«Повесть временных лет» – древнейший реально дошедший до нас летописный свод, предположительно созданный около 1113 г. монахом Киево-Печерского монастыря Нестором.
Нестор вводит историю Руси в русло истории всемирной. Он начинает свою летопись изложением библейской легенды о разделении земли между сыновьями Ноя. Приводя пространный перечень народов всего мира (извлеченный им из «Хроники Георгия Амартола»), Нестор вставляет в этот перечень упоминание о славянах; в другом месте текста славяне отождествляются с «нориками» – жителями одной из провинций Римской империи, расположенной на берегах Дуная. Нестор обстоятельно рассказывает о древних славянах, о территории, которую занимали отдельные славянские племена, но особенно подробно – о племенах, обитавших на территории Руси, в частности о «кротких и тихих обычаем» полянах, на земле которых возник город Киев. Аскольд и Дир объявляются здесь боярами Рюрика (к тому же «не племени его»), и именно им приписывается поход на Византию во времена императора Михаила. Установив по документам (текстам договоров с греками), что Олег был не воеводой Игоря, а самостоятельным князем, Нестор излагает версию, согласно которой Олег – родственник Рюрика, княживший в годы малолетства Игоря (не подтверждается позднейшими исследованиями). В «Повесть» помимо кратких погодных записей вошли и тексты документов, и пересказы фольклорных преданий, и сюжетные рассказы, и выдержки из памятников переводной литературы. Здесь можно встретить и богословский трактат – «Речь философа», и житийный по своему характеру рассказ о Борисе и Глебе, и патериковые легенды о киево-печерских монахах, и церковное похвальное слово Феодосию Печерскому, и непринужденную историю о новгородце, отправившемся погадать к кудеснику. Благодаря государственному взгляду, широте кругозора и литературному таланту Нестора, «Повесть временных лет» явилась не просто собранием фактов русской истории, а цельной, литературно изложенной историей Руси.
Как полагают ученые, первая редакция «Повести временных лет» до нас не дошла. Сохранилась вторая ее редакция, составленная в 1117 г. игуменом Выдубицкого монастыря (под Киевом) Сильвестром, и третья редакция, составленная в 1118 г. по повелению князя Мстислава Владимировича. Во второй редакции была подвергнута переработке лишь заключительная часть «Повести». Эта редакция и дошла до нас в составе Лаврентьевской летописи 1377 г., а также других более поздних летописных сводов. Третья редакция, по мнению ряда исследователей, представлена в Ипатьевской летописи, старший список которой – Ипатьевский – датируется первой четвертью XV в.
Полное собрание русских летописей (общепринятое сокращение ПСРЛ) — фундаментальная для изучения истории древней и средневековой Руси книжная серия, работа над которой была начата в 1830-е годы и до сих пор далека от завершения. Тексты издаются в оригинале , с разночтениями по различным спискам, но без перевода и комментария (иногда лишь с краткими примечаниями). Предполагалось, что летописи будут издаваться по единому плану, но продолжительность издания привела к тому, что соблюдение такого плана оказалось невозможным.
Первоначально носила название: «Полное собрание русских летописей, изданное по Высочайшему повелению Археографическою Комиссиею», с 1918 года название: «Полное собрание русских летописей, издаваемое Археографическою Комиссиею», в 1920-е годы: «Полное собрание русских летописей, издаваемое Постоянною Историко-археографическою Комиссиею Академии наук СССР». Первым главным редактором был Я. И. Бередников.
В 1828 году по предложению Академии наук распоряжением Николая I была учреждена Археографическая экспедиция, которой было поручен сбор разнообразных источников по отечественной истории. Для издания собранных актов была создана Археографическая комиссия. Одной из её важных задач стало систематическое издание русских летописей в серии ПСРЛ .
Началось издание с тома 3, в 1841—1863 годах напечатано 10 томов (тт. 1-9 и 15), затем издание приостановилось. В 1885—1914 годах изданы тт.10-14 и 16-23 и некоторые переизданы, в 1920-е годы издан т.24 и вышло несколько переизданий, но в 1929 году издание было прервано. С 1949 года издание возобновлено, с тех пор опубликованы тома 25-43. С 1997 года осуществляется репринтное переиздание томов, что во многом решает проблему их доступности читателю. Однако многие русские летописи, особенно XVII века, остаются неопубликованными, а издания XIX века во многом устарели.
ПСРЛ, том II. Издание 2-е. Ипатьевская летопись. СПб., 1908.
Второе издание II т. ПСРЛ было подготовлено А.А. Шахматовым. В основу был положен текст Ипатьевского списка; в вариантах даны чтения Хлебниковского и Погодинского списков. В Приложении помещены разночтения из Ермолаевского списка.
Журнал Министерства народного просвещения. Часть CCXXXV. —СПб.: 1884. С. 239
О Лаврентьевской летописи
Из числа дошедших до нас летописных сборников в настоящее время едва ли не самым древним является летописный свод, составленный в 1377 году «Лаврентием мнихом» для Суздальского князя Дмитрия Константиновича. Кроме «Повести временных лет», сборник этот во второй своей половине заключает летописные известия, писанные в различных частях России. До половины ХII в. известия в Лаврентьевском своде касаются южной Руси, где, без сомнения, и записаны. Многие из известий, вошедших в последний свод, так сходны с известиями, помещенными в южно-русском своде, что первый издатель летописей Л. И. Бередников признавал Лаврентьевский свод за сокращение Ипатьевского. Но ближайшее и подстрочное сравнениѳ обоих сводов, сделанное на пространстве от 1111 до 1169 г. И. Д. Беляевым, привело его к следующему результату: «Лаврентьевский список не есть сокращение Ипатьевского, а представляет особый самостоятельный сборник, составленный большей частью по одинаким источникам с Ипатьевским сборником, но не по Ипатьевскому сборнику. Составитель Лаврентьевского сборника не был сокращателем Ипатьевского, но только частию пользовался одинакими с ним источниками, имея в то же время под руками источники, неизвестные составителю Ипатьевского сборника» (Русские летописи по Лавр, списку. Временник М. Общ. Ист. 1849, II, 2, стр. 26). Свою мысль Беляев доказывает 1) неодинаковостью хронологии, 2) тем, что в Лаврентьевском своде много известий, которых нет в Ипатьевском, и 3) тем, что многие события в Лаврентьевском сборнике описаны с другой точки зрения и явно по другим источникам, а не по тем, по которым те же события описаны в Ипатьевском.
Отступления Лаврентьевского сборника от Ипатьевского в этом отношения уже прежде с достаточною полнотою были разобраны профессором К. Н. Бестужевым-Рюминым в его почтенном труде «0 составе Русских летописей до конца ХIV века» (1868 г.). Поэтому автор настоящих заметок, не останавливаясь более на известиях первой половины XII в., вошедших в Лаврентьевский свод, поставил своею задачей сделать краткое обозрение состава сборника за вторую половину XII и весь ХIII век.
Летописные заметки о тех или других происшествиях в северо-восточной Руси уже давно стали там записываться; несколько таких заметок сохранилось в первоначальной летописи в ее позднейших сводах: в так называемой Тверской летописи (П. С. Р. Л. XV, 116) находится известие о построении церкви в Ростове. «Известие это,— говорит Бестужев-Рюмин,— В той форме, как записано в Тверской (летописи), может быть, относится к самому времени создания церкви». В Ростове жѳ записаны известия о поставлении на Ростовскую кафедру епископом Исайи и смерти его; но несомненным остатком Ростовских летописей следует считать известие о нападении Болгар на Суздаль (Воскр. II. С. Р. Л. VII, 21). «Таким образом, — говорит Бестужев-Рюмин,— хотя и не сохранилась Ростовская летопись, но сущѳствование в Ростове летописных заметок нельзя отрицать». Симон, епископ Владимирский, указывает в начале ХIII в. Поликарпу на Ростовского летописца, у которого находился перечень ростовских владык. В 1-й Софийской летописи (II. 0. Р. Л. V, 160) под 6660 годом находится известие о построении Юрием Долгоруким церквей в Суздале, Владимире, в Переяславле, что также, по словам г. Костомарова, (Лекции по Р. Истр., 82) должно быть взято из местной летописи; но все эти записи и кратки, и не многочисленны. Более систематический и постоянный характер принимают эти записи, начиная со второй половины XII в., когда Андрей Боголюбский, приняв титул великого князя, перенес свою резиденцию во Владимир; только с этого времени и начали постоянно записываться летописные известия в Ростовско-Суздальской области. При обозрении Лаврентьевского летописного свода мы прежде всего выделим те сказания, отдельность которых несомненна, а потом займемся разбором погодных летописных заметок.
Наследие Древней Руси
«КИЕВСКАЯ ЛЕТОПИСЬ»: ОФИЦИОЗНОСТЬ ЛЕТОПИСЦА
А. С. Дёмин
В летописях ХП-ХШ вв., в отличие от «Повести временных лет», содержится крайне мало пересказов библейских сюжетов летописцами, которые довольствовались преимущественно цитатами из Библии. Лишь два случая «неточных» упоминаний библейских сюжетов извлекаются из «Киевской летописи». Облик киевского летописца XII в. сильно обеднел. Он в основном документалист1 и официозный писатель.
1 Упоминание о Содоме и Гоморре
Слышахомъ преже треи летъ бывшее знамение в Новегороде, всимъ людемъ видящимъ. Вь трехъ бо церквахъ новогородьскых плакала на трехъ иконахъ святая Богородица. Видевьши бо мати Божия пагубу, хотящюю быти надъ Новымъгоро-домъ и надъ его волостью. Моляшеть бо сына своего со слезами, абы ихъ отинудь не искоренилъ, яко же преже Содома и Гомора, но, яко ниневьгитяны, помилова2.
Семантика отрывка. Предварительно сделаем одно текстологическое замечание. Приведённый отрывок входит в рассказ о походе русских князей на Новгород Великий в 1169-1170 гг. В «Ипатьевской летописи» этот поход отнесён к 1173 г. Аналогичный рассказ содержится в «Летописце Переяславля Суздальского»3, а также в «Лаврентьевской летописи»4. Хотя датировка новгородского знамения в «Лаврентьевской летописи» ближе к реальности (за три года до 1169 г., т. е. в 11661167 гг.), а в «Ипатьевской летописи» датировка знамения сдвинута (за три года до 1173 г., т. е. в 1170-1171 гг.), но рассказ в «Ипатьевской летописи» более детален и внятен, а в «Лаврентьевской летописи» явно сокращён и не всегда ясен. Поэтому отдаём предпочтение рассказу киевского летописца в «Ипатьевской летописи».
Обратим внимание в летописном отрывке на краткое упоминание библейского сюжета о наказании палестинских городов Содома и Гоморры Богом за их вызывающую порочность. В летописном рассказе действия Бога определяются словом «искоренил», в то время как в Библии к Содому и Гоморре прилагаются слова «рассыпал», «погубил», «потребил», «превратил», «разорил», «испроверг», но не «искоренил» (ср.: Бытие, гл. 13 и 19; Второзаконие, гл. 29; Книга пророка Исаии, гл. 13; Книга пророка Иеремии, гл. 49-50; Книга пророка Амоса, гл. 4; Второе послание апостола Петра, гл. 26). К Содому и Гоморре не прилагается слово «искоренил» ни в «Хронике» Георгия Амартола, ни в летописной «Речи философа», ни в «Хронографе». По-видимому, довольно редким и резким словом «искоренил» летописец с максимальной усилительностью обозначил трагическую судьбу Содома и Гоморры (в Библии слово «искоренити», как правило, обозначает уничтожение людей и народов. Ср. в «Киевской летописи»: «вас искоренити»5 — 349, под 1147 г.).
Зачем летописец выразился с подобной усилительностью? Скорее всего, из-за своеобразного политического раздражения. Он ведь рассказывал о походе русских князей на Новгород Великий, а с Новгородом и сопоставил Содом и Гоморру: «…тако и сия люди новгородьскыя … злое неверьствие в нихъ вкоренилося кресть кь княземъ преступати и князе внукы и правнукы обеществовати и соромляти, а крестъ честныи к нимъ целовавъши, переступати. То доколе Господеви терпети?» — 561). Что вкоренилось, то и надо искоренить. Рассказом о новгородцах и было навеяно слово «искоренил» по поводу Содома и Гоморры. То есть областническая неприязнь повлияла на припоминание библейского эпизода летописцем.
Умонастроение летописца. Областнический настрой киевского летописца широко проявился во всем рассказе о походе русских князей на Новгород Великий. Ведь не только к новгородцам, но и к пошедшим на Новгород русским князьям (ростовским, суздальским, рязанским, муромским) киевский летописец тоже отнёсся в общем отрицательно или, по крайней мере, скептически. Он отметил, что у пошедших на Новгород русских князей «толико бысть множьство и вои, яко и числа нетуть» (560). Летописец подчёркивал необычное множество воинов почти всегда только у вражеских войск, — всё предыдущее летописное повествование свидетельствует о том (приведём лишь один пример из очень многих: когда хвастливый черниговский князь Ярослав Святославович с венграми, поляками и чехами напал на Владимир, то, по словам летописца, «множьство вои бе с нимъ . не имеяше на Бога надежи, но надеяшеться на множьство вои» — 287, под 1123 г.).
Отрицательное отношение киевского летописца к князьям из других областей далее проявилось в рассматриваемом рассказе и в довольно едком замечании об их неудаче под Новгородом: «… и неуспеша ничто же городу ихъ и вьзворотишася опять вь свояси и одва домы своя доехаша пеши» (560). В летописи только к врагам относились эти постоянные и многочисленные замечания летописца о том, что «не успевше ничто же, воротишася въ свояси» (иногда с уничижительной добавкой: «… и мнози пеши придоша» или «но толко сорома добыли» — 492, под 1158 г.; 433, под 1151 г.).
Однако степень экспрессивности выражений летописца не надо преувеличивать. Так, не об областнических антипатиях летописца, а о его официозности можно говорить на примере выражения «много зла створиша», в котором, казалось бы, должно было отражаться отрицательное отношение летописца к тем, кто сотворил зло, и жалость к тем, кто пострадал (вот пример перед рассказом о походе русских князей на Новгород Великий: половцы «плохие», потому что «выездяче погании диции с вои, много зла творяху, овы избиваху, а ины руками имаху, яша бо тысяч-кого., ины многи … Половци же воротишася опять, много створивше зла, люди повоеваша» и пр. — 549-550, под 1172 г.). Но в самом рассказе о походе русских князей на Новгород Великий выражение «много зла створиша» летописец применил к русским князьям, как бы уже жалея новгородцев: «… пришедъше толко в землю ихъ, много зла створиша, села взяша и пожьгоша, и люди исекоша, а жены, и дети, имения взяша, и скоты поимаша» (560). В других случаях летописец применял выражение «много зла створиша» к явно положительным персонажам. Так, русские князья, воевавшие с половцами, говорили о себе с удовлетворением: «Се, братье,
половцемъ есме много зла створили, веже ихъ поимали есмы, дети ихъ поимали есмы, и стада, и скотъ» (541, под 1170 г.) По-видимому, выражение «много зла створили» служило у летописца официальной формулой ущерба, приложимой к любым персонажам.
О том же свидетельствуют неожиданные детали в рассказе о неудачном походе русских князей на Новгород Великий. Только что летописец злорадствовал по поводу того, что напавшие «не успеша ничто же», но тут же вроде бы их пожалел: «… не бысть бо николи же толь тяжька пути людемь симь» (560). (Ср., как летописец пожалел одного из князей: «… тяжко бысть ему, зане не бысть помочи ему ни откуду же» — 445, под 1151 г.). И тут же летописец добавил осуждение: «… конину едоша и вь великое говение, — се бысть за наша грехы» (560-561). Так что в слове «тяжкий» не стоит искать проявления сочувствия летописца. Это была официальная фиксация некоей трудности, и только. Экспрессивные выражения начали превращаться в официальные формулы.
2 Упоминание о Давиде
И возиидоша иноплеменьници на Русалимъ и вземши дщицю скрижали завета Господня . и святыню завета Господня плениша. И ни по колицехъ летъ, яко же исповедають Царския книгы, опять возвратить Господь скрижали завета Господня во Иерусалимъ, пред нима же богоотець Давидъ веселия исполнися, скакаше, играя6.
Семантика отрывка. На первый взгляд, перед нами обычный пересказ библейского сюжета летописцем (Первая книга Царств, гл. 4; Вторая книга Царств, гл. 6). Но упоминание летописца о Давиде отличается от библейского текста одной любопытной деталью: Давид «веселия исполнися». Такого замечания о «веселии» Давида нет в Библии. Фактически летописец сделал пусть мелкое, но собственное дополнение к библейскому изложению.
Чем объяснить упоминание о «веселии» Давида у летописца? Летописец не имел какого-то особого мнения о Давиде и вовсе не склонен был к описанию эмоций у летописных персонажей. В отличие от Библии, летописец подчеркнул не внешнюю помпезность, а внутреннюю атмосферу иерусалимского действа. Если в Библии описывалась только внешняя церемония («играюще въ органы, устроеных въ крепости и пениих, и въ гуслях, и въ свирелехъ, и в тимпанех, и въ кимвалех . скачуща, играюще»7), то летописец опустил всё «музыкальное сопровождение» церемонии, но добавил ссылку на «веселие». Больше того, летописец не просто упомянул «веселие», но написал, что «Давидъ веселия исполнися», т. е. буквально наполнился веселием. Если в Библии Давидово «скакание» было даже порицаемо как несоответствующее его царскому статусу, то в летописи деталь «скакаше играя» уже означала настолько буйное веселье Давида, что оно прорвалось в бурное действие.
Для обозначения насыщенной атмосферы празднества летописец упомянул как бы об участии Бога в торжестве: «… опять возвратить Господь скрижали завета Господня во Иерусалимъ». Так что «веселие» Давида представало глубоко оправданным чувством.
В свою очередь можно спросить, что же побудило летописца проявлять внимание именно к «веселию» Давида. Думается, что причиной послужила официозная оптимистическая настроенность киевского летописца. Ведь упоминание Давидова «веселия» летописец в данной статье приурочил к только что разразившемуся несчастью — ко взятию Иерусалима сарацинами: подобно тому, как библейская святыня в своё время была возвращена в Иерусалим, так и теперь Иерусалим будет возвращён христианам; по этому поводу летописец высказал нечто расплывчато обнадёживающее: «… намъ же укоренымъ сущимъ, поносъ приимающимъ от без-аконыхъ техъ агарянъ, и чающе есмы Божия благодати и лика преславна» (656).
Умонастроение летописца. Мотив торжественного и благочестивого веселья так многократно и настолько единообразно повторялся в летописи, что летописца действительно можно заподозрить в стойком официозном оптимизме. В подавляющем большинстве случаев этот мотив относился к современности летописца, чаще всего ко всякого рода княжеским праздникам. Вот типичный пример. В рассказе под 1151 г. летописец подчеркнул торжественность праздничного въезда князей в Киев среди прочего и мотивом благочестивого веселья: «… и ту поклонившеся святеи Софье и святеи Богородици Десятиньнеи и пребыша у велице весельи и у велице любви» (441).
Точно по той же схеме, с обязательным упоминанием благочестивого «веселия», летописец составил однообразные рассказы о различных праздничных свиданиях князей, в том числе о многочисленных княжеских обедах («похвали Бога и силу животворящаго креста и пребыша у велице любви и у велице весельи» — 461, под 1152 г.; «и тако обедавше, быша весели» — 386, под 1149 г.).
Эта официозно-бодрая фразеология сообщений о княжеских торжествах была использована и в упоминании древнего празднества с участием веселящегося библейского Давида, а также при описании совсем иных торжеств, вовсе не официальных. Так, когда казнили ненавистного мучителя людей, чересчур ретивого ростовского епископа Федорца, то народное ликование по этому поводу летописец описал по той же официальной схеме: «… христьяни, избавлени Богомъ и святою Богородицею, радующеся глаголаху и веселящеся» (553, под 1172 г.).
Подобная официозная заштампованность летописных рассказов свидетельствует о раннем зарождении официальной литературы на Руси — уже в XII в., притом в условиях развивающегося областничества.
1 Об этом см.: Ерёмин И. П. Литература Древней Руси: Этюды и характеристики. М.; Л., 1966. С. 98-131.
2 ПСРЛ. М., 1962. Т. 2: Ипатьевская летопись. Стб. 561, под 1173 г.
4 ПСРЛ. М., 1997. Т. 1. Стб. 361-362, под 1169 г.
5 ПСРЛ. М., 1962. Т. 2: Ипатьевская летопись. Стб. 349, под 1147 г.
6 Там же. Стб. 655-656, под 1187 г.
7 Острожская библия. 1580. Вторая книга Царств. Л. 142 об. — 143.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.