумы стал синонимом декадентскому настроению. Искусство, конечно же, снова обогатилось: певцы «потерянного поколения» Фицджеральд, Миллер и Хемингуэй, художники Тамара де Лемпицка, Пабло Пикассо и Ман Рэй, стиль ар-деко и такой джаз, который говорит: «Жизнь прекрасна, не смотри за окно».

Что же происходит сегодня? После всех этих тысяч слов нетрудно оглядеться и понять, что сегодня имеет место очередной общественный и политический кризис, а также реакция на него творческих людей. Мы снова погрузились в декадентское настроение, и кто-то в нем попросту тонет, кто-то выплескивает недовольство реальностью в искусство, а кто-то наряжается в блестки и перья и танцует. Упреждая фразу «ничего нового не происходит», скажем: происходит новое, происходит каждый день. Кто-то пишет стихи, кто-то – роман. Кто-то рисует на маленьком или большом холсте или листе бумаги. Кто-то репетирует новую песню, а может быть симфонию. Кто-то учится у прошлого, а кто-то бьется над новыми формами. Тем более что сегодня можно все. В конце концов, кто-то безудержно веселится с бокалом шампанского, и это тоже прекрасно. Вот это и есть декаданс. И последнее: здесь ведь доказано, что божественное упадничество и грусть могут быть созидательными, не так ли?

Катерина Мячикова

Рассказывала, что когда она была женой С.А. Соколова-Кречетова, ведшего издательство «Скорпион”, у них часто собирались братья-писатели, художники, актеры, все, кто были близки к тогдашнему декадентству и символизму. И вот раз, за большим пиршеством, она, хозяйка дома, сидела за столом рядом с Бальмонтом. Компания была шумная, большая, ели, пили, говорили, кричали. Потом Нина Ивановна, как хозяйка, встала пойти на кухню о чем-то распорядиться. А в кухне кухарка так вдруг и ахнула: «»Барыня, говорит, да что это вы вся мокрая…» Взглянула я на свое платье, и вижу, действительно, что с одной стороны (с той, с которой сидел Бальмонт) я вся мокрая. Пришлось идти переодеваться”. «Так что же он сделал?”, — не совсем догадался я. «Как что? — недоумевающе проговорила Нина Ивановна, — обмочил меня всю… Нарочно, конечно…” Я выразил свое крайнее удивление, как это он так словчился, а главное, зачем? «Зачем? — переспросила Нина Ивановна, — вы не знаете Бальмонта, в другой раз было хуже. Звонит как-то Бальмонт, говорит, хочет зайти. Я ему говорю, что Сергея Алексеевича нет. А он отвечает, что ему его и не надо, поэт хочет видеть меня и читать мне свои стихи… Ну, говорю, приходите. Пришел он, долго сидел, все читал свои стихи, потом позвала меня прислуга, я извинилась, вышла. Возвращаюсь в гостиную минут через пять, Бальмонта нет. Я удивилась. И вдруг вижу — на ковре посредине гостиной оставлена визитная карточка…” — «Визитная карточка?” — «Ах, Господи, какой вы, Гуль, непонятливый… Оставил на ковре свои… ну.,, фекальные массы…” — «Да что вы, Нина Ивановна! Ну, стало быть, он просто ненормальный, душевно больной?” — «Ничего не ненормальный… Поэт… Декадент…” — пожала плечами Нина Ивановна.

Декаданс

Термин «декаданс» (франц. decadence – упадок) охватывает кризисные явления духовной и общественной жизни, отмеченные настроениями неприятия окружающей реальности, индивидуализмом, чувством безнадежности, тоской по идеалам, обостренной чувствительностью к преходящим мгновениям бытия, эмоциональной напряженностью переживаний необратимости смерти. Для многих поэтов и художников Серебряного века было характерно особое умонастроение, связанное с «концом века», исчезновением четких ориентиров и правил в сфере морали, ощущением «конца» традиционного искусства и начала всеобщей деградации, упадка. Такой тип мирочувствования получил название «декаданс», или «декаденство». Понятием «декаденство» обозначаются различные течения в искусстве и литературе конца XIX – начала XX в., для которых были характерны отрицание общепринятой «мещанской» морали, культ красоты как самодовлеющей и самодостаточной ценности, сопровождающийся эстетизацией греха и порока, противоречивыми переживаниями отвращения к жизни и утонченного наслаждения ею.

Декаданс был эстетической программой и этической установкой в творчестве французских поэтов Ш. Бодлера, П. Верлена, А. Рембо. Во Франции издавался журнал «Декадент» (1886–1889), основанный Анатоль Байу, в котором понятие декаданса связывается с упадком вкуса и нравов, болезнью пессимизма, вырождением, психологически изощренным и искусственным, аномальным . Понятие «декаданс» стало одним из основных в критике культуры Ф. Ницше, связывавшего декаданс с возрастанием роли интеллекта и ослаблением изначальных жизненных инстинктов, «воли к власти». В русской поэзии рубежа XIX–XX вв. к декадентскому крылу относится поэзия С. Надсона, К. Фофанова, М. Лохвицкой, воплотившая некоторые предсимволистские тенденции. Д. Мережковский говорил о декадентстве как об эпохе разочарования и пересмотра эстетических норм. Тяготение к смерти, ее воспевание обнаруживаются в поэзии Ф. Сологуба, упоение собственной личностью – в раннем творчестве И. Северянина, воспевание «мимолетностей» – у К. Бальмонта.

Ф. Сологуб писал о принципиальном одиночестве человека, его «вечных» страхах: «Мы – пленные звери, / Голосим, как умеем. / Глухо заперты двери, / Мы открыть их не смеем». Ф. Гофман в статье «О религии искусства» создал негативный портрет русского декадентства, выявляя такие черты, как «пустословие», «бессодержательность», «мистический мир», «зачарованность смертью», «оторванность от всего мира», эстетизация ужаса, страха, одиночества. Н. Бердяев считал, что декадентство – симптом «душевной болезни» времени. «Декадентство, – писал философ, – есть отражение бытия <…> в нем есть тоска по бытию, но нет реальности бытия» .

Декаденты заменяют мистику мистификацией, трансформируют религиозные переживания в эстетические, используют неклассические способы познания мира, гипертрофически интересуются «дьявольским», сатанинским, магическим, колдовским, оккультным, воспевают грех во всех его проявлениях как наиболее очевидное проявление «слишком человеческого». Черты декаданса можно обнаружить во многих произведениях символистов. В. Розанов подчеркивает, что «декадентство – это ultra без того, к чему бы оно ни относилось; это утрировка без утрируемого; вычурность в форме при исчезнувшем содержании: без рифм, без размера, однако же и без смысла поэзии – вот decadence» . В. Брюсов писал: «»Декадентов» единит не стиль, но сходство и сродство мировоззрений» . Различные названия декадентского мироощущения – индивидуализм, эстетство, обреченность, душевная усталость, пессимизм – подчеркивают особый эмоционально-психологический склад представителей декаданса, кризисность сознания, ощущение общего неблагополучия, отсутствие четких ориентиров и связей с реальностью. Наиболее ощутимыми декадентскими настроениями были пронизаны 1910-е гг. Свидетельница собраний на «Башне» Вяч. Иванова – центра «нового искусства» символистов и образования «Цеха поэтов», куда вошли акмеисты, Е. Кузьмина-Караваева вспоминала: «В этот период смешалось все. Апатия, уныние, упадочничество – и чаяние новых катастроф и сдвигов. Мы жили среди огромной страны словно на необитаемом острове. Россия не знала грамоту, – в нашей среде сосредоточилась вся мировая культура – цитировали наизусть греков, увлекались французскими символистами, считали скандинавскую литературу своею, знали философию и богословие, поэзию и историю всего мира, в этом смысле были гражданами вселенной, хранителями великого культурного музея человечества. Это был Рим времен упадка. Мы не жили, мы созерцали все самое утонченное, что было в жизни, мы не боялись никаких слов, мы были в области духа циничны и нецеломудренны. <…> Глубина и смелость сочетались с неизбывным тленьем, с духом умирания, призрачности, эфемерности» .

Отвергая все общечеловеческие императивы, сомневаясь в общепризнанных правилах, в том числе и религиозных догматах, декаденты безбоязненно экспериментировали во всех областях человеческого духа. В некотором смысле своей радикальностью и смелостью культурная революция Серебряного века подготовила духовную почву революции социальной.

И. Бунин – противник декаданса и модернизма с возмущением писал: «Чего только не проделывали мы за последние годы с нашей литературой, чему только не подражали, каких только стилей и эпох не брали, каким богам ни поклонялись? <…> Мы пережили и декаданс, и символизм, и натурализм, и порнографию, и богоборчество, и мифотворчество, и какой-то мистический анархизм, и Диониса, и Аполлона, и «пролеты в вечность», и садизм, и приятие мира, и неприятие мира, и адамизм, и акмеизм… Это ли не Вальпургиева ночь» .

И в то же время декадентское искусство, принципиально отрицая возможность оптимистического взгляда на жизнь в целом, искало оригинальные творческие решения, яркую и парадоксальную образность, способную воплотить утонченные идеи, упадническое умонастроение при интересе к неординарным явлениям, архаике и современной мировой культуре. «Декадентское бытие формировало личности, обладавшие яркими, неординарными характерами и захватывающими судьбами», – отмечает современный исследователь Ю. Зобнин . Неправомерно отождествлять декаданс и символизм как литературное направление.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Читать книгу целиком на Litres.ru

— Декаданс умер?

— В современной культуре нечасто встречается это понятие. Но есть черты, которые позволяют обнаружить сходство между современным искусством и декадансом. Например, пересмотр понятия нормы и аномалии. В такие моменты психиатры очень пристально смотрят на деятелей искусства. В конце XIX века, например, психиатры называли декадентов сумасшедшими и извращенцами. Сегодня безумцами и извращенцами норовят назвать Петра Павленского или Pussy Riot, только не психиатры, а уже обычные люди.

Изначально термин «декаданс» обозначал историческое измерение, в частности, эпоху позднего Рима, когда там происходил упадок языка и общей культуры. Но постепенно он стал применяться не к периоду, а к поколению и субъекту. Достаточно вспомнить «Исповедь сына века» Мюссе или «Героя нашего времени» Лермонтова — произведения, в которых ощущение болезненности поколения и упадка нравов не просто проявляется, но декларируется.

Но в то время декаданс воспринимался как некая развилка, переходная точка, как культура наследников, пришедших после классиков: деградация может продолжаться дальше или, напротив, возможен новый расцвет, и наследники могут превзойти учителей.

То есть декаданс к середине XIX века был амбивалентным феноменом: как с положительной коннотацией, так и с отрицательной.

Однозначно негативно декаданс стал восприниматься во второй половине XIX века, когда к этому подключилась медицина. Появляются разные — на тот момент считавшиеся научными — трактаты, например «Трактат о явлениях физического, интеллектуального и нравственного вырождения в человеческом роду» Мореля, «Гениальность и помешательство» Чезаре Ломброзо и т. д.

Психиатры стали анализировать произведения и личности писателей и интерпретировать их не лучшим образом. У нас под лупу психиатров попали буквально все, особенно классики первого ряда: Пушкин, Гоголь, Достоевский, Толстой.

Почему? В первую очередь потому, что писатели традиционно обладали в русской культуре чрезвычайно высоким статусом, статусом пророков, лидеров общественного мнения, а тот факт, что в их произведениях или биографии нередко встречалась тема безумия, особенно интересовал русских психиатров конца XIX века. При этом нужно не забывать, что это время становления русской психиатрии как науки.

С другой стороны, несмотря на то, что в творчестве, например, Чехова, Горького, Куприна, с точки зрения психиатров и литературных критиков того времени, нередко совмещавших обе ипостаси, присутствовали мотивы вырождения, их воспринимали как писателей, которые предупреждают об этом. Старших же символистов чаще представляли как писателей, которые уже существуют внутри этого безумного мира, которым комфортно в этой среде и которые не осознают опасности, якобы угрожающей им.

Это крайнее упрощение нашло выход в трактате Макса Нордау «Вырождение». Там он, например, и Льва Толстого назвал вырожденцем. Занимательно, что у нас Лев Толстой написал трактат «Что такое искусство», где о модернистах высказывался приблизительно так же.

Всё это в конце XIX века привело к рождению идеи психогигиены. Разрабатывались целые программы: запретить чтение современной поэзии, участие в постановке спектаклей, написание музыки, современное искусство вообще.

И да, по мнению исследователей того времени, и Григ, и Скрябин с его «Поэмой экстаза» очень пагубно влияли на умы людей. Как у нас сейчас царят гомофобные настроения и запрещают пропаганду гомосексуализма, так тогда запрещали пропаганду декаданса, что бы это в обоих случаях ни значило.

— У меня тоже есть укоренившийся образ декадента: он ходит с тростью, курит трубку, немного грустит, говорит, что небо не проработано, что листья и бомжи не так лежат, весь из себя эстет и весь про смерть и красоту. А вы говорите про младосимволистов, которые воспевали вечную женственность, которые будто сотканы из туманов.

— Тут дело обстоит так. Декаданс — это некая историческая метафора для описания всего, что не похоже на привычное. Старшие символисты, младшие символисты, футуристы, экспрессионисты… Вы думаете, буржуазная публика вдавалась в различия их эстетических программ? Белый пишет «Симфонию» (да и не одну, а целых четыре) — это вообще как? И это не стихи, не проза, почему симфония, что за бред? Так это воспринималось публикой, особенно критиками-демократами, воспитанными на правильной реалистичной литературе, на Чернышевском, например. Упрощать — это свойство обыденного сознания.

Но точно могу сказать, что не было группы писателей, которые бы говорили «мы декаденты».

— И это, получается, очень плавающее понятие? То есть первых ютуб-блогеров, которые появились и несли чушь, можно было бы назвать декадентами, но сейчас, когда это стало массовым явлением, они просто блогеры для нас?

— Возможно. Вполне вероятно, что и блогеров на первых порах называли психически неполноценными людьми. Но есть примеры более конкретные. Как в советское время характеризовали рок-музыку? Точно так же. И составляли список групп, а напротив писали, какие темы они затрагивают в своем творчестве и почему такую музыку не надо ставить на дискотеках.

— Просто клеймо юродивого, инакого. А до XIX века как таких людей называли?

— До XIX века подобных писателей относили к какой-то низкой литературе. Например, плутовской роман XVII века. Считалось, что это недостойная литература, и нормальный писатель марать об это руки не станет. Нужно, по мнению мэтров того времени, писать философско-политические романы, где не будет низкого быта, грубого смеха.

Получается, что всё вытекает из нормированности. Эту нормированность закрепил классицизм: есть высокие жанры, есть низкие. Пьесы — хорошо, а романы — это что-то неприличное совершенно.

Неслучайно в русской культуре еще в конце XVIII века девушкам нельзя было читать романы: непристойное занятие. Как можно? Есть возвышенные образцы, нравоучительная проза. Вот это и читайте. Поэтому в семьях в библиотеках такого рода произведения старались особо не держать, а если держали, то под ключом, и круг чтения девушки очень контролировался, не дай бог увидели бы у нее Карамзина!

— Английские и французские декаденты во многом переосмысливали идеи Шопенгауэра, что страшная иррациональная воля движет миром, мир слеп и состоит из случайностей, которые не в твою пользу. Как это отразилось на отечественных декадентах или чьи идеи они переосмысляли с большей охотой?

— Шопенгауэр, конечно, да, и Ницше. Последний — так вообще главный философ рубежа веков, который повлиял на каждого русского писателя того времени. С ним либо соглашались, либо яростно спорили, либо считали умалишенным или мошенником.

Если говорить об идеях иррациональности, о господстве случая, то русские символисты оперировали идеей двоемирия, в чем тоже не было чего-то принципиально нового, потому что на идеях двоемирия строится, конечно же, романтизм. Но здесь к этому добавлялось еще некоторое эзотерическое, мистическое восприятие мира. Неслучайно среди старших символистов были распространены спиритические сеансы, всевозможные мистические театральные постановки, граничащие с ритуалом, как это происходило на «башне» Вячеслава Иванова, например.

— А что там происходило?

— «Башня» Вячеслава Иванова была сосредоточением культуры начала XX века, туда многие приходили.

Сам же Иванов был одержим идеей соединения религии, искусства и науки. Он хотел создать некий театр будущего, который бы мог сплотить множество людей, то есть была идея соборности. И какие-то опыты в этом роде он в своей «башне» и проводил.

Понятное дело, что об этих литературных собраниях говорили бог весть что: что там и оргии якобы были, и чуть ли не жертвоприношения, но ничего этого, конечно же, не происходило. По крайней мере, нигде, ни в одном из дневников или в воспоминаниях это не зафиксировано.

— Символисты первого эшелона в этом не особо участвовали?

— Бывали и они, конечно. Бальмонт, Брюсов, Сологуб. Но их не так сильно интересовали философские и религиозные теории и концепции. Для них было важнее некоторое фраппирование публики, некий эпатаж. Любят говорить, что футуристы эпатировали публику, на самом деле, одними из первых это начали делать символисты: в частности, Брюсов и Александр Добролюбов.

— Как эпатировали?

— Тот же Добролюбов был исключен из университета якобы за то, что постоянно рассказывал студенткам о привлекательности суицида.

Дома Добролюбов оклеил всю комнату черными обоями, и потом в ней курил гашиш. Брюсов писал как человек, который будто находится в состоянии наркотического или алкогольного опьянения.

Именно этим ряд критиков объясняли некоторые особенности его поэзии: образность, метафорику, эпитеты и т. д. Например, это хорошо видно в стихотворении «Творчество», над которым критики всласть издевались и считали его написанным в состоянии опьянения или наркотического бреда. На самом деле очень часто это был холодный и тонкий расчет и особенно это конкретное стихотворение очень продумано и логично.

— А расчет на то, чтобы стать популярным?

— Тот же Брюсов издает в 1894 году сборник «Русские символисты», где присутствует несколько фамилий, из которых большинство — это сам Брюсов. То есть он написал стихотворения вместе со своим другом Миропольским под разными именами. Так он стремился показать, что символисты — это не кучка каких-то студентов-дилетантов, которые ничего еще не знают и не умеют, а что это уже целое движение. Поэтому да, у Брюсова был очень конкретный план. Другое дело, все отмечали, что контраст между реальной жизнью Брюсова и тем образом, который он создавал, был разительным. Брюсов родом из купеческой семьи, дома у него был порядок, чистота, никаких следов наркотического трипа. Такой буржуазный средний класс.

— А что за безумие было в текстах?

— Скорее, это было тщательно срежиссированное безумие, образ лирического героя-безумца. Через идеи иррациональности и непознаваемости земного мира старшие символисты пытались создать в своем творчестве некий механизм, который позволил бы охватить не только нашу земную реальность, но и высший мир, мир высших ценностей, которые они и признавали реальным. Не стоит, конечно, думать, что все символисты поголовно писали именно об этом и именно так. Но у многих темы смерти, умирания и стремления к этому, наверное, занимали даже большее место, чем безумие.

— Есть ли у наших декадентов некрофилический мотив, то есть чем выше ты восходишь к духу, творчеству, тем ближе твоя биологическая гибель? Такое самоуничтожение в творчестве.

— Если говорить об эпохе модернизма, эстетизация смерти — это одна из черт декаданса или символизма, но она не была чем-то принципиально новым. В барокко была эстетизация смерти.

Но в эпоху модернизма можно проследить две линии: первая — это опять вполне себе рыночный расчет, то есть тема смерти привлечет публику, вторая — где эстетизация смерти превращалась в некую жизненную программу, не зря в начале XX века была мода на самоубийства.

Тут можно привести пример одного из поэтов-символистов Ивана Коневского. Он выпустил сборник «Мечты и думы» в 1899 году, а в 1901-м утонул, причем это было, судя по всему, сознательное самоубийство. Он поплыл, не предполагая вернуться назад. Утонул, не утопив себя, а через изнеможение.

В какой-то степени тема смерти повлияла и на Александра Добролюбова, который после выпуска первого сборника стихов внезапно исчез и радикально изменил образ жизни и эстетические представления. Он обрел себя в религиозной общине, затем даже стал ее руководителем. То есть это такой уход в народ, тоже сопоставимо с темой смерти: он умер как художник и обрел себя в этом религиозном движении.

— Я всё хочу проследить истоки. Вы говорили, что декаденты также увлекались идеями Ницше. Но как это возможно? Из-за одной фразы «бог умер»? Ницше же был противников декадентов, потому что они слабой воли, болезненны, сверхчеловек должен быть здоровым.

— Ницше, скорее, привлекал их идеей ниспровержения основ, разрушения устоев, обращения взгляда от позитивистской культуры к чему-то принципиально новому. Идея дионисийского начала в искусстве во многом разделялась старшими символистами. Опять же идея сверхчеловека была символистам по-своему близка, особенно это касается второго поколения символистов. Понятное дело, что Ницше — философ сложный и что между ним и декадентами не стоит знак равенства. Хотя, надо сказать, и самого Ницше относили к декадентам. Неугомонный Нордау. Он считал, раз Ницше ниспровергает существующие нормы, то он вырожденец.

— А «казус Карамазова» — что если бога нет, то все позволено, «казус Раскольникова» — попытка стать тем же сверхчеловеком, это как-то повлияло на модернистов?

— Если говорить про Достоевского, то тут важнее образ Николая Ставрогина, потому что его портрет — портрет декадента: абсолютно погруженный в себя человек с бледным лицом-маской, который ощущает богопокинутость и всепозволение. Но есть и тот, кто был предтечей Ставрогина — это Свидригайлов, человек, который совершает как прекрасные поступки, так и совершенно чудовищные — для него они равны. Он руководствуется не какими-то моральными принципами, а исключительно своими желаниями, своими прихотями. Куда выведет эта кривая прихоти: к изнасилованию подростка или к помощи сиротам — невозможно предвидеть и понять.

Так что Достоевский, скорее, создал образ, который хотели бы видеть декаденты, потому что зачастую это же были люди очень молодые, студенты, и, конечно, их привлекала эта холодность, чудовищность, запретность, идея абсолютной исключительности, богооставленности. Но всё же это не приводило к каким-то серьезным последствиям. Опиомания — да, демонстративное отсутствие эмпатии — тоже да. Брюсов, например, пытался одно время бравировать своим аморализмом.

— Раз зашла речь про позу, то как декаданс связан с эстетизмом?

— Эстетизм — это всего лишь термин из учебника, к которому чаще привязывают образ Оскара Уайльда. Эстетизм — это примат красоты демонстративной. Уайльд был публичным человеком и стремился к публичности, любил купаться в лучах славы, и в этом смысле аналогом у нас будет, как ни странно, футурист Игорь Северянин, который, как известно, одно из стихотворений начал строкой: «Я — гений Игорь Северянин…».

Что касается красоты в понимании русских декадентов, она связана с какими-то эффектными современными вещами, потому что они очень любили технологии, те же автомобили, и ретровещами. Они должны были как-то выделять тебя среди окружающей публики, добропорядочной и буржуазной.

В этом смысле эстетизм и декаданс оказали большое влияние на моду, даже на современную. Истоками всего этого является, конечно, образ денди. И здесь я сошлюсь на книги «Готика. Мрачный гламур» Валери Стил и «Денди: мода, литература, стиль жизни» Ольги Вайнштейн — там прослеживается связь между дендизмом, декадансом и современной модой, как стиль декадентов нашел отражение в том числе и в готичных образах.

— Каким был типичный герой декадентских произведений?

— Тут всё просто. Библией декаданса традиционно считается роман Гюисманса «Наоборот». Дез Эссент — человек, который полностью оградился от мира, читает древних греков и римлян, то есть погружен в прошлое.

— И обклеивает черепаху рубинами, и дает мальчикам деньги на проституток, чтобы они стали зависимы от этого, а когда деньги у них закончатся, страдали.

— Да, и смотрит гравюры с пытками. Декадент такого рода полностью удаляется из современности и погружается в одну из эпох. Он курсирует по эпохам. Если возвращаться к предыдущему вопросу, то так декаденты делали и в жизни. Вспомните показательное стихотворение Брюсова «Фонарики», да и вообще увлечением им Древним Египтом, Древним Вавилоном. Это есть и сейчас: у людей нашего возраста вдруг возник интерес к винтажной одежде, ретросъемке, стрижке каре, появляется интерес к новой волне 60-х годов и т. д. Иногда это сочетается с показной социофобией. Например, есть явление хикикомори, когда человек изолируется от мира, не покидает своей комнаты, перед ним только компьютер с интернетом. В этом смысле можно поразмышлять над образом жизни декадента и японских подростков. Вряд ли, конечно, там поголовно читают Гюисманса, но…

— А женские образы? Шопенгауэр был женоненавистником, как известно.

— В стихотворениях российских модернистов большую роль играет чувственность, эротические моменты. Поэтому образ женщины — это образ соблазнительницы, образ чего-то, что заставляет полностью терять рассудок, но чего точно я не припомню — это женоненавистничества. Эротическое начало по-разному проявлялось у символистов и близких к ним писателей. Но всё же определенная эволюция была ими пройдена: от эстетизированной эротики Сологуба и демонстративного перешагивания нравственности, что было характерно для повседневного ницшеанства 90-х, до отвращения перед плотской любовью (у Ремизова, например) и даже целых религиозно-эротических утопий.

Самый яркий пример — Блок. Он воспевал в стихах свою жену Любовь Дмитриевну как Прекрасную Даму, святую, абсолютно непорочную, и в реальной жизни он относился к ней точно так же. То есть тут как раз эротическая утопия, смешение реальной жизни и творчества до такой степени, что не различить. Некоторые и не хотели разделять. И Блок отказался от сексуальной жизни с женой. При этом он не отказывался от сексуальной жизни вообще.

— Где заканчивается декаданс как искусство и начинается как позерство?

— Нигде. Я думаю, это совершенно невозможно определить. Возвращаясь к XX веку, Добролюбов воспринимался как абсолютный фрик. Сологуб с постоянно воспеваемой им смертью высмеивался, Гиппиус тоже. Грань проходит только в голове у самого человека, как грань между искренностью и неискренностью.

— Где гнездится декаданс, если говорить про историю литературы, почему он у нас возник?

— Возник он, скорее, как реакция на эпоху позитивизма. Зайдем чуть издалека.

В эпоху романтизма возникает понятие гения, оно сменяет существовавший до этого тип античного героя, средневекового святого, универсального человека эпохи Возрождения и Просвещения. Главные черты гения как типа — это спонтанность, иррациональность, исключительность, непредсказуемость.

В середине XIX века этот тип уже был отторгнут публикой, в первую очередь потому, что стали развиваться наука и технологии. Это время расцвета среднего класса, буржуазии. И главными ценностями буржуазии были стабильность, надежность, системность, предсказуемость — ценности позитивистской науки.

Сразу возникают новые герои, например нигилисты. И за писателями, которые вводили этих героев, следовали. Они, не утруждая себя какой-то эстетикой, в своих произведениях просто показывали программу действий, как это сделал Чернышевский в романе «Что делать». Соответственно, уже следующая эпоха отреагировала на этот тип героя и на этот тип писателя. Снова возвращается интерес к поэзии, где метафоры и яркие образы опять становятся актуальными и важными..

— А ощущение ненужности было? Бодлер писал, что хочет быть бесполезным и ненужным, потому что когда все вокруг зарабатывают деньги, не зарабатывать деньги — это уже современная форма героизма.

— Конечно. Это та точка, в которой происходит формирование и размежевание двух модусов существования: буржуазного и богемного. Бодлер, конечно, — это богема. Для представителей богемы материальные ценности не представляли чего-то значимого, при этом они могли быть и хорошо обеспеченными. Например, Пруст был аристократом, был весьма богат, но язык не повернется назвать его буржуазным человеком. И вот в этом споре между буржуазной и богемной и рождался модернизм.

— Кто поддерживал декадентов среди наших писателей, а кто нет, как они грызлись?

— Не поддерживал их никто, кроме них самих. Они и возникли как субкультура, которые не особо вызывали реакцию и не стоили того, чтобы о них писать. В начале XX века критики над ними потешались, изгалялись, пародировали. Чехов более иронично к этому относился. Бунин их просто ненавидел.

— Как почти всех.

— Да, Бунин многих ненавидел, но по хронологии: первыми появились символисты — первыми ненавидеть стал он их.

Чуть позже символизм станет вполне себе респектабельным движением, он породил настоящую моду, особенно будет невероятно популярен Бальмонт, которого после возвращения в 1913 году из длительной эмиграции по политическим причинам встречали как звезду. Бальмонт любил играть на публику, вот уж кто писал про безумие и кто любил изображать из себя безумца, опьяненного творца.

Дошло до того, что в каких-нибудь зубоврачебных кабинетах можно было увидеть газету со стихами символистов. И к концу 1900-х годов все уже стали говорить о кризисе символизма, потому что он окончательно превратился в набор штампов и клише.

То есть начали со сборников за свой счет, закончили тем, что их произведения печатали в ежедневной газете.

— Западный исследовать Клод Фрау писал, что упадок был только сначала, а затем — всё более очевидный расцвет. Во-первых, согласны вы с этим или нет? Если да, то какой расцвет декаданс начала XX века дал нашей культуре?

— Символизм предложил совершенно новые модели творчества, начиная от модернистской поэзии (от пересмотров поэтических основ) и заканчивая появлением модернистского романа. Символизм принято ассоциировать с поэзией, но три вершины русской модернисткой прозы дали именно символисты: «Мелкий бес» Сологуба, «Петербург» Белого и «Огненный ангел» Брюсова. Что интересно, благодаря «Мелкому бесу» возникло целое явление, чего не всякое классическое произведение удостаивалось. Мы знаем, что после «Обломова» у нас появилась обломовщина. А после «Мелкого беса» у нас появилась передоновщина — термин, который можно определить как состояние абсолютного, животного отупения.

А потом был не упадок и не расцвет, потом был асфальтовый каток в виде сталинской политики. Началось полное уничтожение. Этот ярлык декадента в сталинское время раздавали направо и налево: Ахматову называли декадентом, Гумилева.

Если говорить про позднее советское время, 80–90-е годы, когда запрещенную литературу уже более-менее реанимировали, возник новый интерес к модернизму, и ученые стали его разбирать, исследовать поэзию, что переросло в китч 90-х годов, одним из ярких образцов которого стал, например, ресторан «Серебряный век». То есть это опять превратилось в продукт массовой культуры.

— А в клипах 90-х это не проявлялось?

— Была певица Линда, у нее, кажется, присутствовали готичные образы в клипах.

— А какого-нибудь из современных писателей вы могли бы отнести к декадентам?

— Можно вспомнить образ жизни Пелевина, который демонстративно игнорирует общество, отказывается от интервью, но тут, конечно, это объясняется буддийской философией отстраненности. А из приверженцев декаданса можно, пожалуй, назвать только Алину Витухновскую, которая провозгласила себя черной иконой русской поэзии.

— А Мамлеев? Он ведь будто приемник Сологуба, он даже в «Шатунах» использует слово «недотыкомка».

— Влиянию он подвержен, но я бы затруднился сказать, что недотыкомка — это исключительно декадентский образ, это, скорее, образ параноидального, шизоидного сознания. А Мамлеев принципиально исследовал такого рода разорванное сознание. И это было актуально в конце советской эпохи.

Мамлеев, я бы сказал, писатель трансгрессивный. Это то, что потом будет в кинематографе называться некрореализмом, отдельная ветвь, более субкультурная, потому что постепенно, в том числе и из-за советского периода, писатель в России перестал излучать этот ореол исключительности. Люди видели, во что превратились все эти писатели — в обслуживающий персонал, так что те перестали иметь какое-то влияние на интеллектуалов. И эти отпочкования в виде Мамлеева происходили на уровне образности, стилистики, как у Сорокина. Язык не повернется назвать Сорокина декадентом. Это больше карнавализация смерти, это другой тип творчества.

— В течение нашего разговора так или иначе проскальзывала эта идея, но что вы думаете про то, что не искусство подражает жизни, а жизнь искусству?

— Я бы сказал, что это взаимный круговорот. В культуре множество примеров, когда искусство создавало модели, которым потом подражали люди в реальности. Вспомнить хотя бы рыцарские романы. После них люди, рыцари, стремились следовать некоему кодексу чести, быть галантными, искать свою прекрасную даму и служить ей. Так было и с романтической модой, и с теми же денди, декадентами. Так что полностью разделяю эту идею.

Но иногда, если произведение сложно, люди спрашивают, что там автор курил, — это снижение образа писателя через то, что тебе непонятно: если ситуации странны, герои совершают алогичные поступки, значит, с писателем что-то не то. И в этом смысле ставить знак равенства между писателем, его персонажами и миром, который он создает, — это типичная ошибка, это упрощение и выпрямление искусства, и это примитивно.