Издание газ. «Русская Жизнь». 2458 Sutter Street, San Francisco 15, California. Printed in United States of America

Об авторе

На страницах этой книжечки матушка Вероника описывает весну своей жизни. Что, может быть, «радостнее весны, когда все пробуждается к жизни, когда все живое охвачено единым порывом — упиться от истоков торжествующей радости бытия…» Весна это праздник жизни. Но весна в природе это только прообраз, только слабый отблеск вечного веселия, вечного торжества жизни, которое находит верующая душа в чертогах небесных. Не видело то око, не слышало то ухо, что уготовал Господь любящим Его!

Матушка Вероника описывает весну своей души, когда ее душа, после хлада духовной зимы, пробудилась к свету и теплу небесной радости и жизни.

Она правдиво и объективно описывает духовную и церковную жизнь Русского народа под игом безбожной власти. Все мы интересуемся судьбой своего народа и своей родины, мы стремимся понять: как живет русский народ, куда он идет? Для уяснения этих вопросов много дают хотя и краткие, но такие содержательные воспоминания матушки Вероники.

На закате ее дней, Господь вывел ее из пределов Родины, этой юдоли скорби и плача, она скончалась во Франции в феврале этого года.

Иеромонах Димитрий

Глава I

Выросла я в неверующей русской интеллигентной семье. Меня окружали широко образованные люди, жившие научными и литературными интересами. Врожденная любовь к искусству и поэзии еще усилилась и развилась, благодаря частым поездкам заграницу и знакомству с лучшими музеями и галереями Западной Европы.

Из картин раннего детства смутно помню путешествие с няней по пещерам Киево-Печерской Лавры, темные своды, раки святых. Няня берет меня на руки, я целую какую-то холодную доску. Из мрака протягивается рука монаха и на лбу у меня запечатлевается душистый масляный крест. Потом чудесный вид на Подол с голубой извилистой лентой Днепра. Белая с золотом церковь Андрея Первозванного, Михайловский монастырь, пурпуровый бархат на завесах высокой раки с мощами Варвары Великомученицы. Помню узкие переходы в Софийском Соборе, огромную фреску Страшного Суда. Она очень поразила и испугала меня. Самое сильное впечатление на мою детскую фантазию произвел Владимирский Собор; Васнецовские лики святых на всю жизнь врезались в мою память. Помню малиновую лампадку на угольнике над няниной кроватью в детской и несколько иконок. Няню сменили гувернантки и все это забылось. Этот трепетный огонек мерцал иногда потом где-то в тайниках души.

Жизнь шла ярко, пестро, была до краев наполнена наукой и впечатлениями искусства.

На Высших Курсах я очень усиленно занималась философией, но ее могу сказать, что эта наука приблизила меня к Богу. Смутные искания очень тревожили меня в эти годы учебы. Книги не удовлетворяли, мы стояли перед глухой стеной, напрасно искали выхода в вечность:

За поясом млечным
Священным вопросам ответ

(Брюсов)

Все науки человеческие были конечны и упирались в стену. . . Потом жизнь захватила еще властнее и ярче. Это был пышный расцвет искусства и поэзии после удушливого гнета 80-ое годов прошлого столетия. Перед избранными представителями нового поколения широко распахнулись двери в волшебный мир неисчерпаемых возможностей Западной Европы конца века. Воскресло забытое понимание красоты дедов и прадедов. Все работали с быстротой и увлечением, жадно встречали каждый творческий порыв. Это было буйное опьянение перед внутренними очами художника миром, лихорадка творчества.

Все торопилось жить и бурно насладиться новоявленной красотой, словно чувствовали краткость отпущенного историей им срока.

Расцвет Московского Художественного Театра, «Мира Искусства», ошеломляющий успех Дягилевских постановок в Европе… Все были молоды, юношеский задор, непоколебимая вера в себя, исключительная одаренность опьяняли всех служителей искусства… Но вскоре наступило другое… Среди роз ясно ощущался запах тления. Это настроение уже ясно проглядывало на выставке старинных портретов, устроенной Дягилевым в Таврическом Дворце. Собирая портреты, Дягилев побывал во многих дворянских гнездах. На банкете по поводу выставки он сказал:

— Чувствуете ли вы, что длинная галерея портретов малых и великих людей, которыми я постарался населить залы Таврического Дворца, есть лишь грандиозный убедительный итог, подводимый блестящему, но, увы, омертвевшему периоду нашей истории? Именно после этих жадных странствований я особенно убедился в том, что наступил час итогов. Это я наблюдал не только в блестящих обликах предков, так явно далеких от нас, но, главным образом, в доживающих свой век потомках. Мы свидетели величайшего в истории момента итогов и концов во имя новой неведомой культуры, которая нами возникнет, во и нас же отметет. А потому, без страха и неверия, я подымаю бокал за разрушенные стены прекрасных дворцов, так же, как и за новые заветы «новой эстетики».

Мы даже и не заметили, как свежие краски и заметная яркость «нового» искусства потускнели и поблекли. Пресыщенность, тоска, неудовлетворенность сменили прежнее увлечение и восторженность… Изверившиеся в себе и окружающих, пресыщенные люди, опять очутились в тупике… Выход не был найден. Единственный прямой, «царский» путь был более забыт, чем когда-либо. Церковь пустовала. Духовенство, под влиянием общего настроения, далеко не всегда было на высоте своего призвания.

Духовная внутренняя спячка охватила даже лучших людей в России. И первая мировая война жестоким предупреждением ударила всех по нервам, нарушила духовное забытье, но далеко еще не совсем разбудила потерявшие свой внутренний облик души. Необходимо было глубокое страдание, потрясающие муки, чтобы погруженные в нравственное оцепенение люди воспрянули в духовной жизни. Я говорю здесь о более интеллигентных слоях. Простой народ — наш многострадальный русский народ — всегда более и менее сохранял в себе искру веры в Бога и, следовательно, возможность возвращения к Нему. Конечно, и среди интеллигенции были единицы, хранящие заветы Господни в своих душах, но они составляли исключение среди общей, безразлично настроенной, массы.

Первые интеллигентные христиане, которых я встретила на своем жизненном пути, были актеры, муж и жена. Это было в 1911-12 гг. Из Москвы я переехала в Петербург. Меня поразила она, так мало похожая на актрису: гладко причесанная, не подведенная и не накрашенная, в простом английском костюме тайор, она испытующе посмотрела на меня своими ясными, серьезными глазами. Ее муж, известный на всю Россию актер, тоже с любопытством внимательно следил за мною. Вскоре мы подружились; актеры почти у них не бывали, и я составила исключение.

Их квартира была наполнена чудесной старинной мебелью красного дерева. Меня удивили, непривычные для меня, большие киоты, наполненные тоже старинными иконами в тяжелых серебряных ризах. Перед ними горели массивные лампадки.

Настоятельница монастыря «Святой Женевьевы», строгая монахиня Матильда Краузе, склонившись над столом, просматривала тетради своих юных воспитанниц, подчеркивала красным карандашом обнаруженные ошибки. «Ах, как плохо пишут» — сокрушалась она, намериваясь сделать выговор матери Гортензии, преподававшей французский язык. Она хотела позвонить, но в это время одна из монахинь-надзирательниц подала ей на подносе для писем конверт. Разорвав его, Матильда Краузе прочла следующие строки:

«Вы просили меня подыскать вам такого человека, который был бы, с одной стороны настолько силен, что мог бы выполнять различные хозяйственные работы и, с другой, чтобы не мог быть опасным для вверенных вашему воспитанию девочек. Податель сего письма может быть совершенно безопасен в этом отношении, так как он, как я заметил, непроходимо глуп и к тому же глухонемой. Свидетельствую вашему преподобию мое глубокое уважение.» Таль де Мурен.

— Вот, наконец-то, найден нужный нам человек! — прочитав все письмо, сказала настоятельница, ожидавшей приказания надзирательнице, — теперь будет кому обрабатывать наш сад.

— Вы правы, ваше преподобие, — ответила надзирательница, — мало вероятно, чтобы этот человек оказался опасным.

— Приведите его ко мне в кабинет, — распорядилась настоятельница, желая лично осмотреть нового человека, рекомендованного в садовники.

Через минуту в кабинет вошел молодой человек, с блуждающим взглядом и улыбкой, лет около двадцати, довольно чисто одетый и по простой моде. «Действительно глуповат», — смерив его взглядом, заметила настоятельница монастыря, видя не сходившую с его лица глуповатую улыбку.

— Жаль только, что он молод и довольно красив, — сказала она, обращаясь к надзирательнице.

— Едва ли это обстоятельство может иметь серьезные последствия, когда он глупец и глухонемой, — почтительно сказала надзирательница.

— Ну, вы совсем не правы, — возразила Матильда Краузе, — девочки очень любопытны и могут поинтересоваться его мужскими особенностями, а это может привести к печальным последствиям, хотя, впрочем, они будут под строгим наблюдением, — добавила она.

— Конечно, мы не будем спускать с них глаз, — подтвердила надзирательница.

— Растолкуйте ему как-нибудь, что он должен делать у нас и, затем доложите мне о его способностях, — распорядилась настоятельница, давая знак, что разговор окончен.

Надзирательница увела молодого человека в сад и мельком стала показывать ему, что он должен делать: мести дорожки, срезать и убирать сухие листья и сучья, колоть дрова.

Все это молодой человек понял, обнаружив ловкость и силу.

— Да, он препонятливый, ваше преподобие, — сказала монахиня, докладывая через два часа настоятельнице о результатах испытания молодого человека.

— О, это отлично, — согласилась настоятельница, — условьтесь с ним относительно вознаграждения, а главное следите затем, чтобы он как можно реже встречался с нашими девочками.

— Получив строгий наказ по надзору за молодым человеком, весь штат надзирательниц постоянно вертелся около него в саду, когда юные воспитанницы, пользуясь часами отдыха, бегали резвились по саду, придумывая разные забавы и игры.

Все это были молодые девушки, лучших фамилий, не старше шестнадцати лет, вверенные воспитанию настоятельнице монастыря Краузе, пользовавшейся великолепной репутацией строгой и благочестивой женщины.

Основное внимание в воспитании своих воспитанниц было обращено на то, чтобы девочки были совершенно не осведомлены ни о чем касающемся половых отношений и вообще интимных сторон жизни.

В их юные головки были внедрены понятия, что детей приносит аист, что их находят на огородах, в капусте, что мужчины отличаются от женщин только костюмом, что волосы растут в известных местах от того, что они кушают баранину. Этот вздор рассказывается не только малышам, но и шестнадцатилетним девушкам. Нравственность девочек охранялась так строго, что даже ванны принимались ими в сорочках, чтобы они не видели собственной наготы.

Конечно, уродливость такого воспитания должна была сказаться и вылиться в безобразные формы. Появление среди девочек молодого садовника, конечно, было замечено. Высокий, стройный, с кудрявыми волосами и прекрасными чертами лица он производил на девочек чарующее впечатление. Многим из них хотелось вступить с ним в разговор мимикой, но тотчас появлялась какая-нибудь воспитательница и шаловливые девочки должны были с разочарованием отходить прочь. Главное им хотелось подтвердить свою догадку, что мужчина отличается от женщины не только костюмом.

Таким постоянным надзором был чрезвычайно недоволен молодой садовник Ксаверий де Монталь, ибо не этак он рассчитывал, когда прочел объявление в «Основе христианской нравственности», приглашающего молодого человека, сильного, глухонемого на постоянное место.

Зная, что тот клерикальный журнал пользуется благословением монастырей, занимающихся воспитанием и образованием молоденьких девушек, Ксаверий де Монталь без особого труда догадался, почему именно требуется глухонемой.

Будучи молодым повесой, совершенно свободным и независимым, он переменил имя, взял на себя довольно трудную роль глухонемого. Поступая в монастырь, он надеялся, что ему будет легко сдружиться с девочками и посвятить их в запретные тайны.

Особенно ему нравилась одна прелестная воспитанница по имени Клариса де Мурель, девочка лет около шестнадцати, с пухлыми коралловыми губками, тонкой талией и таким упругим бюстом, как будто две половинки яблока были спрятаны на ее девственной груди. Веселая, резвая она чаще других подбегала к нему, выбирая момент, когда не было около нее стерегущих аргустов.

Однажды, Клариса де Монталь, бегая вблизи садовника, осмелилась даже толкнуть его пальчиком и, отбежав, увидела, что этот глупый, но красивый глухонемой парень сделал жест весьма похожий на воздушный поцелуй.

«Глупый, однако, он не совсем деревяшка», — подумала она, сделав это открытие, и решила подойти поближе и познакомиться с ним.

«Вот именно с этого роскошного цветка я буду обрабатывать этот дивный сад», — подумал Ксаверий де Монталь, любуясь изящным личиком девочки и ее большими красивыми глазами. Постоянный надзор не только ему самому, но и надзирательницам надоел, которые предпочли бы сидеть в своих кельях, и пить кофе, как это было раньше.

«И зачем наблюдать за ним, — думали они, — когда он дурак и глухонемой, не подозревает даже своего мужского назначения?» Но надзор за ним был неизбежен, ввиду строгого наказа самой настоятельницы.

«Надо что-нибудь придумать, чтобы ослабить этот проклятый надзор», — часто думал Ксаверий, ломая голову над этой трудно решимой задачей. В конце концов, он все-таки придумал и выкинул фортель.

В день «Святой Женевьевы» персонал монастыря отпустил садовнику две кварты превосходного монастырского вина. Выпив это вино и притворившись пьяным, Ксаверий перед приходом надзирательницы, которая должна была принести ему обед, развалился на кровати, в отведенной ему каморке и притворился глубоко спящим. Предварительно он принял такую позу, что принадлежность его туалета, как будто бы во сне сползла со своего места, обнажив ту часть тела, которая обыкновенно тщательно скрывается.

Вошедшая монахиня, сокрушаясь, покачала головой, увидев в таком безобразном виде монастырского садовника, ставя на стол принесенный обед, она огорченно подумала о невоздержанности и неопрятности мужчин.

Уходя, она, однако, не могла устоять от искушения, и, взглянув вдруг обмерла от удивления, увидев на том месте, где как она доподлинно знала в дни своей молодости, находится мужская принадлежность, — было пустое место!!!

— Святая Женевьева! — про себя воскликнула она с радостью, — а мы так боялись и охраняли от него наших девочек, а у него оказывается, и нет ничего для них опасного, и он даже не мужчина!!!

Сделав такое открытие, она со всех ног, побежала доложить об этом настоятельнице.

— Сама видела, ваше преподобие, — уверяла она настоятельницу.

— Не поверю, доколе сама не увижу, — произнесла та, не доверяя глазам своей подчиненной.

Спустя несколько минут, Матильда Краузе, в сопровождении надзирательницы вошла в коморку садовника и была поражена необычной картиной.

С некоторым смущением, непонятным для нее, рассматривала она покрытый волосами «лобок» выпившего садовника, крепко спящего. На нем действительно, отсутствовало самое страшное для ее воспитанниц.

— Это чудо-милость божья «Святой Женевьевы», и нашему монастырю, — сложив руки, умиляясь сказала монахиня, — это должно быть большая редкость в мужском сословии, — продолжала настоятельница, — и надо принять все меры, чтобы удержать его в нашей обители.

Взглянув еще раз на пустое место, они, осторожно ступая, оставили его одного.

Как только они ушли Ксаверий весело рассмеялся. Его мужская принадлежность, вытянутая и зажатая между ног, освободилась и оказалась на надлежащем месте. И была она такой величественной, что если бы видели ее монахини, то непременно пришли бы в ужас.

«Ну, кажется, дело идет превосходно, — думал Ксаверий, — время для обработки сада, по-видимому, наступило!»

На другой день все воспитанницы были удивлены, когда увидели, что все надзирательницы исчезли, а они предоставлены сами себе. Бегая по саду, они наталкивались на садовника, который делал вид, что не обращает на них внимания, поправляя изгородь на клумбах.

— Смотрите, а ведь он очень красивый, — говорили они друг другу, окружая садовника, жаль, что он глухой, а то бы многое мы узнали из того, что скрывают от нас старые монахини. Не может быть, чтобы он отличался только платьем, что-нибудь да есть в нем особенное, — говорили третьи осматривая его со всех сторон.

Ксаверий усмехнулся, слыша веселую болтовню девушек, еще не зная что все придет в свое время.

Монахини перестали обращать на него свое внимание и только изредка осматривали работу, которая велась им безукоризненно. Девочки также привыкли к нему и часто тормошили его, весело смеясь. Он в свою очередь иногда схватывал шутящих с ним девушек, а более взрослых сажал к себе на колени, что многим из них нравилось. Когда они вполне освоились с ним, он иногда, руками забирался к ним под платье лаская тело все выше и выше. При этом он заметил, что некоторые девочки относились к таким ласкам с нескрываемым удовольствием.

Повесть написана в форме записок героини, обращённых к маркизу де Круамару, которого она просит о помощи и с этой целью рассказывает ему историю своих несчастий.

Героиню зовут Мария-Сюзанна Симонен. Отец её — адвокат, у него большое состояние. Ее не любят в доме, хотя она превосходит сестёр красотой и душевными качествами, и Сюзанна предполагает, что она — не дочь г-на Симонена. Родители предлагают Сюзанне принять монашество в монастыре св. Марии под тем предлогом, что они разорились и не смогут дать ей приданое. Сюзанна не хочет; её уговорили пробыть два года послушницей, но по истечении срока она по-прежнему отказывается стать монахиней. Ее заточают в келье; она решает сделать вид, что согласилась, а на самом деле хочет публично заявить протест в день пострига; для этой цели она приглашает на церемонию друзей и подруг и, отвечая на вопросы священника, отказывается принести обет. Через месяц её отвозят домой; она сидит взаперти, родители не желают её видеть. Отец Серафим (духовник Сюзанны и её матери) с разрешения матери сообщает Сюзанне, что она не дочь г-на Симонена, г-н Симонен догадывается об этом, так что мать не может приравнять её к законным дочерям, и родители хотят свести к минимуму её часть наследства, а поэтому ей ничего не остаётся, кроме как принять монашество. Мать соглашается встретиться с дочерью и говорит ей, что та своим существованием напоминает ей о гнусной измене со стороны настоящего отца Сюзанны, и её ненависть к этому человеку распространяется на Сюзанну. Мать хочет, чтобы дочь искупила её грех, поэтому копит для Сюзанны вклад в монастырь. Говорит, что после выходки в монастыре св. Марии Сюзанне нечего и думать о муже. Мать не хочет, чтобы после её смерти Сюзанна внесла раздоры в дом, но официально лишить Сюзанну наследства она не может, так как для этого ей необходимо признаться мужу.

Продолжение после рекламы:

После этого разговора Сюзанна решает стать монахиней. Лоншанский монастырь соглашается её взять. Сюзанну привозят в монастырь, когда там только что стала настоятельницей некая госпожа де Мони — женщина добрая, умная, хорошо знающая человеческое сердце; она и Сюзанна сразу проникаются взаимной симпатией. Между тем Сюзанна становится послушницей. Она часто впадает в уныние при мысли о том, что скоро должна стать монахиней, и тогда бежит к настоятельнице. У настоятельницы есть особый дар утешения; все монахини приходят к ней в трудные минуты. Она утешает Сюзанну. Но с приближением дня пострига Сюзанну часто охватывает такая тоска, что настоятельница не знает, что делать. Дар утешения покидает ее; она не может ничего сказать Сюзанне. Во время принятия пострига Сюзанна пребывает в глубокой прострации, совершенно не помнит потом, что было в тот день. В этом же году умирают г-н Симонен, настоятельница и мать Сюзанны. К настоятельнице в её последние минуты возвращается дар утешения; она умирает, предчувствуя вечное блаженство. Мать перед смертью передаёт для Сюзанны письмо и деньги; в письме — просьба к дочери искупить материнский грех своими добрыми делами. Вместо г-жи де Мони настоятельницей становится сестра Христина — мелочная, ограниченная женщина. Она увлекается новыми религиозными течениями, заставляет монахинь участвовать в нелепых обрядах, возрождает способы покаяния, изнуряющие плоть, которые были отменены сестрой де Мони. Сюзанна при каждом удобном случае восхваляет прежнюю настоятельницу, не подчиняется обычаям, восстановленным сестрой Христиной, отвергает всякое сектантство, выучивает наизусть устав, чтобы не делать того, что в него не входит. Своими речами и действиями она увлекает и кое-кого из монахинь и приобретает репутацию бунтовщицы. Ее не могут ни в чем обвинить; тогда её жизнь делают невыносимой: запрещают всем с ней общаться, постоянно наказывают, мешают спать, молиться, крадут вещи, портят сделанную Сюзанной работу. Сюзанна помышляет о самоубийстве, но видит, что всем этого хочется, и оставляет это намерение. Она решает расторгнуть обет. Для начала она хочет написать подробную записку и передать кому-нибудь из мирян. Сюзанна берет у настоятельницы много бумаги под предлогом того, что ей нужно написать исповедь, но у той появляются подозрения, что бумага ушла на другие записи.

Брифли существует благодаря рекламе:

Сюзанне удаётся во время молитвы передать бумаги сестре Урсуле, которая относится к Сюзанне по-дружески; эта монахиня все время устраняла, насколько могла, препятствия, чинимые Сюзанне другими монахинями. Сюзанну обыскивают, везде ищут эти бумаги; её допрашивает настоятельница и ничего не может добиться. Сюзанну бросают в подземелье и на третьи сутки выпускают. Она заболевает, но скоро выздоравливает. Между тем приближается время, когда в Лоншан съезжаются послушать церковное пение; поскольку у Сюзанны очень хороший голос и музыкальные способности, то она поёт в хоре и учит петь других монахинь. Среди её учениц — Урсула. Сюзанна просит её переправить записки какому-нибудь искусному адвокату; Урсула это делает. Сюзанна имеет большой успех у публики. Кое-кто из мирян с ней знакомится; она встречается с г-ном Манури, который взялся вести её дело, беседует с приходящими к ней людьми, стараясь заинтересовать их в своей участи и приобрести покровителей. Когда в общине узнают о желании Сюзанны расторгнуть обет, то её объявляют проклятой Богом; до неё нельзя даже дотрагиваться. Ее не кормят, она сама просит еду, и ей дают всякие отбросы. Над ней всячески издеваются (перебили её посуду, вынесли из кельи мебель и другие вещи; по ночам в её келье шумят, бьют стекла, сыплют ей под ноги битое стекло). Монахини считают, что в Сюзанну вселился бес, и сообщают об этом старшему викарию, г-ну Эберу. Он приезжает, и Сюзанне удаётся защититься от обвинений. Ее уравнивают в положении с остальными монахинями. Между тем дело Сюзанны в суде проигрывается. Сюзанну обязывают в течение нескольких дней носить власяницу, бичевать себя, поститься через день. Она заболевает; сестра Урсула ухаживает за ней. Жизнь Сюзанны в опасности, но она выздоравливает. Между тем тяжело заболевает и умирает сестра Урсула.

Продолжение после рекламы:

Благодаря стараниям г-на Манури Сюзанну переводят в Арпажонский монастырь св. Евтропии. У настоятельницы этого монастыря — крайне неровный, противоречивый характер. Она никогда не держит себя на должном расстоянии: или чересчур приближает, или чересчур отдаляет; то все разрешает, то становится очень суровой. Она невероятно ласково встречает Сюзанну. Сюзанну удивляет поведение одной монахини по имени Тереза; Сюзанна приходит к выводу, что та ревнует к ней настоятельницу. Настоятельница постоянно восторженно хвалит Сюзанну, её внешность и душевные качества, засыпает Сюзанну подарками, освобождает от служб. Сестра Тереза страдает, следит за ними; Сюзанна ничего не может понять. С появлением Сюзанны сгладились все неровности характера настоятельницы; община переживает счастливое время. Но Сюзанне иногда кажется странным поведение настоятельницы: она часто осыпает Сюзанну поцелуями, обнимает её и при этом приходит в сильное волнение; Сюзанна по своей невинности не понимает, в чем дело. Однажды настоятельница заходит к Сюзанне ночью. Ее знобит, она просит разрешения лечь к Сюзанне под одеяло, прижимается к ней, но тут раздаётся стук в дверь. Выясняется, что это сестра Тереза. Настоятельница очень гневается, Сюзанна просит простить сестру, и настоятельница в конце концов прощает. Наступает время исповеди. Духовник общины — отец Лемуан. Настоятельница просит Сюзанну не рассказывать ему о том, что происходило между ней и Сюзанной, но отец Лемуан сам расспрашивает Сюзанну и все узнает. Он запрещает Сюзанне допускать подобные ласки и требует избегать настоятельницы, ибо в ней — сам сатана. Настоятельница говорит, что отец Лемуан не прав, что нет ничего греховного в её любви к Сюзанне. Но Сюзанна, хотя, будучи очень невинна, и не понимает, почему поведение настоятельницы грешно, все же решает установить сдержанность в их отношениях. Между тем по просьбе настоятельницы меняется духовник, но Сюзанна строго следует советам отца Лемуана. Поведение настоятельницы становится совсем странным: она по ночам ходит по коридорам, постоянно наблюдает за Сюзанной, следит за каждым её шагом, страшно сокрушается и говорит, что не может жить без Сюзанны. Весёлым дням в общине приходит конец; все подчиняется строжайшему порядку. Настоятельница от меланхолии переходит к благочестию, а от него — к бреду. В монастыре воцаряется хаос. Настоятельница тяжко страдает, просит за неё молиться, постится три раза в неделю, бичует себя. Монахини возненавидели Сюзанну. Она делится своими огорчениями с новым духовником, отцом Морелем; она рассказывает ему историю своей жизни, говорит о своём отвращении к монашеству. Он тоже полностью ей открывается; выясняется, что он также ненавидит своё положение. Они часто видятся, их взаимная симпатия усиливается. Между тем у настоятельницы начинается лихорадка и бред. Она видит ад, языки пламени вокруг себя, о Сюзанне говорит с безмерной любовью, боготворя её. Она через несколько месяцев умирает; вскоре умирает и сестра Тереза.

Брифли существует благодаря рекламе:

Сюзанну обвиняют в том, что она околдовала умершую настоятельницу; её горести возобновляются. Духовник убеждает её бежать вместе с ним. По дороге в Париж он покушается на её честь. В Париже Сюзанна две недели живёт в каком-то притоне. Наконец она бежит оттуда, и ей удаётся поступить в услужение к прачке. Работа тяжёлая, кормят скверно, но хозяева относятся неплохо. Похитивший её монах уже пойман; ему грозит пожизненная тюрьма. О её побеге тоже повсюду известно. Г-на Манури уже нет, ей не с кем посоветоваться, она живёт в постоянной тревоге. Она просит маркиза де Круамара помочь; говорит, что ей просто нужно место служанки где-нибудь в глуши, в безвестности, у порядочных людей.

Описание: История монахини / The Nun\'s Story. Информация о фильме Название: История монахини Оригинальное название: The Nun\'s Story Год выхода: 1959 Жанр: драма Режиссер: Фред Зиннеманн (Циннеманн) В ролях: Одри Хепберн, Питер Финч, Эдит Эванс, Пегги Эшкрофт, Дин Джэггер, Милдред Даннок, Беатрис Стрэйт, Пэтришиа Коллиндж, Ева Коттхауз, Рут Уайт О фильме: Дочь великого Бельгийского хирурга (Одри Хепберн), с детства мечтала служить Богу, помогать людям. У неё есть мечта: быть медсестрой, чтобы помогать лечить туземцев в Конго. Пройдя через все религиозные строгости и ограничения монастыря, она становится сестрой Люк и начинает осознавать что религия и живая вера совсем разные вещи. Девушка подвергается серьезным испытаниям истинной веры, жертвы и угнетения со стороны религиозных обычаев. Проходят дни и в конце концов она едет в Конго, но вместо лечения темнокожих туземцев ее направляют в госпиталь для европейцев. Там сестра знакомится с доктором Фортуна™ (Питер Финч),гением, хирургом, посвятившим своему делу всю жизнь. После работы с этим гениальным врачом Люк понимает, в чем состоит ее истинное призвание, и отдает все свои силы ради спасения жизни людей…