(для чтения и изучения, для самостоятельного чтения в 7, 8-м классах)

«Житие протопопа Аввакума» относится к древнерусской литературе XVII века. Этот век для истории Руси был переломным, «бунташным». Одной из примет того времени стала церковная реформа патриарха Никона. Накануне реформы церковь переживала глубокий кризис. Никон мечтал о вселенской православной церкви под покровительством Руси. Но реализации этой идеи мешало различие между русскими и греческими обрядами. Патриарх настаивал на унификации обряда и требовал исправления церковных книг по греческим оригиналам.

Реформа Никона вызвала резкое противодействие защитников старых обрядов, ее следствием стал раскол православной Руси. Как полагают историки, значительная часть населения страны сохранила верность древним традициям. Таким образом возникло явление старообрядчества (старообрядцами стали называть тех, кто не принял реформы Никона). Старообрядчество – самое мощное религиозное движение за всю русскую историю. Влиятельнейшим вождем его был протопоп Аввакум.

Он стал писателем уже в зрелом возрасте, до сорока пяти лет за перо брался редко. Из разрозненных сочинений Аввакума едва ли десяток приходится на раннюю пору, все остальные, включая его знаменитое житие — первую в русской литературе развернутую автобиографию1, — он написал в маленьком городке Пустозерске, в устье Печоры. Сюда Аввакума привезли в заточение 12 декабря 1667 года, здесь он провел последние 15 лет своей жизни. Здесь же 14 апреля 1682 года его возвели на костер.

В Пустозерске с 1669 по 1675 год пишет Аввакум свое «: по Волге плывут «стройно два корабля золотые». Это корабли Луки и Лаврентия. За ними плывет третий корабль — это корабль Аввакума. Это знамение явилось символом многотрудного «плавания Аввакума по волнам житейского моря» и предопределило его мученический путь.

Житие Аввакума напоминает монолог. Автор непринужденно и доверительно беседует с читателем-единомышленником. В искренности и страстности, с которой протопоп ведет свое повествование, рассказывая о перенесенных тяготах, о своих победах, о видениях и чудесах, выражается его позиция. Он то взволнованно, то эпически спокойно, то иронично делится воспоминаниями, ибо трагическое в его судьбе важно как пример мужества и стойкости, а победы Аввакума воспринимаются как убедительные свидетельства его искренности и правоты той идеи, за которую он боролся всю жизнь. Аввакум вызывает уважение своей убежденностью, откровенностью, мужеством. Он не терпит компромиссов и самым страшным судом судит себя за редкие проявления человеческих слабостей.

Главным делом своей жизни Аввакум считал борьбу с реформами Никона, и большая часть жития посвящена именно этому. Рассказывая о своей жизни, он стремился воодушевить единомышленников на борьбу «за дело Божие». Поэтому он выделяет разного рода знамения и чудеса, которые должны подтвердить божественное освящение его борьбы за истинную веру. Это и затмение солнца в 1654 году, когда патриарх Никон собрал церковный собор, утвердивший новые реформы, и затмение, произошедшее тогда, когда Аввакума расстригли и бросили в темницу. Протопоп терпит страшные испытания: его избивают, ссылают, на долгие месяцы и годы заточают в тюрьму.

Автор рассказывает о страшных своих мучениях необычайно просто в бытовой разговорной манере. Он пишет о своем первом заключении в Андрониевом монастыре. Он сидел на цепи в темной камере, что ушла в землю. «Никто ко мне не приходил, — вспоминает Аввакум, — только мыши, и тараканы, и сверчки кричат, и блох довольно».

Подробно и, казалось бы, бесстрастно описывает он перенесенные им побои и надругательства. Так, тобольский воевода Афанасий Пашков «рыкнул, яко дивий (дикий) зверь, и ударил меня по щоке, таже по другой, и паке в голову, и збил меня с ног и, чекан ухватя, лежачева по спине ударил трижды и, разболакши (раздев) по той же спине 72 удара кнутом»2.

В другой раз, закованного протопопа везли в лодке. «Сверху дождь и снег, а на мне на плеча накинуто кафтанишко просто; льет вода по брюху и по спине, — нужно (мучительно) было гораздо»3.

«Житие» — бытописание социальной и общественной жизни, освещение религиозных и этических конфликтов времени, выражение демократической идеологии и эстетики Аввакума, ориентированной на «природный русский язык», на нового читателя — крестьянина, посадского мужика, «природного русака», которого объединяет с автором общность национального русского чувства4.

Русский уклад, национальный быт и в целом проблема национальной самобытности Руси, не только как проблема государства, церкви, официальной идеологии, но и как факт внутренней, душевной жизни человека, области интимных чувств, личных переживаний, — все это широкий бытовой общественно-социальный фон «Жития». Но в то же время «Житие» и автобиография – это исповедь человеческой души, что сказывается на характере этнографизма и психологизма произведения. Форма литературного выражения, жанр и стиль определяют их специфику: бытовые реалии, в том числе и отчетливо нарисованные с натуры этнографические картины — описание сибирского края, рек, озер, гор, флоры и фауны, — не просто создают фон, а входят в структуру художественного произведения. Этнографические картины даны не сами по себе, они как бы усиливают, обостряют психологические состояния, влияют на характер психологических чувств и переживаний героев.

В «Житии» постоянно фиксируется география мест пребывания протопопа по пути его следования в ссылку. Приводятся названия рек, озер, городов, монастырей: Даура, Лена, Тунгуска, Шаманские и Долгие пороги, Байкалово море, Ирьгень-озеро, Тобольск. Называется точное место рождения Аввакума — Нижегороцкий предел за рекой Кумою, село Григорово.

Этнографические реалии в «Житии» выразительны и достоверны. Так, дано описание Долгого порога Большой Тунгуски: «Горы высокие, дебри непроходимыя, утес каменной, яко стена стоит… В горах тех обретаются змеи великие; в них же витают гуси и утицы — перие красное, вороны черные, а галки серые; в тех же горах орлы, и соколы, и кречаты, и курята инъдейские, и бабы и лебеди и иные дикие, — многое множество, — птицы разные. На тех же горах гуляют звери многие дикие: козы и олени, изубры, и лоси, и кабань, и волъки, бараны дикие…»5.

Подробно описывается и Байкалово море, где «русские люди рыбу промышляют». Протопоп замечает: «Егда к берегу пристали, восстала буря ветренная, и на берегу насилу место обрели от волн. Около ево горы высокие, утесы каменные и зело высокие. Наверху их полатки и поволуши (башни), врата и столпы, ограда каменная и дворы, — все богоделанно. Лук на них растет и чеснок. Там же растут и конопли богорасленныя, а во дворах трава красныя, и цветы и благовонный гораздо»6.

Реальные картины вызывают у Аввакума поток эмоциональных чувств, их лирическое выражение перекликается с публицистическими отступлениями, хвалой Богу и осуждением человеческих страстей: «А все то у Христа — тово света наделано для человеков, чтоб упокояся, хвалу Богу воздал. А Человек, суете которой уподобится, дние его, яро, сень (тень), переходят; скачет, яко козел; раздувается яко пузырь; гневается яко рысь; съесть хощет, яро змия; ржет, зря на чужую красоту, яко жребя, лукавует, яко бес… Бога не молит, отлагает покаяние на старость и потом исчезает и не всем, камо отходит: или во светли, или во тьму, — день судный коегождо (каждого) явит»7. Протопоп восклицает: «Простите мя, аз согрешил паче всех человек».

В процессе художественного воспроизведения житейских перипетий Аввакума бытовые реалии обрастают этнографическими деталями, подчеркивающими психологические состояния и ситуации. Окружающие обстоятельства, в круг которых входит и природа, вызывают эмоциональные состояния, глубокие переживания автора-повествователя. Так, после предметного описания местности следует: «На те горы выбивал меня Пашков, со зверями, и со змиями, и со птицами витать». На этнографическом фоне вырисовываются картины страданий и бедствий героя: «Егда поехали из Енисейска, как будем в Большой Тунгуске реке, в воду загрузило бурею дощеник мой совсем: налилъся среди реки полон воды, и парус изорвало, — одны палубы над водою, а то все в воду ушло. Жена моя на палубы из воды робят кое-как вытаскала»8. Житейскую обстановку плавания характеризует и пейзаж: «Осень была, дождь на меня шел, всю нощь под капелию лежал, сверху дождь и снег, а на мне на плеча накинуто кафтанишко; льет вода по брюху и по спине. Нужно (мучительно) было гораздо»9.

Средствами ассоциированных метафор обозначается реальная обстановка, в которой живет Аввакум с семьей, также рисуется и картина жизни в «зимовье»: «Я лежу под берестом наг на печи, а протопопица в печи, а дети кое-где, в дождь прилучилось, одежды не стало»10.

Символы и аллегории вводятся в изображение быта: «видим яко зима хощет быти; сердце озябло; и ноги задрожали». Образ бредущих среди зимы путников, разбивающихся о лед, превращается в аллегорическую картину бренности, обреченности человеческого пути и все-таки надежды.

В изображение быта включается также библейская и народная символика: видения — два золотых корабля; чудеса — приход ангела, накормившего протопопа щами, черная курочка, несущая по два яичка в день. В «Житии» наблюдаются приемы народной поэзии трехкратного повторения, пословицы, поговорки, каламбуры и сказовый стиль. Реально-материальный быт, сливаясь с символикой, всегда характеризуется конкретным содержанием и связан с жизнью и превратностями судьбы протопопа. Образы Аввакума конкретны, но в то же время это художественные символы-обобщения. На специфику литературной манеры Аввакума обратил внимание Д.С. Лихачев. Он отметил, что факт в сочинениях Аввакума подчинен мысли, чувству, идее. Факт иллюстрирует идею чувств, а не идея объясняет факт. Но, по мысли ученого, Аввакум не просто бытописатель… За бытовыми мелочами он видит вечный непреходящий смысл событий, предсказанных предшествующими видениями – традиционными образами Средневековья.11

Автор как в автобиографии-исповеди много пишет о своих переживаниях, он «тужит», «рыдает», «вздыхает», «горюет». В «Житии» автор и герой слиты в одном лице, что усиливает личностный характер повествования, придает ему эмоциональность, искренность, непосредственность, и в итоге — особый психологизм. Д.С. Лихачев отмечал, что нельзя не видеть связи «Жития» с тем новым для русской литературы психологизмом XVII века, который позволил Аввакуму не только подробно и ярко описывать собственные душевные переживания, но и найти живые краски для изображения окружающих его лиц.

Так, со страниц «Жития» встает образ несгибаемого борца, подвижника, пустозерского узника, искренне верящего в праведность своих идей, полемиста, обличителя, мученика и защитника истинной, в его понимании, веры. Личность и деятельность Аввакума – явление исключительное. «Его внимание привлекают, — как подчеркивает Д.С. Лихачев, — такие признаки национальности, которые оставались в тени до него, но которые станут широко распространенными в XIX и XX веках. Все русское для него прежде всего раскрывается в области интимных чувств, интимных переживаний и семейного быта. В XV–XVI веках проблема национальности была нерасторжимо связана с проблемами государства, церкви, официальной идеологии. Для Аввакума она также и факт внутренней душевной жизни. Он русский не только по своему происхождению и не только по своим патриотическим убеждениям, — все русское составляло для него тот воздух, которым он дышал, и пронизывало собою всю его внутреннюю жизнь, все чувство. А чувствовал он так глубоко, как немногие из его современников накануне эпохи реформ Петра I, хотя и не видел пути, по которому пойдет новая Россия»12.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Что вы знаете об исторической личности протопопа Аввакума? Расскажите об исторических событиях этого времени, о восприятии Аввакумом церковной реформы Никона.
2. Как построено «Житие», какие чувства оно вызывает?
3. Расскажите о жизненных перипетиях судьбы Аввакума — его мытарствах и скитаниях.
4. Как создается в «Житии» жизненно-правдивый образ подвижника (приведите факты биографии Аввакума, что он пишет о себе, о своих близких, сподвижниках)?
5. Как он описывает трудности жизни (сибирский край, издевательства властей)? Приведите примеры драматических ситуаций, переживания героя.
6. Какова роль описаний природы?
7. Как используется Аввакумом религиозная фантастика, образно-изобразительные средства агиографической литературы (образ корабля, описание чудес, происходящих в монастыре, появление ангела или человека, не выстрелившая пищаль)? Как связаны чудеса с реальной жизнью протопопа?
8. Приведите примеры использования формы сказа.
9. Почему «Житие» можно назвать автобиографией Аввакума?
10. Оцените подвижническую жизнь и деятельность Аввакума и выскажите свое отношение к личности протопопа.
11. В разделе «Дополнительные материалы» прочитайте отрывок из романа Д.Л. Мордовцева «Великий раскол» о последних часах жизни Аввакума, подтвердите стойкость убеждений протопопа.

►Читайте также другие темы главы «Литература периода укрепления русского централизованного государства»:

• «Хождение за три моря» Афанасия Никитина
• «Повесть о Петре и Февронии Муромских»
• «Житие протопопа Аввакума»
• «Повесть о Тверском Отроче монастыре»
• Сатирические повести XVII века
• «Повесть о Горе-Злочастии»

►Перейти к оглавлению книги «Начало всех начал. Древнерусская литература»

ПРОТОПОП АВВАКУМ

Особое место в литературе 2-ой половины 17в. занимает старообрядческая литература. Как социально-религиозное движение раскол окончательно оформится после церковного собора 1666-1667 гг. Реформы патриарха Никона были сведены лишь к внешней обрядовой стороне. Реформа знаменовала новый этап подчинения церкви светской власти. Она вызвала появление мощного антифеодального, антиправительственного движения — старообрядчества. Активное участие в движении приняла часть крестьянства, сельского духовенства и родовитого боярства. Таким образом, раскол объединил на первых порах представителей различных классов и социальных групп. Идеологом старообрядчества являлся протопоп Аввакум — талантливейший писатель 2-й половины 17в. (1621-1682 гг.). Он фанатически отстаивал свои убеждения и погиб за них на костре. Автор около 80 сочинений, из них 64 написаны во время 15-летнего заточения в земляном срубе Пустозерска. Ему принадлежат «Житие», повествующее о жизни автора, «Книга бесед», челобитные, послания.

ВЗЛЕТЫ И ПАДЕНИЯ

АВВАКУМ Петров (20.11.1620, с. Григорово Закудемского стана Нижегородского у.- 14.04.1682, Пустозерск), протопоп (лишенный сана), крупнейший деятель раннего старообрядчества, расколоучитель. Основные сведения о своей жизни А. изложил в автобиографическом «Житии» и др. сочинениях. Род. в семье священника Борисоглебской ц. Петра († ок. 1636). Мать — Мария (в иночестве Марфа) — была, по словам А., «постница и молитвенница» и оказала большое влияние на религ. развитие сына. В 1638 г. А. женился на дочери местного кузнеца Анастасии Марковне (1628-1710), родившей ему 5 сыновей и 3 дочерей. Переехав в с. Лопатищи того же уезда, А. в 1642 г. был рукоположен во диакона, а в 1644 г.- во священника. Летом 1647 г. бежал с семьей от преследований местного «начальника» в Москву, где нашел поддержку у царского духовника Стефана Вонифатьева, после чего вернулся в свой разоренный дом в Лопатищах. С этого времени А. начал поддерживать активные контакты с кружком «ревнителей благочестия» и последовательно осуществлять их программу исправления нравов, из-за чего вступал в постоянные конфликты как с паствой, так и с властями. В мае 1652 г., спасаясь бегством от разъяренных прихожан, А. вновь направился в Москву, получил назначение в г. Юрьевец-Повольский, где был поставлен в протопопа. На новом месте А. вскоре восстановил против себя мирян и духовенство, был жестоко избит толпой и бежал в Кострому, оттуда в Москву. Здесь он начал служить в Казанском соборе, протопопом к-рого был его покровитель лидер «боголюбцев» Иван Неронов. Оказавшись в самой гуще событий, связанных с церковной реформой, проводимой Патриархом Никоном, А. после ареста Неронова (4 авг. 1653) стал во главе старообрядческой оппозиции реформам. Вместе с костромским протопопом Даниилом он написал несохранившуюся челобитную царю Алексею Михайловичу, где просил за Неронова, проводил последнего в ссылку, проповедовал с паперти Казанского собора; лишенный места, он служил в ц. св. Аверкия в Замоскворечье, а затем демонстративно совершал богослужения в «сушиле» во дворе Неронова, где и был арестован 13 авг. 1653 г. Закованный в цепи, А. был заключен в подземелье Андроникова мон-ря, где его били и морили голодом.

Спасенный от расстрижения благодаря заступничеству царя, А. был передан в Сибирский приказ, а 17 сент. 1653 г. «за ево многое бесчинство» сослан с семьей в Тобольск, где проживал с кон. дек. 1653 по конец июля 1655 г. Здесь А. пользовался покровительством тобольского воеводы В. И. Хилкова и Сибирского архиеп. Симеона, добившегося для него разрешения служить в кафедральном Софийском и Вознесенском городском соборах. Тем не менее, как вспоминал впосл. А., «в полторы годы пять слов государевых сказывали на меня» (т. е. было отправлено 5 доносов на А.). Особенно острое столкновение произошло у него с архиепископским дьяком И. В. Струной. И хотя благодаря поддержке владыки дело закончилось в пользу протопопа, эти события повлияли на его судьбу: было велено перевести А. с семьей под стражей в Якутский острог с запрещением служить литургию. А. доехал только до Енисейска, т. к. поступил новый указ — отправить его в Даурию вместе с отрядом воеводы А. Ф. Пашкова. Во время похода, начавшегося 18 июля 1656 г., между А. и воеводой, отличавшимся крутым нравом, сложились крайне неприязненные отношения. Уже 15 сент. 1656 г. А. был по приказу последнего наказан кнутом на Долгом пороге за «малое писанейце», в к-ром воевода осуждался за грубость и жестокость. Тогда же казаками и служилыми людьми была составлена инспирированная Пашковым челобитная на имя царя, обвинявшая А. в том, что он написал «воровскую составную память», «глухую, безымянную», направленную против «начальных людей» с целью учинить смуту. Челобитчики требовали смертной казни А. По прибытии отряда Пашкова 1 окт. 1656 г. в Братский острог А. был заключен в холодную башню, где сидел до 15 нояб. В мае 1657 г. отряд двинулся дальше, через Байкал, по Селенге и Хилку до оз. Иргень, а оттуда волоком до р. Ингоды, затем по Ингоде и Шилке, достигнув в нач. июля 1658 г. устья р. Нерчи. Весной 1661 г. А. по приказу из Москвы с семьей и неск. людьми отправился в обратный путь через всю Сибирь, охваченную восстаниями коренных народов. В 1662-1663 гг. он зимовал в Енисейске, с кон. июня 1663 по сер. февр. 1664 г. жил в Тобольске, где был связан с находившимися здесь в ссылке за приверженность к старым обрядам романовским попом Лазарем и Патриаршим подьяком (иподиаконом) Федором Трофимовым, а также однажды виделся с ссыльным Юрием Крижаничем, описавшим в 1675 г. эту встречу. Не позднее мая 1664 г. А. прибыл в Москву. Во время почти 11-летней сибирской ссылки А. довелось вытерпеть невероятные лишения и голод, преодолеть много опасностей, пережить смерть 2 сыновей. В Сибири родилась слава протопопа как героя и мученика за «старую веру», развился его талант проповедника. Позднее он вспоминал, что, возвращаясь в Москву, «по всем городам и селам, в церквах и на торгах кричал», обличая «никонианские» новшества. В Сибири осталось немало его учеников и последователей.

В Москве А. был весьма благосклонно принят царем и его ближайшим окружением, познакомился и вел полемику с Симеоном Полоцким и Епифанием (Славинецким), получал подарки от царедворцев, беседовал с царским духовником Лукьяном Кирилловым, Рязанским архиеп. Иларионом, окольничими Р. М. Стрешневым и Ф. М. Ртищевым, спорил с ними «о сложении перстов, и о трегубой аллилуйи, и о прочих догматах», стал духовным отцом боярыни Ф. П. Морозовой, ее сестры кнг. Е. П. Урусовой и мн. др. московских «старолюбцев». Несмотря на подношения и посулы со стороны властей (в т. ч. обещание сделать его справщиком на Печатном дворе), А., относившийся к новым обрядам с прежней нетерпимостью, «паки заворчал» — написал царю гневную челобитную, «чтоб он старое благочестие взыскал», и стал открыто проповедовать свои взгляды. В авг. 1664 г. было принято решение сослать А. с семьей в Пустозерск. С дороги, из Холмогор, он написал в окт. 1664 г. челобитную царю с просьбой из-за трудности зимнего пути оставить его «зде, на Холмогорах». Благодаря заступничеству Ивана Неронова, к тому времени уже примирившегося с Церковью, а также из-за отказа кеврольских и верховских крестьян дать прогонные деньги и подводы местом ссылки А. стала Мезень (прибыл сюда с семьей и домочадцами 29 дек. 1664).

В кон. 1665 — нач. 1666 г. в связи с подготовкой к Собору (начался в февр. 1666) были арестованы вожди старообрядческой оппозиции. 1 марта 1666 г. был привезен в Москву и А., к-рого отдали на увещание Крутицкому митр. Павлу. «Он же меня у себя на дворе,- вспоминал А.,- привлачая к своей прелестной вере, томил всяко пять дней, и козновав, и стязався со мною». 9 марта А. перевели «под начал» в Пафнутиев боровский мон-рь. После бурной полемики на Соборе А. и его единомышленники, диак. Федор Иванов и суздальский свящ. Никита Добрынин, были 13 мая 1666 г. лишены сана и анафематствованы в Успенском соборе, после чего их, закованных в цепи, поместили в Никольский Угрешский мон-рь, где 2 июня Федор и Никита раскаялись и подписали требуемые от них грамоты. В нач. сент. А. вновь был переведен в тюрьму Пафнутиева боровского мон-ря, где его безуспешно уговаривали покаяться и примириться с Церковью. В этих увещаниях принимали участие А. С. Матвеев и дьяк Д. М. Башмаков.

17 июня 1667 г. новые безуспешные увещания и острые споры продолжились на заседаниях Собора, а через месяц А., попу Лазарю и соловецкому иноку Епифанию за их упорство вынесли окончательный приговор — «отослать к грацкому суду». 26 авг. по царскому указу А. вместе с Лазарем, симбирским свящ. Никифором и Епифанием был приговорен к ссылке в Пустозерск…

6 янв. 1681 г.- в праздник Богоявления — московские старообрядцы, как сообщалось в объявлении Синода 1725 г., «безстыдно и воровски метали свитки богохульныя и царскому достоинству безчестныя» и в соборах ризы «и гробы царския дехтем марали… наущением того же расколоучителя и слепаго вождя своего» А. «Он же сам… на берестяных хартиях начертывал царския персоны и высокия духовныя предводители с хульными надписании и толковании». Эти события ускорили развязку. 8 февр. 1682 г. царь Феодор Алексеевич получил разрешение Собора поступать с раскольниками «по государеву усмотрению». В Пустозерск направился капитан стрелецкого стремянного полка И. С. Лешуков, к-рый провел спешный сыск по поводу распространения А. из земляной тюрьмы «злопакостных» и «злохульных» писаний, направленных против царя и иерархов. 14 апр. 1682 г. А., Лазарь, Епифаний и Федор Иванов были сожжены в срубе «за великие на царский дом хулы».

Православная энциклопедия

ЖИТИЕ ПРОТОПОПА АВВАКУМА

«Житие протопопа Аввакума, им самим написанное» — лучшее творение Аввакума, созданное в 1672-1673 гг. Это первое в истории русской литературы произведение автобиографического жанра, в котором выразились тенденции к реализму. Эти тенденции нашли отражение в бытовых сценах «Жития», в пейзажных описаниях, в диалогах героев, а также в языке произведения с его просторечиями и диалектизмами.

Центральная тема жития — тема личной жизни Аввакума, неотделимая от борьбы за «древлее благочестие» против Никоновых новшеств. Она тесно переплетается с темой изображения жестокости и произвола «начальников» — воевод, обличения «шиша антихристова» Никона и его приспешников, утверждавших новую, как они считают, веру «кнутом и виселицами». На страницах жития во весь свой гигантский рост встает образ незаурядного русского человека, необычайно стойкого, мужественного и бескомпромиссного. Характер Аввакума раскрывается в житии как в семейно-бытовом плане, так и в плане его общественных связей. Аввакум проявляет себя и в отношениях к «робяткам» и верной спутнице жизни, преданной и стойкой Анастасии Марковне, и в отношении к патриарху, царю, и простому народу, к своим единомышленникам, соратникам по борьбе. Поражает необычайная искренность его взволнованной исповеди: горемыке-протопопу, обреченному на смерть, нечего лукавить, нечего скрывать. Он откровенно пишет о том, как прибегнул к обману, спасая жизнь одного «замотая» — гонимого человека, которому грозила смерть. Вспоминает о своих тяжких раздумьях и колебаниях, он готов был молить о пощаде и прекратить борьбу. В «Житии» поражает, прежде всего, личность героя, его необычная стойкость, мужество, убежденность, стремление к справедливости. Хотя Аввакум и назвал свое произведение «Житием», с традиционным агиографическим жанром его связывает немногое. В нем преобладают новаторские черты в изображении человеческой души, ее страданий, стойкой непреклонности. Новаторские приемы проявляются в изображении семейно-бытовых отношений, в сатирическом обличении духовных и светских властей, в описании Сибири. Если Аввакум непримирим и беспощаден к своим противникам, то он чуток и заботлив по отношению к своей семье, к своим подвижникам.

Наиболее значителен в «Житии» образ спутницы жизни, его жены Анастасии Марковны. Она вместе с мужем безропотно идет в сибирскую ссылку и морально помогает мужу переносить все невзгоды, лишения. Безропотно идет она вместе с мужем в далекую сибирскую ссылку: рожает и хоронит по дороге детей, спасает их во время бури, за четыре мешка ржи во время голода отдает свое единственное сокровище — московскую однорядку, а затем копает коренья, толчет сосновую кору, подбирает недоеденные волками объедки, спасая детей от голодной смерти. С грустью говорит Аввакум о своих сыновьях Прокопии и Иване, которые, испугавшись смерти, приняли «никонианство» и теперь мучаются вместе с матерью, закопанные живыми в землю (т.е. заключенные в земляную темницу) . С любовью говорит протопоп и о дочери своей Аграфене, которая вынуждена была в Даурии ходить под окно к воеводской снохе и приносить от нее иногда щедрые подачки. Изображая себя в обстановке семейно-бытовых отношений, Аввакум стремится подчеркнуть неразрывную связь бытового уклада с церковью. Патриархальный уклад, охраняемый старым обрядом, и защищает он. Он стремится доказать, что старый обряд тесно связан с самой жизнью, ее национальными основами, а новый обряд ведет к утрате этих основ. Страстная защита «древлего благочестия» превращает житие в яркий публицистический документ эпохи. Не случайно свое житие протопоп начинает с изложения основных положений «старой веры», подкрепляя их ссылками на авторитет «отцов церкви» и решительно заявляя: «Сице аз, протопоп Аввакум, верую, сице исповедаю, с сим живу и умираю». Собственная его жизнь служит лишь примером доказательства истинности положений той веры, борцом и пропагандистом которой он выступает.

Но главное своеобразие «Жития» Аввакума — в его языке и стиле. Для стиля характерно сочетание сказовой формы с проповедью, что привело к тесному переплетению разговорно-просторечных элементов языка с церковно-книжными. В столкновении церковно-книжных и разговорных форм рождалось новое стилистическое единство, которое сам он характеризует как «просторечье». В стиле жития протопоп использует форму сказа — неторопливого рассказа от первого лица, обращенного к старцу Епифанию, но в то же время подразумевающего и более широкую аудиторию своих единомышленников. Но, как отметил В.В. Виноградов, в стиле жития сказовая форма сочетается с проповедью, и это обусловило тесное переплетение церковно-книжных элементов языка с разговорно-просторечными и даже диалектными. Для стиля Аввакума характерно отсутствие спокойного эпического повествования.

Его житие состоит из ряда искусно нарисованных правдивых драматических сцен, построенных всегда на острых конфликтах: социального, религиозного или этического порядка. Эти драматические сцены соединены между собой лирическими и публицистическими отступлениями. Аввакум либо скорбит, либо негодует, либо иронизирует над противниками и самим собой, либо горячо сочувствует единомышленникам и печалится об их судьбе. «Житие» проникнуто духом борьбы. Автор страстно отстаивает свои убеждения, обличает врагов. Деятельность Аввакума была направлена на защиту старообрядчества, раскола, носившего реакционный характер. Большой талант Аввакума, его литературное новаторство делают его творчество выдающимся явлением древнерусской литературы.

Букинисту.ру

«АЗ ЕСМЬ АВВАКУМ ПРОТОПОП»

Егда приехали на Шаманской порог, на встречю приплыли люди иные к нам, а с ними две вдовы — одна лет в 60, а другая и больши; пловут пострищись в монастырь. А он, Пашков, стал их ворочать и хочет замуж отдать. И я ему стал говорить: «по правилам не подобает таковых замуж давать». И чем бы ему, послушав меня, и вдов отпустить, а он вздумал мучить меня, осердясь. На другом, Долгом пороге стал меня из дощенника выбивать: «для-де тебя дощенник худо идет! еретик-де ты! поди-де по горам, а с казаками не ходи!» О, горе стало! Горы высокия, дебри непроходимыя, утес каменной, яко стена стоит, и поглядеть — заломя голову! В горах тех обретаются змеи великие; в них же витают гуси и утицы — перие красное, вороны черные, а галки серые; в тех же горах орлы, и соколы, и кречаты, и курята индейские, и бабы, и лебеди, и иные дикие — многое множество, птицы разные. На тех горах гуляют звери многие дикие: козы, и олени, и зубри, и лоси, и кабаны, волки, бараны дикие — во очию нашу, а взять нельзя! На те горы выбивал меня Пашков, со зверьми, и со змиями, и со птицами витать. И аз ему малое писанейце написал, сице начало: «Человече! убойся Бога, седящаго на херувимех и призирающаго в безны, его же трепещут небесныя силы и вся тварь со человеки, един ты презираешь и неудобство показуешь», — и прочая; там многонько писано; и послал к нему. А се бегут человек с пятьдесят: взяли мой дощенник и помчали к нему, — версты три от него стоял. Я казакам каши наварил да кормлю их; и они, бедные, и едят и дрожат, а иные, глядя, плачют на меня, жалеют по мне. Привели дощенник; взяли меня палачи, привели перед него. Он со шпагою стоит и дрожит; начал мне говорить: «поп ли ты или роспоп?» И аз отвещал: «аз есмь Аввакум протопоп; говори: что тебе дело до меня?» Он же рыкнул, яко дивий зверь, и ударил меня по щоке, таже по другой и паки в голову, и сбил меня с ног и, чекан ухватя, лежачева по спине ударил трижды и, разболокши, по той же спине семьдесят два удара кнутом. А я говорю: «господи Исусе Христе, сыне божий, помогай мне!» Да то ж, да то ж беспрестанно говорю. Так горько ему, что не говорю: «пощади!» Ко всякому удару молитву говорил, да осреди побой вскричал я к нему: «полно бить тово!» Так он велел перестать. И я промолыл ему: «за что ты меня бьешь? ведаешь ли?» И он паки велел бить по бокам, и отпустили. Я задрожал, да и упал. И он велел меня в казенной дощенник оттащить: сковали руки и ноги и на беть кинули. Осень была, дождь на меня шел, всю нощь под капелию лежал. Как били, так не больно было с молитвою тою; а лежа, на ум взбрело: «за что ты, сыне Божий, попустил меня ему таково больно убить тому? Я ведь за вдовы твои стал! Кто даст судию между мною и тобою? Когда воровал, и ты меня так не оскорблял, а ныне не вем, чтo согрешил!» Быдто добрый человек — другой фарисей с говенною рожею, — со владыкою судитца захотел! Аще Иев и говорил так, да он праведен, непорочен, а се и писания не разумел, вне закона, во стране варварстей, от твари Бога познал. А я первое — грешен, второе — на законе почиваю и писанием отвсюду подкрепляем, яко многими скорбьми подобает нам внити во царство небесное, а на такое безумие пришел! Увы мне! Как дощенник-от в воду ту не погряз со мною? Стало у меня в те поры кости те щемить и жилы те тянуть, и сердце зашлось, да и умирать стал. Воды мне в рот плеснули, так вздохнул да покаялся пред владыкою, и господь-свет милостив: не поминает наших беззаконий первых покаяния ради; и опять не стало ништо болеть.

Житие протопопа Аввакума

и «Житие» Аввакума

Юрий Зарецкий (р. 1953) – историк культуры, профессор факультета философии Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» (Москва). Автор книг «Ренессансная автобиография и самосознание личности: Энеа Сильвио Пикколомини» (2000), «Автобиографические «Я” от Августина до Аввакума: очерки истории самосознания европейского индивида» (2002), «Индивид в европейских автобиографиях: от Средних веков к Новому времени» (2011), «Стратегии понимания прошлого: теория, история, историография» (2011).

Всякий нарратив от первого лица рождает у читателя ожидание правдивости: в нем слышится голос человека, рассказывающего историю, участником или свидетелем которой он был. Конечно, читатель может в чем-то сомневаться, но эти сомнения лишь подтверждают его изначальную установку. Автобиографические истории, в которых рассказчик преимущественно говорит о себе и своей жизни, хотя обычно и вызывают больше сомнений, не являются исключением из этого правила. Ожидание читателя услышать правду, с одной стороны, и заверения рассказчика, с другой, создают между ними особый тип коммуникативной ситуации, которую мэтр автобиографических исследований Филипп Лежён назвал «автобиографическим пактом».

Разрабатывая это понятие, французский ученый имел, однако, в виду исключительно новоевропейские автобиографии (начиная с «Исповеди» Руссо). Рассказчик в них – это наш современник, и обращается он к нам. Исторический аспект «автобиографического пакта» исследователя не интересовал. Между тем, этот аспект заслуживает внимания, поскольку в случае с автобиографическими свидетельствами, предшествующими Новому времени, ситуация с читательскими ожиданиями усложняется: вместо одной коммуникативной ситуации мы имеем дело с двумя. В первой участвуют рассказчик и его современник, во второй – рассказчик и наш современник.

В эпистемологическом отношении интересна вторая ситуация, поскольку в ней мы являемся сторонними наблюдателями разговора другого рассказчика с другим читателем, разворачивающегося в другом социально-историческом контексте. Очевидно, что этот контекст непосредственно влияет на то, о чем и как говорится в автобиографической истории: каким образом рассказчик отбирает и группирует ее сюжеты, в каких местах делает акценты, какие оценочные суждения выносит и так далее. Другими словами, социально-исторический контекст, с которым он взаимодействует, определяет стратегии его означивания действительности.

В связи с этим особое внимание стоит обратить именно на эту вторую коммуникативную ситуацию. В нашем случае в качестве рассказчика в ней выступает протопоп Аввакум, автор знаменитого «Жития»; в качестве конкретного сюжета, от которого читатель ожидает правдивости, выступают его сообщения о жене Настасье Марковне. Какие стратегии используются в этих сообщениях? Как эти стратегии соотносятся с социально-историческим контекстом написания «Жития»? Как обозначенное выше усложнение коммуникативной ситуации в случае с автобиографиями прошлых эпох способно повлиять на восприятие «настоящей» Настасьи Марковны? Каким образом контекстуализация автобиографических свидетельств может способствовать лучшему их пониманию?

«Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу» (Еф. 5:22)

В «Житии» протопопица выступает под разными именами: «жена» (наиболее часто, обозначается именно семейное положение), «протопопица» (так же довольно часто, обозначается социальный статус), «Марковна» (по отчеству, возможно, шутливо), «Настасья Марковна» (по имени-отчеству, официально), Анастасия (по полному имени, полуофициально), «баба» (пейоративно).

Первый раз она упоминается в самом начале рассказа о жизни Аввакума, сразу после сведений о его родителях и обретении им веры. Его будущая жена характеризуется здесь как богомольная («безпрестанно во церковь ходила», «моляшесь Богу»), бедная («в скудости живяше»), осиротевшая («сиротина») дочь некогда состоятельного кузнеца. В брачном союзе ей определяется второстепенная роль: помощницы мужа в достижении им спасения («да даст ми жену – помощницу ко спасению»). Примечательно, что невеста (как, впрочем, и жених) при вступлении в брак оказываются пассивными исполнителями родительской воли, являющейся воплощением воли Божественной: «Изволила мати меня женить. И бысть по воли Божии тако» (с. 18).

Дальше протопопица чаще всего упоминается вместе с детьми: «покиня жену и дети», «з женою и детми», «а жена з детми», «жена и дети остались на берегу», «токмо з женою и детьми повезли», «а протопопица в печи, а дети кое-где перебиваются» и тому подобное.

Если рассматривать стратегии означивания ее фигуры в «Житии» в контексте властных отношений, то в большинстве эпизодов с участием мужа и жены Настасья Марковна выступает как объект. Власть мужа над женой в первую очередь проявляется в сфере семейно-бытовых отношений, но распространяется также и на сферу нравственную: Аввакум, будучи священником, призван давать ей, мирянке, моральные наставления. Как самостоятельно действующее лицо протопопица выступает только в нескольких случаях (показательно, однако, что ни в одном из них ее действия не имеют самостоятельного значения, ибо совершаются не ради ее собственных целей, а во имя благополучия мужа и семьи). Так, в сибирской ссылке она спасает едва не замерзшего мужа от верной смерти:

«…протопопица втащила меня бытто мертвова в ызбу; жажда мне велика – напоила меня водою, разболокши… Плакав, жена бедная с робяты зарезала корову и истекшую кровь ис коровы дала найму-казаку, и он приволок мою с рыбою нарту» (с. 75).

Впрочем, распределение властных отношений между мужем и женой не всегда столь однозначно. Поскольку все рассказы «Жития» имеют два плана, земной и небесный, помимо социального пространства мужского-женского, власти-подчинения, протопопица обретает обозначение и применительно к сакральному пространству, – через дихотомию греховного-божественного. Наложение же обеих дихотомий друг на друга может еще более усложнить общую картину.

Рассмотрим один пример такой неоднозначности – эпизод, в котором участвуют несколько акторов: сам Аввакум, Настасья Марковна, приживалка («домочадица») Фетинья, живший в доме протопопа на цепи душевнобольной («бешеный», то есть попавший под власть беса) Филипп и незримый, но играющий важную роль в происходящем бес (с. 64–65).

Однажды после ссор с еретиками Аввакум приходит домой в расстроенных чувствах («зело печален») и обнаруживает, что его жена из-за пустяка («дьявол ссорил») побранилась с Фетиньей. Не утерпев, он начинает бить и оскорблять обеих. Тут же в Филиппе пробуждается бес, и тот принимается «кричать, и вопить, и чепь ломать, бесясь». Он хватает протопопа и, несмотря на попытки домашних его освободить, терзает, а потом вдруг отпускает. Заканчивается эпизод рассказом о покаянии Аввакума перед Богом, женой и Фетиньей, исполнении епитимьи и исходом беса из Филиппа.

Смиренное обращение Аввакума к Марковне с просьбой о прощении примечательно тем, что в нем доминирующие в «Житии» властные отношения между мужем и женой на миг переворачиваются: муж оказывается во власти жены:

«Полежал маленько, собрался с совестию, вставше, жену свою сыскал и пред нею прощатца стал. А сам ей, кланяяся в землю, говорю: «Согрешил, Настасья Марковна, прости мя, грешнаго”».

Настасья, как и подобает доброй христианке, без лишних слов прощает мужа («Она мне также кланяется»). Затем происходит исполнение наложенной Аввакумом на самого себя епитимьи, в котором участвуют жена, дети и домочадцы:

«Таже среди горницы лег и велел всякому человеку себя бить по пяти ударов плетью по окаянной спине; и жена и дети стегали за епитимию. И плачют, бедные, и бьют…»

Очевидно, что образцовое христианское раскаяние участников события оказывает воздействие на темные силы: «Бес же, видев неминучюю, опять ис Филиппа вышел вон». Очевидно также, что это произошло не только благодаря раскаянию их пред Богом, но и благодаря искреннему признанию Аввакумом своей вины перед женой, а также ее беспрекословному прощению мужа.

Примечательно, впрочем, что в рассказе нет упоминания о раскаянии Настасьи Марковны за свою ссору с Фетиньей: на греховный «бесовский» характер их размолвки указывает только сам Аввакум. В отличие от него самого («Житие» полно эпизодов, рисующих выразительные картины глубоких раскаяний Аввакума), протопопица вообще ни разу не кается – как будто ей самой, без указаний мужа, недоступно христианское осознание греха.

Говоря о стратегиях означивания протопопицы в «Житии», нельзя не обратить внимания на выражения эмоционального отношения к ней рассказчика. В подавляющем большинстве случаев это выражение сострадания (особенно в эпизодах о тяготах семьи в сибирской ссылке). В одном месте говорится об испытанном Настасьей Марковной «горе» и используется красноречивое определение «бедная»: «Два ей горя, бедной, в ызбе стало: я да корова немощная» (с. 75). Часто это отношение распространяется также и на детей. Во время сибирских мытарств члены семьи Аввакума до изнеможения тащат сани с продуктами и утварью, а часть их несут на себе:

«…Маленьки еще были, Иван и Прокопей, тащили со мною, что кобельки, за волок нарту. Волок – верст со сто: насилу, бедные, и перебрели. А протопопица муку и младенца за плечами на себе тащила; а дочь Огрофена брела, брела, да на нарту и взвалилась, и братья ея со мною помаленку тащили» (с. 33).

В другом месте говорится о «горе» от осознания мучений жены и детей, испытываемом рассказчиком: «А жена и дети, и домочадцы, человек з дватцеть, в Юрьевце остались, неведомо – живы, неведомо – прибиты. Тут паки горе!» (с. 22). Его сострадание особенно отчетливо прочитывается в описании тягот, выпавших на долю протопопицы:

«Протопопица родила младенца, больную в телеге и потащили. До Тобольска три тысячи верст, недель с тринатцеть волокли телегами и водою, и санми половину пути» (с. 26).

В одном случае, однако, протопопица совершенно определенно вызывает его осуждение. Обращаясь к своим сыновьям, в момент рассказа находившимся вместе с матерью в тюрьме, Аввакум призывает их не бояться смерти, держаться «старого благочестия» и упрекает жену в том, что она недостаточно укрепляла их духовно: не подготовила к жертве за веру. Это единственный случай, когда протопопица названа «бабой» (здесь – грубое обозначение неумной женщины, свидетельствующее о ее неполноценности по сравнению с мужчиной):

«А мать за то сидит с ними, чтоб впредь детей подкрепляла Христа ради умирати, и жила бы, не розвешав уши, а то баба, бывало, нищих кормит, сторонних научает, как слагать персты, и креститца, и творить молитву, а детей своих и забыла подкрепить, чтоб на висилицу пошли и з доброю дружиною умерли заодно Христа ради» (56).

Если вернуться к доминирующей стратегии означивания протопопицы, схематично прочерченной в начале «Жития» («помощница ко спасению»), то она наиболее отчетливо прочитывается в двух его знаменитых эпизодах: видении Аввакумом кораблей и диалоге между Аввакумом и Марковной во время их сибирской ссылки.

Смысл первого истолковывается через важные слова-символы: море (жизнь человека), корабль (человеческая судьба), якорь спасения (вера). Аввакуму снится стремительно приближающийся корабль, и на свой вопрос, обращенный к направляющему его юноше, чей это корабль, он слышит ответ: «Твой корабль. На, плавай на нем, коли докучаешь, и з женою, и з детми» (с. 19). Сýдьбы (а может быть, даже и жизни) жены и детей Аввакума в данном эпизоде, как мы видим, не имеют самостоятельного значения – они являются спутниками в его «плавании».

Во втором эпизоде подчиненная роль протопопицы прочитывается еще более определенно: ей предназначено терпеливо и беспрекословно разделять жизненные тяготы мужа, служа ему поддержкой. Однажды, обессилев от физических страданий в сибирских странствиях, она начинает жаловаться Аввакуму на свою участь, но, получив его ответ, покорно с нею соглашается:

Образ «замечательной русской женщины»?

Рассказы Аввакума о протопопице в «Житии» стали источником многочисленных суждений об Анастасии Марковне как реальной исторической фигуре. Примечательно, что все эти суждения (они принадлежат мужчинам) имеют в высшей степени хвалебный характер. Известный литературовед и археограф Владимир Малышев говорит о созданном Аввакумом образе «замечательной русской женщины, стойкой и сильной духом». Другой исследователь древнерусской литературы, Виктор Гусев, соотносит героиню «Жития» с реальностью еще более прямолинейно. По его мнению, «образ Настасьи Марковны ярко воплощает в себе лучшие национальные черты русского женского характера в их конкретно-историческом выражении».

В высшей степени хвалебная оценка фигуры протопопицы характерна также для русских писателей и поэтов. Дмитрий Жуков в повести «Аввакум», вторя литературоведам, считает Настасью Марковну «замечательной русской женщиной, прошедшей рука об руку с ним через все мытарства и родившей ему девять детей». То же и в поэме Арсения Несмелова «Протопопица». В ней страдающая жена видит главной целью своей жизни спасение мужа: «Женской любящею, истомленной душой / Рвется, ищет спасения милому».

Оставим в стороне бросающуюся в глаза гендерную составляющую этих суждений – это отдельная тема. Вместо этого обратим внимание на одно их общее эпистемологическое основание: все они предполагают, что рассказчик «Жития» обращается именно к нам, то есть к современному читателю, причем делает он это для того, чтобы мы выработали представление о личности конкретного исторического персонажа.

Совершенно очевидно, однако, что это не так или по меньшей мере не совсем так. И «Житие» в целом, и все входящие в него сюжеты, включая рассказы Аввакума о его жене, писались не для нас и имели иные цели, нежели сообщить потомкам о том, «как это было на самом деле» (wie es eigentlich gewesen). Но тогда совершенно необходимо понять, кому была адресована автобиография Аввакума и какие цели преследовало ее написание. Иными словами, поместить прослеженные стратегии означивания протопопицы в конкретный исторический контекст.

В самом общем виде этот контекст можно представить следующим образом. «Житие» было написано в период религиозных реформ, начатых патриархом Никоном и поддержанных царем Алексеем Михайловичем. Суть реформ состояла в приведении «испорченных» русских богослужебных книг в соответствие с греческими оригиналами и, соответственно, «исправлении» некоторых повседневных религиозных практик (в частности, теперь нужно было совершать крестное знамение тремя соединенными пальцами, а не двумя, и произносить «аллилуйя» во время молитвы трижды, а не дважды, как раньше). Проведение этих реформ в жизнь вызвало резкое неприятие значительной части верующих и породило раскол внутри самой церкви. Те, кто выступил против нововведений (впоследствии они стали называться старообрядцами), рассматривали реформы как дьявольскую затею, а самого Никона считали антихристом, несущим погибель миру.

Аввакум был их признанным лидером. За отказ признать церковную реформу, непримиримый нрав и агитацию за «старую веру» он сначала был сослан с семьей в Сибирь, потом расстрижен, предан анафеме, взят под стражу и посажен в тюрьму в заполярном городе Пустозерске, находившемся в тысяче километров от Москвы. Здесь Аввакум провел в заточении почти 15 лет, продолжая вести переписку со своими соратниками и страстную полемику с оппонентами. Противостояние «мятежного протопопа» реформам продолжалось вплоть до 14 апреля 1682 года, когда он вместе с тремя другими узниками был заживо сожжен в срубе.

В Пустозерске Аввакумом создается бóльшая часть его сочинений, преимущественно посланий религиозно-полемического характера. Одно из них – «Житие» (1672–1673) – занимает особое место, поскольку имеет выраженно автобиографический характер. Жизнь героя/автора предстает в нем как пример непреклонной приверженности «старому благочестию», а сам он выступает как непримиримый борец и мученик за него. Совершенно очевидно, что так же, как и другие сочинения Аввакума пустозерского цикла, эта история являлась веским аргументом в его борьбе.

Не вызывает также сомнений, что эта история была в первую очередь адресована его сторонникам: она должна была укрепить их стойкость. Именно такого отклика на нее ожидает Аввакум от своих сыновей: «Того ради, робята, не боитеся смерти, держите старое благочестие крепко и непоползновенно!» (с. 56). И сегодня мы можем заключить, что это его ожидание в значительной мере оправдалось: на протяжении двух столетий «Житие» тайно переписывалось и хранилось русскими старообрядцами как свидетельство жизни святого мученика.

Таким образом, и автобиография Аввакума в целом, и сообщения в ней о протопопице выполняли вполне определенные социальные функции, обусловленные конкретной «автобиографической ситуацией». И эта ситуация позволяет заключить: Настасья Марковна в «Житии» – это в первую очередь идеальный христианский образ жены-мученицы, модель для подражания гонимым сторонникам «истинной» веры. И лишь во вторую – свидетельство о личных качествах конкретного человека, о семейном положении женщины в России XVII века и так далее. Это скорее иконописный образ, чем портрет с натуры.

Все сказанное выше может быть полезно не только для деконструкции наивно-прямолинейной интерпретации рассказов Аввакума о его жене, но и для осмысления более общих вопросов изучения автобиографических свидетельств раннего Нового времени. В частности, это может служить аргументом в поддержку предложения Габриэлы Янке рассматривать пишущего субъекта как актора, действующего в исторически конкретной среде, а сами автобиографические свидетельства как результаты социальных практик. При таком подходе именно взаимодействие пишущего субъекта со средой определяет стратегии означивания в тексте его «Я», других персонажей рассказываемой истории, упоминаемых в ней реалий. Не вызывает сомнений, что взгляд на автобиографические свидетельства как на продукты социальной действительности открывает новые исследовательские перспективы.

Post scriptum

На основании немногих сохранившихся документов биографам Аввакума и его семьи удалось реконструировать основные вехи жизни Настасьи Марковны. Родилась она в 1624 году, в четырнадцать лет вышла замуж за семнадцатилетнего односельчанина, родила от него девятерых детей, двое из которых умерли в младенчестве. Сопровождала мужа сначала во время его десятилетней ссылки в Сибирь, а потом в Окладникову слободу на реке Мезень, где и осталась с детьми после его ареста. Отсюда через доверенных лиц ей удавалось отправлять мужу в Пустозерск передачи. В 1670 году против нее и двух ее старших сыновей были выдвинуты обвинения в пособничестве раскольникам. Сыновья были приговорены к повешению, но покаялись, вследствие чего наказание смягчили: вместе с матерью они были посажены в земляную тюрьму и со всех троих было взято письменное заверение о том, что они не являются врагами церкви («соборней и апостольской церкви ни в чем не противны»). В 1683 году, уже после смерти мужа, она написала две челобитные об освобождении к государям Иоанну и Петру, обращаясь к ним как «бедная и безпомощная вдова бывшего протопопа Аввакумова женишко Настасьица, Марковна дочь». Получив спустя десять лет по царскому указу свободу, перебралась в Москву, где сначала жила у родни, а потом в собственном доме, купленном на Шаболовке в приходе Троицкой церкви. Здесь же она и умерла в 1710 году, пережив Аввакума на 28 лет.

Настоящий текст – часть исследования, выполненного при поддержке Научного фонда НИУ ВШЭ в 2013 году (проект № 13-05-0002 «Автобиографии раннего Нового времени. Историко-культурные контексты и социальные практики»).

Lejeune Ph. Le pacte autobiographique. Paris, 1975. См. разъяснение этого концепта Лежёном, сделанное через тридцать лет: «Автобиография – это не текст, в котором некто говорит правду о себе, а текст, в котором некто реальный говорит, что он ее говорит. И это обязательство оказывает совершенно особое влияние на восприятие. Текст автобиографии и текст художественного произведения будут читаться абсолютно по-разному» (Лежён Ф. От автобиографии к рассказу о себе, от университета к ассоциации любителей: история одного гуманитария // Неприкосновенный запас. 2012. № 3(83). С. 202).

Все цитаты из «Жития» дальше даются по изданию: Пустозерский сборник. Автографы сочинений Аввакума и Епифания. Л., 1975 (с указанием страниц в скобках).

Комарович В.Л., Лихачев Д.С. Протопоп Аввакум// История русской литературы: В 10 т. М.; Л., 1948. Т. II. Ч. 2. С. 318.

Гусев В.Е. Протопоп Аввакум Петров – выдающийся русский писатель XVII века // Житие протопопа Аввакума. М., 1960. C. 38.

Жуков Д.А. Избранные произведения: В 2 т. М., 1987. Т. 1. С. 5.

Несмелов А. Протопопица. Харбин, 1939. C. 5.

Малышев В.И. Материалы к «Летописи жизни протопопа Аввакума» // Древнерусская книжность. М.; Л., 1954. С. 311.

Румянцева В.С. Неизвестные материалы о семье протопопа Аввакума // Русская литература. 1970. № 2. С. 158.