Как читать отца Павла Флоренского
Дополненная ссылками интернет-версия обзора, опубликованного в приходском листке «Киприановский источник», №№ 12(81) за 2012 г. и 1(82) за 2013 г.
8 декабря 1937 года после заключения на Соловках по приговору Тройки НКВД был расстрелян под Ленинградом отец Павел Флоренский — великий человек XX века. Прибавлять что-то иное к определению «великий» значило бы невольно сузить значение отца Павла. Нередко его приравнивали к «титанам Возрождения» из за невероятной широты и универсальности его интересов и достижений, его мысли и деятельности. Но такое определение уж точно не подходит к отцу Павлу: у него была особая концепция культуры, по которой эпоха Средневековья (теоцентризм) сменяется эпохой Возрождения (антропоцентризм, титанизм). Для себя он безусловно выбирал Средневековье, а титанизм был ему ненавистен.
Об отце Павле можно говорить бесконечно, — хотя бы потому, что мысль его постоянно уводит в бесконечность, но не дурную, а плодоносную и живую. Я не буду пересказывать даже по кратким вехам его биографию (достаточно этой финальной точки), не буду говорить о его личности. Я расскажу только о том в его колоссальном наследии, что может быть доступно каждому из нас, — о том, как можно и нужно понемногу узнавать и как полюбить отца Павла.
Странна судьба его наследия! Его имя одним из немногих вырвалось «из-под глыб» советской идеологии: еще в махровые времена брежневской цензуры появились первые публикации работ отца Павла, правда в труднодоступных изданиях, — научных (включая альманах «Богословские труды», не попадавший в руки к простым смертным) и искусствоведческих; в «самиздате» — в ксерокопиях и машинописях — ходили по рукам его «Иконостас», «Столп и утверждение Истины» и разные статьи. А когда система с ее идеологией рухнула, почитатели и потомки отца Павла развернули серию выступлений и выставок под лозунгом «Возвращение забытых имен», и это действительно возвращало не только его имя, но и сокровища его мысли Церкви. Труды отца Павла публиковались и переиздавались, и издаются — Богу нашему слава! — до сих пор, но широкий, воистину народный интерес к этому наследию не состоялся — или угас. Хуже того, уже давно гуляет мнение, повторяемое людьми, которые очень мало читали или вовсе не читали отца Павла, что он «модернист», «недостаточно православный» и вообще — что он этакое знамя светской интеллигенции.
Конечно же, отец Павел был сыном своей эпохи, «Серебряного века», и некоторые следы этого духовно тяжелого времени в его наследии можно найти. Но это именно «следы», как в химическом определении при анализе вещества. А получается, что вещи второ- и третьестепенные заслоняют для многих самую суть и красоту тех сокровищ, которые подарил России, миру, Церкви отец Павел. «За деревьями леса не видят».
Например, не видят и не хотят видеть того, сколько очень важных принципов, идей, подходов стало нашим теперешним «православным общим местом» именно с подачи отца Павла, — таких вещей, без которых не могла бы нормально развиваться наша православная мысль. Не все они «изобретены» отцом Павлом — и слава Богу! Отец Павел был человеком Предания, а не «ветра главы своея», он мыслил именно церковно. Приведу все же одну характеристику его личности, которую дал другой «религиозный философ» той же эпохи — С.Н. Булгаков:
«Все, что может быть сказано об исключительной научной одаренности отца Павла, как и об его самобытности, в силу которой он всегда имел свое слово, как некое откровение обо всем, является все-таки второстепенным и несущественным, если не знать в нем самого главного. Духовным же центром его личности, тем солнцем, которым освещались все его дары, было его священство».
И из ряда русских религиозных философов, даже и великих — кого бы ни заносить в эту почетную категорию, — священник Павел Флоренский выделяется по меньшей мере одним свойством. Он более, чем кто-либо из них, мыслил через богослужение, мыслил о религии — богослужением. Думается, что модернизм — это скорее уж обратная тенденция: выстраивать понимание богослужения через «мысль о религии», через отвлеченную философию.
Отец Павел в своих трудах либо выразил и обосновал некоторые безусловные религиозные интуиции — и это стало заново найденным знанием, — либо первый высказал некоторые мысли, вошедшие затем в плоть христианской культуры.
В наследии отца Павла есть труды очень трудно воспринимающиеся, требующие большой подготовки, есть и то, что устарело, а есть и то, что может быть доступно буквально каждому, чем непременно стоило бы обогатиться.
Читать целиком можно — и нужно, и так прекрасно! — «Иконостас», лучше в издании с примечаниями его наследников. В интернет книгу можно скачать или читать здесь: http://predanie.ru/lib/book/75672/
Эта книга, как и другие труды отца Павла, вся напичкана знаниями, сведениями, но читать ее хочется просто запоем, настолько увлекательно она написана, настолько выстроена в ней познавательная интрига и настолько важно то, что она несет. Содержание «Иконостаса» куда больше искусствоведческого, хотя все главное, сущностное об иконописи там есть (подкрепленное скрупулезнейшим разбором иконописной техники и другими «технологическими» подробностями, также обретающими сущностный характер). Но начинается книга вовсе не с икон, а с вопроса, где пролегает граница видимого и невидимого мира, разделяющая и в то же время соединяющая их. Предлагая искать эту границу в сновидении, отец Павел разворачивает мысль за мыслью, совершает находку за находкой. Что такое сон? Каково время сновидения и что такое время вообще? Как соотносятся причина, следствие цель? Как соотносятся и взаимодействуют миры видимый и невидимый? Вводится понятие духовной прелести, рассматривается триада Лик – лицо — личина… и вот теперь-то мы подходим к иконописи, о которой узнаем так много и через которую узнаем о мире и о себе. Храм как путь горнего восхождения — во времени и в пространстве. И иконостас — «граница между миром видимым и миром невидимым, и осуществляется эта алтарная преграда, делается доступной сознанию сплотившимся рядом святых, облаком свидетелей, обступивших Престол Божий, сферу небесной славы, и возвещающих тайну. Иконостас есть видение. Иконостас есть явление святых и ангелов… явление небесных свидетелей, и прежде всего Богоматери и Самого Христа во плоти, — свидетелей, возвещающих о том, что́ по ту́ сторону плоти. Иконостас есть сами святые. И если бы все молящиеся в храме были достаточно одухотворены, если бы зрение всех молящихся всегда было видящим, то никакого другого иконостаса, кроме предстоящих Самому Богу свидетелей Его, своими ликами и своими словами возвещающих Его страшное и славное присутствие, в храме и не было бы».
О смысле икон много и глубоко писали современники о. Павла (а до них, конечно же — православные мыслители прежних веков). И все-таки именно отец Павел донес до нас понимание, что иконостас не закрывает от нас алтарь, а раскрывает, что́ есть алтарь, и что икона — это окно, открытое в Царство Небесное. Иконой мир Горний смотрит на нас (а не только мы на образ).
А ведь я привела только мысли из начала книги. Постепенно и неизбежно вводятся основные богословские понятия, обретают плоть, живут и трепещут в этом поле высокой мысли. И оттого, что все облечено в плоть, видимо, явно, явлено — это постижимо, это может войти в нас, в нашу жизнь.
На нашем сайте переопубликовано с портала «Православие и мир» интервью отца Сергия Правдолюбова, ему посвященное: Мужественная мысль священника Павла Флоренского
Возьму на вооружение столь необходимые мне цитаты оттуда. «У немцев, любящих мужественность мысли… очень мало настоящей мужественности, которую показал нам внешне мягкий, интеллигентный отец Павел Флоренский. Его мысль действительно мужского рода, проходит все преграды и идет до конца, до ответственнейших вопрошаний, подобных вопрошанию Иова!» Мало у кого есть этот дар, но как прекрасно даже слабому мыслью человеку идти вслед за таким мужественным предводителем!
Вторым для чтения, после «Иконостаса», я предложила бы мало известное и, казалось бы, очень частное произведение отца Павла. Это небольшая статья «O надгробном слове о. Алексея Мечева». Только знакомиться с ней нельзя по многократно переиздававшемуся сборнику об отце Алексее Мечеве «Пастырь добрый», куда она формально вошла: составители выпустили из статьи отца Павла Флоренского всё, можно сказать, самое ценное, включая даже то, что касается характеристики личности святого праведного Алексия Московского. На сайте нашего храма мы поместили эту работу отца Павла полностью:
О надгробном слове о. Алексея Мечева
Чем удивительно это произведение отца Павла? Это своеобразный духовный детектив, духовное разыскание, основанное на реальной загадке: на столике преставившегося Маросейского старца Алексия была обнаружена некая рукопись, написанная его почерком и подписанная буквою «А» — надгробное слово, посвященное некоему «отцу А.». Выясняя происхождение и духовный смысл этой рукописи, отец Павел делает содержанием своей «заметки» «две тайны — тайну духовной жизни и тайну духовной кончины», вообще тайну жизни и смерти. «Как всегда бывает с тайнами, они столь же открыты, как и закрыты, сделаны доступными одним, чтобы избежать взора тех, кто все равно не понял бы открываемого», — говорит отец Павел. Но тайна духовной жизни есть еще и тайна святости, и в связи с этой тайной отец Павел делает свое потрясающее открытие, недостаточно еще оцененное, не вошедшее в широкое сознание. Он «математически» выводит, что юродство является обязательным проявлением святости, что святой — каждый святой! — выламывается из мерок ожиданий, которыми тщится его уловить мир. «Духовному требуется не приличие, а соблюдение закона в существе его, а соблюсти в существе — нередко значит — нарушить по букве. Юродивым мирское приличие постоянно нарушается». Это совершенно огненная статья — о жизни, смерти, святости и духовной свободе. После нее видишь мир иначе.
Вот в чем сила отца Павла Флоренского: он раскрывает совершенно по-новому зрение, будто подводит тебя к глубине, в которую, оказывается, можно заглянуть и которую никогда уже нельзя забыть. Эта глубина — глубина Церкви, глубина святых отцов, не он наполнил этот океан, но до него будто пелена какая закрывала его от нас…
Один из главных, всем известный хотя бы по названию труд отца Павла — «Столп и утверждение Истины», произведение в форме 12-ти писем (при этом примечания отца Павла к книге превышают по объему основной текст). (скачать и читать можно здесь: http://predanie.ru/lib/book/75678/ )
Современная аннотация к книге гласит, что это «одно из самых значительных и влиятельных произведений русской религиозно-философской мысли начала XX века. В книге дается обоснование православного, церковного миросозерцания, рассматриваются основные категории философского, научного и религиозного познания, осуществляется широкий синтез философии, науки и искусства на религиозной основе». Всё так, но «Столп», на мой взгляд, труден для современного чтения, — я годами не могла к нему подступиться и так и не осилила его; в каком-то отношении это слишком плод своей эпохи, нам чуждой. Но… спустя много лет после первых попыток одолеть эту книгу я натолкнулась в ней на главу «Дружба» и испытала подлинный восторг и счастье. Как не порекомендовать мне моим друзьям хотя бы только эту главу? Ведь здесь отец Павел говорит не только о дружбе как таковой, но и о любви — о четырех греческих глаголах любви, четырех ее родах, показывает место этих греческих слов в Новом Завете (особенно поражает разбор трех вопрошений Спасителя Петру: оказывается, после двух «любишь ли ты Меня?» в третий раз Он спрашивает: «Друг ли ты Мне?» — отчего и восскорбел Петр). И таких изумительных, актуальных, интересных мест в «Столпе» предостаточно, просто их надо там находить, как жемчужины, — и, наверное, уже тогда, когда вовлечешься в общее поле мысли отца Павла, полюбишь его.
Следующая громада мысли Флоренского, которую обойти невозможно — «Философия культа». Меня ужаснула рецензия на сайте, первым разместившем эту книгу в текстовом формате: «Это смелая, часто опасно сближающиеся с оккультизмом, с кажущейся излишней для христианства мистериальностью, попытка верующей мысли постигнуть самую стихию церковности — богослужение. …Иногда кажется, что её написал не христианин, а неоплатоник, толкующий эзотерические обряды». Правда, авторы рецензии «снисходят» к отцу Павлу: «Несмотря на все опасные повороты мысли Флоренского, «Философия культа» — великолепная попытка донести до нас живую, огненную реальность богослужения, где горнее нисходит в дольнее, где Бог Живой присутствует среди верных».
(интернет-версия книги и этот отзыв о ней — здесь: http://predanie.ru/lib/book/76747/ )
Увы, это не единственный пример подобного отношения к книге. А вот теперь я широко процитирую отца Сергия — о должном отношении к этому потрясающему труду отца Павла:
«Его «Философию культа» я считаю оправданием богослужения … Удивительная книга, тоже буквально поставившая меня на ноги, объяснившая многие мои детские и юношеские впечатления и раскрывшая необъяснимое богатство богослужения и оправдавшая его ценность, разрешившая многие мои непонимания и недоразумения.
Меня, «выросшего в храме с кадилом в руке», впитавшего всю возможную атмосферу именно богослужебной жизни через многолетнее вырастание в среде богослужения и «врастание в него», несказанно удивляет одно — как быстро и глубоко сердце и ум отца Павла проникли в самую глубину грандиозной симфонии богослужебного круга, Таинств, структуры и формы молитв? Кто дал ему такую мудрость и силу проникновения? Кто объяснил то, что постигнуть можно только годами и десятилетиями? У меня не возникло ни одного вопроса, недоумения или несогласия в связи с этой книгой».
В «Философии культа» отец Павел блестяще показывает, каким образом самая, казалось бы, малозначительная особенность обряда, деталь культа, то есть частность, связана с целым — всей полнотой православного мировоззрения. И поскольку в основе всякой культуры, по Флоренскому, лежит культ, то он и определяет два основных культа, которые лежат в основе двух основных типов культуры – культ человека и культ Божества.
Письма и воспоминания отца Павла заслуживают отдельного разговора. Для Флоренского чрезвычайно много значила «мысль семейная», мысль о предназначении рода, о связи поколений, — а это как раз то, что сильно поколеблено в нашем сознании. Вот публикация на портале «Православие и мир» его завещания детям. Это надо прочитать!
Из завещания священника Павла Флоренского детям: «Когда будет плохо, смотрите на звезду».
А в письмах детям из заключения, с Соловков, выстраивается целая энциклопедия мироустройства. То целостное миропонимание, которое так высоко и сложно выражено в ученых изысканиях отца Павла Флоренского, здесь высказывается лаконично (объем писем был резко ограничен, и двойной листок тетради приходилось разделять на четыре полосочки — для четырех адресатов) и очень доходчиво.
В сети ознакомиться с этими письмами можно здесь:
И в завершение этого обзора — важнейшее для каждого православного человека свидетельство, на которое указал в своем интервью отец Сергий. В книге воспоминаний об отце Иоанне (Крестьянкине) приводится рассказ, как на прямой вопрос об отношении к творчеству Флоренского отец Иоанн сказал, что смущающими многих терминами и приемами исследования отец Павел пользовался «для того, чтобы раскрыть какие-то важные стороны духовной жизни, и был по-настоящему православным».
Елена Тростникова.
Приветствуем тебя, неведомый ценитель литературы. Если ты читаешь этот текст, то книга «Иконостас» Флоренский Павел небезосновательно привлекла твое внимание. Обращает на себя внимание то, насколько текст легко рифмуется с современностью и не имеет оттенков прошлого или будущего, ведь он актуален во все времена. Мягкая ирония наряду с комическими ситуациями настолько гармонично вплетены в сюжет, что становятся неразрывной его частью. Сюжет произведения захватывающий, стилистически яркий, интригующий с первых же страниц. Глубоко цепляет непредвиденная, сложнопрогнозируемая последняя сцена и последующая проблематика, оставляя место для самостоятельного домысливания будущего. С помощью намеков, малозначимых деталей постепенно вырастает главное целое, убеждая читателя в реальности прочитанного. Многогранность и уникальность образов, создает внутренний мир, полный множества процессов и граней. Интрига настолько запутанна, что несмотря на встречающиеся подсказки невероятно сложно угадать дорогу, по которой пойдет сюжет. Центром произведения является личность героя, а главными элементами — события и обстоятельства его существования. Отличительной чертой следовало бы обозначить попытку выйти за рамки основной идеи и существенно расширить круг проблем и взаимоотношений. Яркие пейзажи, необъятные горизонты и насыщенные цвета — все это усиливает глубину восприятия и будоражит воображение. «Иконостас» Флоренский Павел читать бесплатно онлайн приятно и увлекательно, все настолько гармонично, что хочется вернуться к нему еще раз.
***
Труд о. Павла Флоренского «Иконостас» — работа в русском искусствоведении уникальная. Уникальность ее состоит в том, что с одной стороны, это произведение является общеизвестным и весьма авторитетным, а с другой — слишком немного сказано о значении этого труда с точки зрения богословской (или если угодно: богословско-философской). Между тем, очевидно, что данная сторона произведения представляется наиболее значимой. Заметим, именно эта интуиция является решающей для автора интересующего нас произведения.
Сосредоточившись на собственно искусствоведческом аспекте, мы рискуем потерять самое главное: понимание того, что хотел нам сказать автор о внутренней, сокровенной стороне иконы, ее онтологическом статусе. Собственно, оставшись вне этого понимания, мы не уловим и непосредственный искусствоведческий смысл «Иконостаса», ибо, очевидно, что подлинная задача искусствоведения как раз и состоит в выявлении глубинной сути произведений искусства.
Начинать же описание предмета традиционно принято, напротив, со стороны внешней, формальной, что не лишено смысла, ибо если форма и не всегда определяется содержанием, то, во всяком случае, как то постарался показать о. Павел, форма, несомненно, соотносится с содержанием. Говоря его собственными словами: «нет ничего внешнего, что не было бы явлением внутреннего».
Итак, первый термин, приходящий на мысль при попытке определить форму произведения — «сложность» = «составность».
Скажем немного в отношении употребляемого стиля. Перед читателями предстают, как минимум, два различных способа повествования: первый способ в строгом смысле слова — научно-публицистический, передающий тезисы автора с использованием логической аргументации, свойственной серьезным научным статьям. Однако, прочитав примерно половину текста, вдруг обнаруживаешь себя включенным в замечательный диалог, ведущийся между автором книги и некоторым анонимным лицом. Впрочем, следует попутно заметить: все сказанное о достоинствах стиля первой части произведения в не меньшей мере можно отнести и к его диалоговой составляющей. Взяв на вооружение сократический метод объяснения, автор в стиле диалогов Платона последовательно и неторопливо подводит своего собеседника, а вместе с ним и читателя к осознанию того, что он считает подлинным, онтологическим смыслом православной иконописи.
Диалоговый метод повествования дает П. А. Флоренскому возможность внести элемент полемики, оживляющий мысль читателя и привлекающий его внимание к завязывающейся дискуссии. Впрочем, перемена стиля отнюдь не сказывается ни на силе доказательств, ни на последовательности аргументации.
Тем не менее, в целом язык произведения довольно труден, местами не вполне ясен, изобилует метафорами, выдающими в авторе личность, обладающую изрядным художественным дарованием. Оригинальность языка иногда просто поразительная, чего стоят, например, такие выражения как: «пальцевый разум» , или «сочная зыблемость».
Еще большее многообразие предстает перед нами при рассмотрении спектра затрагиваемых вопросов. Однако, как ни парадоксально это звучит, но именно тематическая множественность придает всему произведению целостность и определенность. Таковой характер труда дает нам еще одну возможность убедиться в его уникальности. В данном случае речь идет о значении «Иконостаса», как творения, стоящего на границе целого ряда областей деятельности человека. Автор, благодаря широте кругозора и глубине интуиции, имеет возможность ставить вопросы таким образом и рассматривать их с такой точки зрения, как до него вряд ли кто-то решался сделать это.
Энциклопедичность знаний о. Павла на сегодняшний день общеизвестна. Однако одно дело — иметь в себе эти знания и совсем другое — попытаться соотнести различные области нематериальной деятельности человека, буквально столкнув их друг с другом на арене обсуждения животрепещущего вопроса, каким без сомнения является вопрос о сути моленных изображений.
Имея в виду исторический контекст написания книги, можно сказать, что отчасти причина такого подхода к проблеме кроется в событиях, происходивших во время создания «Иконостаса». Время это — 20-е годы XX века — эпоха не самая лучшая не только для Церкви, но и для всей страны. Тогда развертывалась ужасающая компания по вскрытию мощей, изъятию и уничтожению икон и в самый разгар этого атеистического террора Флоренский пишет труд, основная задача которого — показать духовную связь между святым и его мощами, иконой и лицом, на ней изображенным.
Подобный поступок не может быть назван никак иначе, как духовным подвигом, подъятым во имя торжества православной веры. И не имеет смысла измерять этот подвиг видимым эффектом, например, пытаясь найти людей, остановленных в своем богоборчестве чтением «Иконостаса», значение поступка состоит, прежде всего, в ясном свидетельстве (на примере одного конкретного человека) торжества веры над неверием, нетления над тленом.
Исходя из указанных посылок, можно сделать вывод о технике доказательства и способе подбора аргументов: автор явно стремиться обрамлять свои суждения примерами из областей, считающихся в светской среде вовсе нерелигиозными.
Не следует, однако, полагать, что появление книги было целиком обусловлено внешними, историческими обстоятельствами. Так, еще будучи студентом МДА, Флоренский писал о своем желании: «Произвести синтез церковности и светской культуры, вполне соединиться с Церковью, но без каких-нибудь компромиссов, честно, воспринять все положительное учение Церкви и научно-философское мировоззрение вместе с искусством…».
В этом отношении примечательна форма постановки вопроса, которую мы видим на первой же странице исследуемого произведения, П. Флоренский формулирует его, как вопрос » о границе… соприкосновения» мира видимого и невидимого. И далее, вопреки всем ожиданиям, о. Павел пускается в пространные рассуждения о сне, как состоянии пребывания на рубеже двух миров.
Всеобщность страстных ночных видений ни в коей мере не может служить оправданием прeлестного видения мира, но лишь еще раз указывает на всеобщую же порчу грехом человеческой природы и души человеческой, как одной из ее частей. Говоря словами свт. Игнатия (Брянчанинова): «Прелесть есть состояние всех человеков, без исключения… Все мы — в прелести… Величайшая прелесть — признавать себя свободным от прелести. Все мы обмануты, все обольщены, все находимся в ложном состоянии, нуждаемся в освобождении истиною».
Напротив, видения, хотя бы даже и сонные, приходящие в трезвенном состоянии — есть не обольщение, но «знамение завета», удостоверяющее нас в реальности горнего мира. «Это видение объективнее земных объективностей. Полновеснее и реальнее, чем они; оно — точка опоры земному творчеству, кристалл, около которого и по кристаллическому закону которого, сообразно ему, выкристаллизовывается земной опыт, делаясь весь, в самом строении своем, символом духовного мира.»
Для о. Павла искусство — это попытка эстетического осмысления Универсума посредством выявления метафизической сути вещей.
Здесь с очевидностью проявляются философские симпатии Флоренского и симпатии эти целиком на стороне платонизма. Сказать об этом будет необходимо чуть позже, сейчас же имея в виду принцип соотношения формы и содержания, используемый автором «Иконостаса», обратим внимание на структуру второй части произведения, представляющей собой ничто иное, как диалог, излюбленный способ выражения Платона.
Соответственно двум способам соприкосновения со сверхчувственной реальностью, один из которых истинный, а другой — ложный, существуют два основных понятия, вербально выражающие опыт первого и второго рода. Истинному опыту соответствует термин «лик», ложному — «личина». Есть, правда, еще один термин, стоящий посредине между двумя вышеозначенными, — «лицо». Он менее отчетлив по своему значению и поэтому: «Лицо — это свет, смешанный со тьмою, это тело, местами изъеденное искажающими его прекрасные формы язвами».
По отношению к иконописному изображению всегда применяется термин «лик», свидетельствующий о восприятии иконы церковным сознанием не как подражания Небесному, но собственно как непосредственное явление Небесного. Икона в таком случае даже не есть в полном смысле «изображение», но скорее теофания или, по крайней мере, иерофания. Только в таком значении может быть понимаема, наверно, самая известная фраза из «Иконостаса»: «Есть Троица Рублева, следовательно, есть Бог».
Понимание иконы как «окна в горний мир» ставит нас еще перед одной проблемой: разъяснить значение иконы в метафизической структуре храма. Храм есть место священнодействия, следовательно необходимо также обозначить роль иконы в богослужении и прежде всего в Евхаристии как средоточии христианской жизни.
Мысль Флоренского, отталкиваясь от «оконного» значения образов, приходит к пониманию их как «костылей духовности». Для того, чтобы понять данное словосочетание сделаем несколько цитаций авторского текста: «Иконостас… указывает им (молящимся — О.К.), полуслепым, на тайны алтаря, открывает им, хромым и увечным, вход в иной мир, запертый от них собственною их косностью, кричит им в глухие уши о Царствии Небесном… Снимите вещественный иконостас, и алтарь, как таковой, из сознания толпы вовсе исчезнет, закроется капитальною стеною, иконостас же пробивает в ней окна». Приведенные слова достойны подробного анализа, ибо они, безусловно, есть non multum, sed multa.
Первое, что обращает на себя внимание в цитате, — термин, обозначающий народ Божий — «толпа». Именно этой без-ликой толпе и потребны «духовные костыли» для соучастия в богослужении. Тем, кто находится по другую сторону иконостаса костыли ни к чему, ибо они сами есть священнодействующие (iereos — собственно «жрец»). Налицо противопоставление «посвященных» (клирики) — «профанам» (миряне). Перед нами художественно-философское, образное обоснование известной концепции о Церкви «учащей» и «учимой». Для «учащих» смысл Таинства очевиден, «учимым» необходим инструмент, помогающий понять смысл совершающегося.
Другой важной особенностью указанной цитаты является восприятие «стены», алтарной преграды, как совершенно необходимого элемента храма. Заметим, как ставятся акценты: первично именно стена, «преграда», иконы же — то, что «пробивает в ней окна».
Фактически указанное место «Иконостаса» представляет собой имплицитное отрицание основной идеи книги. Приписывание иконе «полезности» при молитве (термин, критикуемый самим Флоренским), сводит ее значение к некоторому пособию, хрестоматии духовного опыта, т.е. подменяет собственно «символический» (связывающий) статус образа, статусом «знаковым» (обозначающим).
Сомнительно, чтобы такая подмена могла произойти сознательно, скорее здесь проявился общий настрой того периода. Может быть, не на уровне разума, но психологически, подсознательно Флоренский воспроизводит в этом месте свойственный XIX веку рационалистический богословский подход, сформировавшийся во многом под влиянием Запада.
Икона действительно свидетельствует о мире высшем, но именно поэтому богослужебное значение ее не в «пробивании окон в алтарной стене», для объяснения (причем ограниченного) непосвященным сути происходящего у престола, но, напротив, по отношению к тайне богослужения она есть акт явления Сверхчувственного в среде чувственной. Поэтому не важно, где находится христианин, внутри алтаря или перед ним.
Необходимость иллюстрации богослужения возникает тогда, когда между членами Церкви проводится четкая грань (может быть, даже в виде алтарной стены), разделяющая их по принципу «наличия-отсутствия» сакральных знаний.
В этом отношении очень характерны отзывы современников о П. А. Флоренском. С. Н. Булгаков вспоминал: «Все, что может быть сказано об исключительной одаренности отца Павла, как и о его самобытности, в силу которой он всегда имел свое слово, как некое откровение обо всем, является все-таки второстепенным и несущественным, если не знать о нем самого главного. Духовным же центром его личности, тем солнцем, которым освящались все его дары, было его священство». Другой знакомый о. Павла В. В. Розанов в качестве самого существенного его определения сказал: «… он есть iereos (именно по-гречески), священник, и это было именно так».
Акцент в понимании пресвитерства как священства («священннодействования»), в ущерб его пастырской стороне, сделал из народа Божия толпу, которой надо кричать в уши о Царствии Небесном.
Невольно вспоминаются слова о. Александра Шмемана о том типе «священника, который в постоянной «защите» святыни от соприкосновения с мирянами видит почти сущность священства и находит в ней своеобразное… удовлетворение».
Не прилагая в полноте слова о. Александра к личности Флоренского, приходится признать некоторое соответствие их суждениям о. Павла.
Еще один важный вопрос, который необходимо затронуть — философский базис, на котором автор «Иконостаса» строит свое видение иконописи. Как уже отмечалось выше, Флоренский, безусловно, платоник, и подтверждений тому более чем достаточно. Самое убедительное из них — набросок статьи, позднее инкорпорированный в текст «Иконостаса» и озаглавленный «Платонизм и иконопись».
Автор «Иконостаса» — человек в высшей степени компетентный в области античной мысли и в первую очередь — философии Платона. А. Ф. Лосев говорит об о. Павле, как «авторе…, который дал концепцию платонизма, по глубине и тонкости превосходящую все, что когда-нибудь я читал о Платоне». Речь в данном случае идет о статье «Смысл идеализма».
Оценивая концепцию платонизма у Флоренского, Лосев заявляет, что он «слишком христианизирует платонизм». Попробуем теперь соотнести сказанное с суждениями, представленными в «Иконостасе».
Прежде всего, необходимо дать определение платонизму как мировоззрению.
«Платонизм есть систематически разработанная интуиция тела. Он не знает идеального мира в его чистой идеальности. Он знает лишь тождество «идеального» и «реального», в результате какового формализуется идея и холодеет «реальное», вещь». Указанное тождество явно проглядывает в строках «Иконостаса». Для Флоренского не только на иконе и в храме, но и вообще в мире все «символично», имеет свой таинственный смысл, он везде пытается увидеть свою «метафизику». Иногда отождествление заходит так далеко, что вещам духовным начинают приписываться материальные атрибуты. Происходит своего рода «communicatio idiomatum». Каким образом, например, следует понимать фразу из «Философии культа»: «Если Ангел воды блюдет именно водную стихию, то это значит, что он сам не чужд некоторой водности, в духовном смысле»? Существует ли основание для подобного утверждения в Священном Писании или Предании Церкви? И что есть такое, вообще, «водность в духовном смысле»?
Рассуждая о понимании «личины», он апеллирует не только к православному миросозерцанию, но и к опыту нехристианских (и даже антихристианских) религий и учений. В частности, для подтверждения своего понимания внутренней пустоты «личины», маски он ссылается на каббалистический термин «клипот» и теософское понятие «скорлупки». При этом он вполне свободно оперирует оккультным термином «астральный».
Тезис о вечности отражения идей в вещах подталкивает о. Павла к признанию за иконным художеством «общечеловеческой метафизики и общечеловеческой гносеологии». Иконопись в таком случае — это «естественный способ видеть и понимать мир…», что дает ему возможность связать ее с Египетской практикой росписи саркофага, «футляра для мумии», который есть «первый родоначальник иконописи». Таким образом, перед нами замечательный пример того, как использование терминов платонической философии переходит в свою противоположность. Платонизм начинает довлеть над христианским миросозерцанием, по крайней мере, в отношении некоторых вопросов.
В частности умаляется, или, во всяком случае, теряет свою уникальность Жертва Христова и основанная Им Церковь, которую Он приобрел Себе кровью Своею (Деян. 20, 28).
Подведем итог всему вышесказанному.
Труд о. Павла Флоренского — это замечательная попытка выявить и обосновать сущность иконных изображений. Нельзя сказать, чтобы осуществление задачи удалось в полноте. Ряд мест «Иконостаса» приводит православного читателя в недоумение, оставляя больше вопросов, нежели ответов. Отчасти неудачи объяснимы новаторским положением автора. После долгого перерыва, когда казалось, что все и так ясно, о. Павел, наверное, одним из первых попытался заговорить об иконописи языком нового времени.
Впрочем, не язык, но сама богословская интуиция, воспринимающая икону, не как иллюстрацию, но как явление и созерцание Невидимого, заслуживает самой высокой оценки.
Думается, что это стремление к истокам иконописания, истокам не столько художественным, техническим, сколько духовным помогает автору «Иконостаса» преодолеть собственные ошибки, продемонстрировав в конечном итоге подлинно церковное понимание иконописи.
Павел Александрович Флоренский(1882-1937)
Русский религиозный философ и ученый, родился в местечке Евлах на западе нынешнего Азербайджана. По отцу его родословная уходит в русское духовенство, мать же происходила из старинного и знатного армянского рода. Флоренский очень рано обнаружил исключительные математические способности и по окончании гимназии в Тифлисе поступил на математическое отделение Московского Университета. По окончании Университета он не принял предложения остаться при Университете для занятий в области математики, а поступил в Московскую Духовную академию. В эти годы он вместе с Эрном, Свенцицким и о.Брихничевым создал «Союз христианской борьбы», стремившийся к радикальному обновлению общественного строя в духе идей Вл.Соловьева о «христианской общественности».
Позже Флоренский совершенно отошел от радикального христианства. Еще в годы студенчества его интересы охватывают философию, религию, искусство, фольклор. Он входит в круг молодых участников символического движения, завязывает дружбу с Андреем Белым, и первыми его творческими опытами становятся статьи в символистских журналах «Новый Путь» и «Весы», где он стремится внедрять математические понятия в философскую проблематику.
В годы обучения в Духовной Академии у него возникает замысел капитального сочинения, будущей его книги «Столп и утверждение истины», большую часть которой он завершает к концу обучения. После окончания Академии в 1908 году он становится в ней преподавателем философских дисциплин, а в 1911 году принимает священство и в 1912 году назначается редактором академического журнала «Богословский вестник». Полный и окончательный текст его книги «Столп и утверждение истины» появляется в 1924 году.
В 1918 году Духовная Академия переносит свою работу в Москву, а затем закрывается. В 1921 году закрывается и Сергиево-Пасадский храм, где Флоренский служил священником. В годы с 1916-го по 1925 Флоренский пишет ряд религиозно-философских работ, включая «Очерки философии культа» (1918), «Иконостас» (1922), работает над своими воспоминаниями.
Другое направление его деятельности в этот период — искусствоведение и музейная работа. Одновременно Флоренский работает в Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой Лавры, являясь её ученым секретарем, и пишет ряд работ по древнерусскому искусству.
Комиссия по охране Лавры приняла на учет и под охрану памятники Вифанского монастыря и Гефсиманского скита, имений Абрамцево, Мураново, Царь-Дар, сел Благовещенье, Воздвиженье, Подсосенки, Тимофеевское, Шеметовское, деревни Рязанцево, городов Александрова, Переславля-3алесского, Пушкино, Сергиева Посада, Софрино, Хотьково.
П.А. Флоренский много сделал для организации охраны памятников в окрестностях Сергиева Посада и других культурных центрах, в особенности в Абрамцеве, куда неоднократно сам выезжал. Абрамцево было дорого и близко П.А. Флоренскому не только как исторический памятник, но как средоточие живых культурных сил России на протяжении многих десятилетий. Еще до Октябрьской революции отец Павел призывал А. С. Мамонтову приложить все силы к охране имения в письме 30 июля 1917 года:
«Все то, что происходит кругом, для нас, разумеется, мучительно. Однако я верю и надеюсь, что, исчерпав себя, нигилизм докажет свое ничтожество, всем надоест, вызовет ненависть к себе и тогда, после краха всей этой мерзости, сердца и умы уже не по-прежнему, вяло и с оглядкой, а наголодавшись, обратятся к русской идее, к идее России, к святой Руси (…) Я уверен, что худшее еще ВПЕРЕДИ, а не позади, что кризис еще НЕ миновал. Но я верю в то, что кризис очистит русскую атмосферу, даже всемирную атмосферу, испорченную едва ли не с ХVII века. Тогда «Абрамцево” и Ваше Абрамцево будут оценены; тогда холить и беречь каждое бревнышко Аксаковского дома, каждую картину, каждое предание в Абрамцеве, в абрамцевых. И Вы должны заботиться обо всем этом ради будущей России, вопреки всяким возгласам и крикам (…) Скажу худшее. Если бы Абрамцево уничтожить физически, то и тогда, несмотря на это великое преступление уничтожения пред русским народом, если будет жива идея Абрамцева, не все погибло.»
Во второй половине двадцатых годов круг занятий Флоренского вынужденно ограничивается техническими вопросами. Летом 1928 г. его ссылают в Нижний Новгород, но в том же году, по хлопотам Е.П.Пешковой, возвращают из ссылки. В начале тридцатых годов против него развязывается кампания в советской прессе со статьями погромного и доносительского характера. 26 февраля 1933 г. последовал арест и через 5 месяцев, 26 июля,- осуждение на 10 лет заключения. С 1934 г. Флоренский содержался в Соловецком лагере. 25 ноября 1937 г. особой тройкой УНКВД Ленинградской области он был приговорен к высшей мере наказания и расстрелян 8 декабря 1937 г.