Каким образом Танос узнал Тони Старка в «Войне Бесконечности» и действительно ли это связано с сюжетом «Мстителей 4»? Пожалуй, это была самая странная сцена фильма. Безумный Титан остановил взгляд на лице Тони Старка и сразу узнал его. «Старк», — прорычал он. Когда же Железный Человек выразил удивление этим узнаванием, Танос ответил, что не он один «отягощен проклятыми знаниями».

Тони Старк жил в страхе перед Таносом на протяжении последних шести лет. В «Мстителях» Старк краем глаза увидел инопланетную армаду, когда пролетел через червоточину. И хотя первое нападение было отбито, Тони всегда был убежден, что инопланетное вторжение неизбежно. И Таносу это, похоже, известно — не зря же он признает, что Старк «отягощен знаниями» о возвращении Безумного Титана. Однако слова Таноса подразумевают наличие некой связи между фиолетовым гигантом и Старком — какого-то «проклятья».

«Война Бесконечности» проводит определенные параллели между Таносом и Тони Старком, однако в описанной сцене они становятся неоспоримыми. Без сомнения, этот эпизод подчеркивает личностный конфликт Таноса и Старка. Как объяснил Джо Руссо, Танос имеет «специфическую связь с Тони, поскольку Тони — футурист. Он давно предсказывал угрозу масштаба Таноса. Сам Безумный Титан также считает себя футуристом — он предсказал катастрофу, которая грозит уничтожить всю жизнь во вселенной. Старк создал Альтрона из-за своего страха. Так же Танос начал свой поход, чтобы уничтожить половину жизни во Вселенной, чтобы спасти всех остальных.

Однако главный мотив этой сцены — все-таки межличностная вражда между Старком и Таносом. Так что же все таки происходит?

Танос узнал Тони Старка из-за Битвы за Нью-Йорк?

Первая возможность заключается в том, что Танос является корифеем искусства войны. Как говорил Сунь Цзы: «Знай своего врага и знай себя, и не потерпишь поражения и в ста битвах». Танос, без сомнения, остался победителем в сотнях битв, и вероятно не только потому, что он верит в эффективность насилия. Скорее всего, он верит в познание своих врагов, которое позволяет их побеждать.

Кстати, пока не забыли. В Сети сейчас не так много ресурсов, которые ведут толковую аналитику по фильмам и сериалам. В их числе — телеграм-канал @SciFiNews, авторы которого пишут годнейшие аналитические материалы — разборы и теории фанатов, толкования послетитровых сцен, а также секреты бомбических франшиз, вроде фильмов MARVEL и «Игры Престолов». Подписывайтесь, чтобы потом не искать — @SciFiNews. Однако вернемся к нашей теме…

Человечество выстояло в 2012 году, когда Мстители успешно отбили атаку легионов Читаури. Тони Старк лично привел в действие ядерную боеголовку, чтобы уничтожить головной корабль Читаури, а затем вернулся на Землю через червоточину. Если Танос и исследовал кого-либо на Земле в тот момент, то это, несомненно, был Тони Старк — человек, который нанес такой большой урон армиям Безумного Титана.

На первый взгляд это объяснение кажется удовлетворительным. Тем не менее, у данной теории есть две существенные проблемы. Во-первых, Танос узнал Старка, когда шлем Железного Человека был поврежден и стало видно лицо Тони. Если бы все дело было в разведывательной деятельности Таноса, он узнал бы Старка уже по броне. Кроме того, теория не объясняет, почему Танос назвал свое знание «проклятьем». Короче говоря, у этой сцены должен быть какой-то более глубокий подтекст.

Связано ли это с Камнем Души?

Вторая возможность состоит в том, что Танос знает Старка благодаря Камню Души. Теоретически, этот артефакт мог позволить Безумному Титану исследовать душу любого человека — заглянуть в его сердце и разум, понять их мотивы. Это объясняет, почему Танос осознает глубину «проклятых знаний» Старка. Некоторые фанаты предлагают расширить эту теорию. Они утверждают, что «проклятием» Танос называет Камень Души. Дело в том, что из-за Камня Танос испытывает чувства людей, которых он убивает, а значит, Безумному Титану приходится буквально сопереживать своим жертвам. Это объясняет, почему Танос вел себя менее уверенно, когда совершал убийства во время битвы с Мстителями на Земле — он просто испытывал эмоции и боль тех, кого убивал.

ЕЩЕ ПО ТЕМЕ: Мстители: Война Бесконечности — Камень Души: где он?

Это увлекательная концепция, но в самом фильме на нее нет никаких указаний. Остальные Камни Бесконечности светятся, когда Танос приводит их в действие, однако, когда Безумный Титан обращается к Старку, сияние отсутствует. Итак, если знание Таноса о Тони Старке происходит не от Камня Души, откуда же оно появилось?

Последствия путешествий во времени

Ни одна из приведенных выше теорий не кажется удовлетворительной. Первая не объясняет странных слов Таноса о «проклятых знаниях». Вторая, хотя и более затейливая, не находит никаких доказательств — хотя бы сияния Камня Души. Поэтому, оба объяснения, скорее всего, не соответствуют действительности.

Однако есть еще одна возможность. Что, если Танос уже встречал Тони Старка? Уже есть подтверждения того, что «Мстители 4» будут посвящены путешествиям во времени. При этом выжившие герои вернутся в прошлое. Таким образом, вполне возможно, что Танос уже встречал «будущего» Тони Старка — в голосе Таноса явно звучала ярость, когда он узнал Тони. Кроме того, эта теория объясняет, почему Танос не узнал Старка, когда тот был в доспехах. Ни одна из фотографий со съёмок «Мстителей 4» до сих пор не показала Тони в костюме Железного Человека. Это наделяет смыслом слова Таноса «Надеюсь, они вас помнят». Возможно, Танос уже видел окончательную смерть Старка?

Главная проблема этой теории — несовпадение с физической моделью путешествий во времени, принятой в Киновселенной Marvel. До сих пор все путешествия супергероев в прошлое создавали новые временные шкалы. Если Человек-муравей отправится в прошлое к моменту Битвы за Нью-Йорк и заберет Камень Разума, это создаст новую временную шкалу, где не будет Камня Разума, Ванда Пьетро Максимофф никогда не получат своих способностей, а Альтрон и Вижен никогда не будут созданы. Таким образом, если Marvel останется верна выбранной модели временной физики, любая встреча Старка и Таноса должна создать дополнительную ветку реальности.

Конечно, важно помнить, что Киновселенная Marvel (как и комиксы) довольно легкомысленно обращается с реальными законами физики. Вспомним, например, частицы Пима: может ли Человек сохранить свою массу, когда он уменьшается? Судя по некоторым сценам из фильма «Человек-муравей» именно так и происходит — когда герой падает на землю, дорожное покрытие под ним трескается. Киновселенная Marvel остается верной научным знаниям до тех пор, пока это не мешает рассказывать интересные истории. Тем не менее, пока у нас нет оснований полагать, что Marvel внедрит новую концепцию путешествий во времени.

По итогам всего сказанного, нужно признаться, что мы так до конца и не знаем, почему Танос узнал Тони Старка. У каждой из предложенных фанатами теорий есть серьезные проблемы. Однако гипотеза о путешествиях во времени по крайней мере соответствует тому, что мы знаем о «Мстителях 4». Где бы ни крылись ответы, мы надеемся, что получим их в следующем году.

К 125-летию со дня рождения
В. И. Вернадского

В. И. Вернадский и религия

И. И. Мочалов
доктор философских наук

«Религия для нас — не потребность духа,
а воспоминание или привычка молодости…
Это обледеневший огонь».

В. О. Ключевский

1

И в наше время вопрос о религиозно настроенных ученых не может считаться чисто академическим, представляющим лишь исторический интерес. Духовный мир ученого, как и всякого живущего в обществе человека, складывается под действием чрезвычайно разнородных по своему характеру обстоятельств — социальных, политических, идеологических, психологических, семейно-бытовых и т. д.; учесть многообразие их влияния, их тончайшие оттенки не представляется возможным. Однако выделить ведущее направление этого влияния и возможно, и необходимо.

В этой связи значительный интерес и актуальность могут представлять попытки показать истоки религиозных «симпатий», имеющих или имевших место у тех или иных ученых. Постановка же и решение данной задачи будут невозможны, если исследователю не удастся проникнуть в тот внутренний интимный механизм возникновения религиозных склонностей ученого, который некоторым образом связан с особенностями его психики и так или иначе отражается на его мировоззрении.

Вопрос об отношении В. И. Вернадского (1863‑1945) к религии составляет трудность не столько логического или теоретико-познавательного, сколько психологического порядка.

Уже при первом знакомстве с размышлениями Вернадского относительно его, как он говорил, религиозного миропонимания, исследователь встречается с разительными контрастами и противоречиями. С одной стороны, Вернадский неоднократно (начиная с 80‑х годов XIX в.) подчеркивал, что считает себя человеком религиозным. Но, с другой — он совмещает свою религиозность, во‑первых, с отрицанием веры в бога и в потусторонние, сверхъестественные силы вообще; во‑вторых, с отрицанием связанных с этой верой религиозных ритуалов; в‑третьих, с отрицанием всех существующих религий в целом. «Я считаю себя глубоко религиозным человеком, — писал Вернадский. — А между тем для меня не нужна церковь и не нужна молитва. Мне не нужны слова и образы… Бог — понятие и образ, слишком полный несовершенства человеческого» . «Не есть ли вся религия — недоразумение… Бог есть один из символов нашего разума» . «Мне его не надо» . «Принять «откровение» не могу. Религиозные откровения — в частности христианские — кажутся мне ничтожными по сравнению с тем, что переживается во время научной работы» . «Мое отрицательное отношение распространяется на все формы живых религий» . «Слишком много в них мишуры» . «По отношению к Христу нет никаких реальных данных о его существовании. Его реальность многими сейчас отрицается — фольклор» .

Итак, религиозность — без церкви, молитвы, образов, слов и понятий, в конечном счете — без бога и… без самой религии. Таковы очевидные парадоксы религиозности Вернадского. Как отмечал Ф. Энгельс в «Диалектике природы», «с богом никто не обращается хуже, чем верующие в него естествоиспытатели» . К этому можно добавить, что естествоиспытатели религиозные, но в бога не верующие, обращаются с ним еще хуже.

Вернадский как бы согласен с Энгельсом в том, что бог — «противоречив в себе самом» , и это является достаточным основанием для того, чтобы решительно отвергнуть и веру в бога. Свою религиозность Вернадский совмещает, таким образом, с очевидно атеистическими тенденциями, причем последние относятся не к частным, несущественным сторонам религии, а к ее сущности. «В общем сама идея божества, — пишет Вернадский, — теснейшим образом связана с существованием человечества. В этом ее самое коренное противоречие. Если человек отрешится от связи божества с человечеством — божество для него исчезнет. Но гипотетическая неизбежность божества только и держится его связью с человеком (верою). Понятно поэтому, что божество переполнено антропоморфическими чертами, — и … наивны попытки «очистить» его, сделать более возвышенным. Этим путем божество исчезает. В науке давно от него отказались» .

2

Истоки религиозной настроенности Вернадского уходят еще в его ранние детские годы, определяются некоторыми обстоятельствами семейного воспитания, влиянием няни, отца, некоторых товарищей детства. Впоследствии Вернадский писал об этом: «Мои религиозные воззрения в детстве развились сильным образом благодаря влиянию детской — няни, детей сторожей банка, с которыми я играл, и затем под влиянием чтения священных книг, причем особенно сильно на меня действовали тогда «Жития» и «Ветхий завет». В семье у нас царил полный религиозный индифферентизм; отец был деистом, мать была неверующая… Сильное влияние имела, должно быть, няня, человек чрезвычайно хороший и положительно умный… Я любил всегда ужасное, фантастическое; меня поражали образы «Ветхого завета», и я теперь еще помню то наслаждение, с каким я читал историю Саула и Самуила, Авессалома и Давида; мне очень часто представлялись Авель и Каин и т. д. Эти образы вызывали у меня бесконечный ряд вопросов; я верил в существование рая и задумывался, где он находится; меня интересовали вопросы: как жили Адам и Ева, на каком языке они говорили etc. Среди мальчуганов — детей сторожей, с которыми я несмотря на запрещение любил играть, я слышал также рассказы, почерпнутые из апокрифических книг… а рассказы о домовых, о чертях наполняли мою фантазию еще и еще сильнее. Я создал себе какую‑то религию, полную образов, то страшных, то нежных, но которые жили везде и всюду. Помню, как глубоко и сильно меня интересовали вопросы о том, что делается с душой после смерти, и рисовалось мне, что она долго летает вокруг тела, не может попасть туда, и ей холодно, ей страшно тяжело, она видит, как плачут, как рыдают кругом родные, как ее тело предают Земле… Я помню, как сильно на меня действовала смерть; я, казалось мне, видел этих мертвецов, мрачных, унылых, становившихся вокруг меня, и помню, как перепугал няню, с которой спал в одной комнате: ночью, проснувшись, я стал уверять ее, что ее брат, который недавно умер, стоит тут, в углу, и грозит мне…» .

В 1937 г., возвращаясь вновь к своим религиозным переживаниям детства и юности, Вернадский писал: «Хочется мне набросать этапы своего религиозного миропредставления… Вспомнил, что я дал при переписи ответ: «Верующий вне христианских церквей»… Мой отец и мать не оказывали никакого влияния на мою духовную мысль в этой области… Отец только, когда заметил из разговоров со мной несколько больший интерес к церковности (но не к церковной службе), своими разговорами поправлял мою мысль… От него я узнал мальчиком… о существовании исторической критики «Евангелия». Он особенно любил «Евангелие от Иоанна». Но едва ли признавал его подлинность. Очень любил «Страсти» и всегда бывал на этих службах, но никогда меня не брал. Кажется, в Харькове (в 1868‑1876 гг. — И. М.)… я должен был быть на богослужениях — раз или два был… Мать… в церковь не ходила, постов не исполняла. Я не помню, чтобы она говела. Отец говел… Мне кажется, я был на воскресной заутрене в первый раз в Париже в 1880‑х годах… Мать стала верующей, когда осталась одна после выхода замуж сестер… В Харькове среди моих товарищей были сыновья священников… Хождение в церковь и интерес к «Евангелию», которое я впервые там узнал и которое мне отец давал читать, возбуждали мой интерес» .

В гимназические годы (петербургский период — 1876‑1881 гг.) Вернадский обращается к изучению истории церкви и вскоре становится признанным авторитетом в этой области. В дальнейшем на поддержание религиозных интересов и настроений Вернадского большое влияние, несомненно, оказали условия социальной среды царской России, пропитанные религиозным культом и религиозной умонастроенностью многих из окружающих его близких друзей и знакомых. Не следует забывать, что большая часть сознательной жизни Вернадского, охватывающая, что очень важно, именно тот период, когда происходит формирование мировоззрения и духовного склада личности, протекала именно в этих условиях.

3

Вместе с тем уже в годы юности рельефно проявилось критическое отношение Вернадского к религии. Оно развивается у него как под влиянием самостоятельного размышления над ее содержанием, так и под воздействием личных наблюдений (и наблюдений близких ему людей) за церковными нравами.

Так, летом 1887 г. Вернадский побывал в поселке Насоново Рославльского уезда Тульской губернии, где ему пришлось познакомиться с бытом некоторых местных священников. Он подчеркивает, что уездные попы фактически выражают интересы наиболее реакционных кругов общества. «Попы, — пишет Вернадский, — растут, растет и поповство, забирает власть и силу к великому удовольствию Победоносцевых и tutti quanti (всех прочих. — И. М.). Попы здесь играют свою роль, и их лапки становятся, по рассказам, из года в год сильнее, могучее и длиннее… Вот несколько типов (далее следует выразительное описание трех типов местных попов: пьяницы, склочника и кулака. — И. М.)» .

Социальная роль религии оценивается Вернадским более чем сдержанно, а в ряде случаев и резко отрицательно. Он подвергает сомнению проповедуемую церковниками теорию «облагораживающего» влияния религии на народные массы. «Я не смотрю на народ, — пишет Вернадский, — как на зверя с дурными инстинктами, которого сдерживает от дурных поступков религия. Это очень обычное в пользу религии положение никогда не было проверено и исходит из обобщений, которые приняты быть не могут» . В конечном счете религия принижает разум, в своей основе она иррациональна. «Всякая религия рисует нам… затхлый элемент веры и авторитета» . Религия сковывает творческие возможности человека, ученого в том числе. «Христианство исключает свободу искания истины» . Религия догматична, в ней «исключается сомнение, и потому она так мертва по своим продолжительным положительным результатам» . Вернадский возражает против распространения религиозной литературы, так как она «дурно влияет на народ и вообще на людей, развивая мистицизм, развивая какое-то принижение, покорность перед своим положением «волей божьею»» .

Критическое отношение Вернадского к религии приводит к тому, что с течением времени у него все более проявляется пренебрежительное отношение к ее формальной стороне. Вернадский, не будучи никогда сознательным сторонником какого-либо определенного религиозного направления, в своих воззрениях на религию эволюционирует в сторону все более решительного отрицания значимости в человеческой жизни и в жизни общества различных религиозных культов.

4

Однако в этот ранний период жизни Вернадского (1880‑1890‑е годы) попытки отрицания им религии довольно слабы: они не вытекают еще из внутренних закономерностей эволюции Вернадского как мыслителя, не становятся еще его внутренней потребностью. Отрицание им религии в этот период, можно сказать, является по преимуществу метафизическим. Это пока лишь внешнее отрицание, а не внутреннее. Не случайно, что в этот период Вернадский сам себе ставит «неуд» за те попытки отрицания религии, которые им предпринимаются.

Действие приведенных выше причин религиозности Вернадского было еще очень сильным. В одном из своих писем он признается: «Я не могу быть индифферентен к религии. И в самом отрицании я чувствую себя религиозным» . Поэтому критическое отношение Вернадского к религии являлось в этот период еще весьма непоследовательным и противоречивым. Так, выступая против распространения в народе религиозной литературы, он отмечает, что в некоторых случаях религия служит своего рода «утешительницей» в нелегкой жизни трудовых людей. «Бесспорно, — писал Вернадский, — что религия иногда служит утешением в народных бедах. Жизнь большинства крайне плоха и всякая иллюзия, хотя бы несколько ее скрашивающая, должна быть ему дана. Мы не видим возможности быстрого, коренного улучшения этой жизни, и если это будет через 2‑3 поколения, то из‑за более или менее вероятной возможности улучшения через 20‑100 лет нельзя оставлять страдать миллиарды людей. Смешно это, даже раз считаешь, что нет никакой загробной жизни» .

Но в то же самое время происходит становление естественнонаучных взглядов Вернадского. И потому в мировоззрении ученого идет все более интенсивный процесс обострения и роста противоречий между естественнонаучным материализмом, с одной стороны, и религиозно-идеалистическими элементами этого мировоззрения — с другой. Очевидно, что в пределах мировоззрения Вернадского эти противоречивые тенденции в силу своей принципиальной непримиримости разрешены быть не могли.

Но существовали ли эти ненаучные (религиозные) тенденции в рамках мировоззрения Вернадского вообще? Вопрос непростой, так как для его окончательного решения имеющихся данных недостаточно. Думается все же, что в какой‑то сравнительно короткий промежуток времени, когда Вернадский только еще «находил себя», а его взгляды еще прочно не устоялись, не приобрели в полной мере необходимого научного фундамента, находясь как бы в состоянии неустойчивого подвижного равновесия (скорее всего это был период середины 1880‑х — начала 1890‑х годов), в его мировоззрение входили еще эти религиозно-идеалистические, ненаучные элементы. Об этом свидетельствует, например, упоминаемый в «Дневнике» спор Вернадского с Л. Н. Толстым по поводу бессмертия души, относящийся к 1893 г. . «В молодости, — писал Вернадский, — я допускал бессмертие души, но не видел места единому Богу» .

Ввиду невозможности рационального разрешения этих противоречий Вернадский ищет выхода из создавшихся затруднений, пытаясь отнести религию к сфере этических проблем, т. е. перенести ее из мировоззрения в ту область, которую он сам рассматривал как пограничную между разумом и чувствами сферу человеческого поведения, хотя первоначально он категорически отвергает целесообразность какой-либо связи между этикой и религией . «Так называемое религиозное чувство, — писал Вернадский, — и есть сумма нравственных стремлений, которые могут облекаться в те или иные формы» . Вторая причина обращения религиозности Вернадского к этике заключалась в том, что он не находил в идеологии господствующих классов дореволюционной России ответа на постоянно волновавшие его моральные запросы. В итоге Вернадский по существу становится на точку зрения, согласно которой, говоря словами Планка, «наука нужна человеку для познания, а религия — для поведения» (цит. по ).

В конечном счете противоречие между материалистическими основами и религиозными элементами своего мировоззрения Вернадский разрешает благодаря тому, что религия полностью изгоняется из его мировоззрения и доступ для нее туда оказывается навсегда закрытым. И здесь мы подходим к ответу на вопрос о том, что же в действительности представляла собой эта столь загадочная религиозность Вернадского.

5

На наш взгляд, главная особенность религиозности Вернадского заключается в том, что она находилась не в сфере его идеологии, различного рода концепций, понятий, идей и т. д., а, так сказать, этажом ниже — в области его психики, различных, часто весьма туманных переживаний и настроений, смутных образов, эмоций и т. п. По некоторым интимным записям в «Дневнике», в письмах можно явственно проследить связь религиозности Вернадского с различными эмоциональными состояниями (возникавшими иногда и при чтении религиозной литературы, например Библии).

Эту особенность своей религиозности отмечал и сам Вернадский. «Я чувствую, — писал он, — что вне рационализирования я глубоко религиозный человек (курсив наш. — И. М.)» . Вернадский отвергает обычные религиозные представления не только по причине их явно антинаучного характера, но также и потому, что они в их обычном, массовом проявлении не могут выразить всей глубины его собственных эмоциональных переживаний. «Всякое выражение божества кажется мне бледным искажением… так как оно отдаленно не выражает того, что я в глубине себя чувствую» .

Осознавая свою религиозность в обобщенном виде, Вернадский, в частности, писал: «Чувство религиозное и религиозное переживание, когда оно достигнет известной высоты, несовместимо ни с каким выражением образного и рационалистического характера, которое заключает в своей основе представления или понятия, зависящие от преходящих представлений времени и места. С этой точки зрения должны быть оставлены в стороне все построения теологов, философские, религиозные концепции или создания догмы и культа любой конкретной религии. Они все могут иметь значение только иллюстрации или далекого подхода к действительному святая святых всякой религии, не выразимого в своей основе ни в словах, ни в образах, может быть глубже всего сказывающихся — во внешнем выражении — в музыке, и то только отраженно… Откровение — всякой религии — есть неизбежное ограничение, иногда чрезвычайное сужение того, что может и должно давать религиозное переживание человеческой личности» .

Сущность религиозности Вернадского как некоторой эмоционально-психической настроенности можно раскрыть более конкретно: это переживание единства человека с природой, Космосом вообще, единства с живой природой в особенности, чувство космичности жизни и разума, гармонии мира и т. п., то, что А. Эйнштейн однажды назвал «космическим религиозным чувством», свойственным, по его мнению, многим «серьезным ученым» . Этим чувством и был наделен Вернадский — ученый, несомненно, в высшей степени «серьезный».

6

Возникает вопрос: можем ли мы эту эмоциональную настроенность Вернадского, свойственное ему «космическое религиозное чувство» ставить на одну доску с обыденной религиозной психологией верующих, с обыденным, массовым религиозным чувством? На наш взгляд, такое отождествление было бы глубоко ошибочно. Нельзя не видеть по крайней мере некоторых особенностей эмоционально-религиозных переживаний Вернадского, существенно отличающих их от обычного религиозного чувства.

1. Религиозные эмоции верующих в массе своей носят, как правило, конкретно-чувственный характер. Они отличаются своей образностью, наглядной представимостью и связаны с совершенно конкретными ощущениями — зрительными, слуховыми и др. Напротив, эмоционально-религиозная настроенность Вернадского носит абстрактно-чувственный характер настолько обобщенного эмоционального переживания, что из него испаряются буквально все конкретные атрибуты специфически религиозного чувства.

2. Религиозные чувства верующих направлены на объекты, реально не существующие (бог, ангелы, святые и т. п.). Напротив, эмоционально-религиозные переживания Вернадского имели своим содержанием вполне реальные объекты — Космос, жизнь, человека, разум, науку и научное творчество.

3. Религиозные чувства верующих людей сопровождают собой так называемое молитвенное, по существу иррациональное состояние личности. У Вернадского они сопровождали, напротив, вполне рациональное состояние его духа, выражали прежде всего переживание ученым своей научной мысли, процесса своего научного поиска, философских размышлений.

С религиозным в обычном понимании человеком Вернадского объединяют лишь чисто формальные моменты: как и этот религиозный человек, Вернадский переживает. Однако его переживания были столь глубоки и своеобразны, что они уже не могли спокойно уживаться «под одной крышей» вместе с узким религиозным содержанием в его прямом и непосредственном смысле.

Религиозность Вернадского — это лишь не поддающаяся адекватному словесному выражению («Мысль изреченная есть ложь», — любил повторять ученый слова Ф. И. Тютчева) и в этом смысле интуитивно-подсознательная форма выражения той постоянной внутренней настроенности, самоуглубленности, которые были столь характерны для всего его духовного облика. Ее действительный смысл не может быть понят вне этого, общего психологического фона внутреннего «я» Вернадского.

Яркую картину рисует в этом отношении запись в «Дневнике» 22 июня 1923 г., вскоре после того, как Вернадский перешагнул 60‑летний рубеж своей жизни :

«Вся жизнь и все наиболее большие и глубокие переживания — мгновенны и далеко не достигают хотения.

В любви, в мыслях, в успехах, в достижениях, в глубочайших переживаниях и подъемах личности — всегда, когда начинает подходить разум — чувствуешь мгновенность и недостаточность пережитого по сравнению с внутренней сущностью! То же — величайшее музыкальное произведение, художественное творение, картина природы. Это все только отдаленное эхо того, чего хочешь. И чувствуешь и в нем то же самое всегда неполное и мгновенное отражение чего‑то того, к чему стремишься.

И вот, написавши эти строки, — видишь, что выразить мысль не удалось. И нет сейчас воли и умения выразить яснее.

Но можно ли выразить это образами и словами?

Страха смерти — у меня нет и никогда не было. Чувство мгновенности жизни — чувство вечности и чувство ничтожности понимания окружающего! И себя самого!

Смерть приходит всегда и окружающее полно ею. Это — неизбежное, как сама жизнь. И также бесконечное?

Я считаю себя глубоко религиозным человеком. Могу очень глубоко понимать значение, силу религиозных исканий, религиозных догматов. Великая ценность религии для меня ясна не только в том утешении в тяжестях жизни, в каком она часто оценивается. Я чувствую ее как глубочайшее проявление человеческой личности. Ни искусство, ни наука, ни философия ее не заменят, и эти человеческие переживания не касаются тех сторон, которые составляют ее удел.

А между тем для меня не нужна церковь и не нужна молитва. Мне не нужны слова и образы, которые отвечают моему религиозному чувству.

Бог — понятие и образ, слишком полный несовершенства человеческого».

7

Сказанное выше означает, что «религиозность» (здесь у нас уже есть все основания поставить это слово в кавычки) Вернадского должна пониматься с большими оговорками. «Религиозность» Вернадского носила лишь условно-символический характер, она была связана с воспоминаниями прошлого и старыми традициями, от влияния которых не бывает свободен ни один человек. Живучесть же и стойкость именно религиозных традиций общеизвестны. Стать в позу «всезнающего» критика и «громить» религиозные слабости ученого — дело самое простое, так как здесь все кажется «ясным». Но это — ясность чистой доски, на которой ничего не написано. Гораздо труднее понять и оценить интеллектуальную силу ученого, который вопреки сильнейшим и чрезвычайно стойким религиозным традициям сумел по существу освободиться от религиозной, как он сам говорил, «мишуры» и встать на иной, противоположный религиозному путь научных исканий.

Вопрос о «религиозности» Вернадского, для того чтобы получить удовлетворительное разрешение, должен быть преобразован в качественно иной, более широкий и более фундаментальный вопрос о психологическом, эмоциональном базисе его мировоззрения. Здесь следует подчеркнуть, что, бесспорно, этот эмоциональный базис был более обширен и глубок, нежели его «религиозная» оболочка. Он мог облекаться в эту оболочку, но мог от нее и не зависеть (что случалось, в конечном счете, гораздо чаще). В конце концов, он прорывал ее узкие рамки и выходил за ее пределы. Эмоциональные переживания ученого лишь по временам облекались во внешне «религиозные» феномены. Это была старая теологическая форма выражения нового психологического содержания, «традиционная» форма проявления внутренних, тесно связанных с процессом научного творчества, отношением к миру и к жизни в целом, эмоционально-личностных и одновременно эмоционально-космических переживаний, — форма, к которой Вернадский обращался, но и без которой он также превосходно обходился.

В мировоззрении Вернадского нет места богу-творцу, он его решительно отвергает, так же как он отвергает потусторонние силы вообще и разного рода, по его выражению, «нечисть». По отношению к себе у Вернадского мы не встречаем даже словосочетания «религиозная вера». Он говорит о себе не как о человеке «верующем», а как о человеке «религиозном». Вернадский делал неоднократные попытки как‑то выразить словесно свои «религиозно окрашенные» эмоциональные переживания. Он называл себя пантеистом, гилозоистом и даже язычником. Но ни одно из этих понятий не могло его полностью удовлетворить, так как не выражало адекватно сущности его эмоционального отношения к себе и миру.

Поэтому нет никаких оснований для того, чтобы характеризовать мировоззрение Вернадского как якобы «религиозно-мистическое» . Еще меньше имеется причин изображать Вернадского в роли некоего «активного» религиозного деятеля, чуть ли не «борца» за какую‑то «новую» религию. Характеристики Вернадского как «фанатичного религиозника» , как «богостроителя, проповедника «очищенной» и «облагороженной» религии» с действительностью не имеют ничего общего. Рассуждать подобным образом — значит часть (и к тому же не самую важную) смешивать с целым, видимость принимать за сущность.

Религиозность В. И. Вернадского отдаленно напоминает отношение к религии Аристотеля, который, как отмечают современные исследователи, хотя и был религиозен, в то же время ни в какой особой религии не нуждался . По духу гораздо ближе к Вернадскому И. В. Гёте, который, как писал Энгельс, «неохотно имел дело с «богом»; от этого слова ему становилось не по себе; только человеческое было его стихией» .

Литература

1. Энгельс Ф. Положение Англии. 1844/Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 1. М.1955.

2. Энгельс Ф. Диалектика природы. 1873‑1883 // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. М.1961.

3. Вернадский В. И. Этика. 1882 // Архив АН СССР. Ф.518. Оп. 1. Д. 161.

4. Вернадский В. И. Дневник. 1884‑1885 // Там же. Оп. 2. Д. 212.

5. Вернадский В. И. Письмо к Н. Е. Вернадской 29 мая 1886 г. // Там же. Оп. 7. Д. 33.

6. Вернадский В. И. Письмо к Н. Е. Вернадской 21 июня 1886 г. // Там же.

7. Вернадский В. И. Письмо к Н. Е. Вернадской 4 июня 1887 г. // Там же. Д. 34.

8. Вернадский В. И. Письмо к Н. Е. Вернадской 3 августа 1888 г. // Там же. Д. 35.

9. Вернадский В. И. Дневник. 1890‑1894 // Там же. Оп. 2. Д. 5.

10. Вернадский В. И. Письмо к Н. Е. Вернадской 11 мая 1891 г. // Там же. Оп. 7. Д. 38.

11. Вернадский В. И. Дневник. 1894‑1896 // Там же. Оп. 2. Д. 7.

12. Вернадский В. И. Мысли. 1901‑1911 // Там же. Оп. 1. Д. 161.

13. Вернадский В. И. Мысли. 1920‑1931 // Там же. Оп. 1. Д. 162.

14. Вернадский В. И. Дневник. 1922‑1924 // Там же. Оп. 2. Д. 12.

15. Вернадский В. И. Дневник. 1925 // Там же. Д. 13.

16. Вернадский В. И. Дневник. 1926‑1938 // Там же. Д. 14.

17. Вернадский В. И. Дневник. 1941‑1943 // Там же. Д. 21.

18. Вернадский В. И. Письмо к Е. Г. Ольденбург 26 мая 1943 г. // Там же. Д. 57.

19. Вернадский В. И. Дневник. 1943‑1944 // Там же. Д. 22.

21. Клор О. Естествознание и религия // Вопр. философии. 1960. N 5.

22. Лосев А. Ф., Тахо-Годи А. А. Аристотель. М., 1982.

23. Менде Г. Макс Планк и религия // Макс Планк и философия. М. 1963.

24. Новогрудский Д. Геохимия и витализм // Под знаменем марксизма. 1931. N 7‑8.

25. Эйнштейн А. Религия и наука. 1930 // А. Эйнштейн. Собрание научных трудов. Т. IV. М. 1967.

V. I. VERNADSKY AND RELIGION
I. I. MOCHALOV

Есть писатели с мировым именем которые были верующими людьми. Приведем список тех, о ком это подлинно известно.
Гаврила Романович Державин (1743-1816). Великий русский поэт, представитель классицизма. Широкую известность русской литературе принес именно Державин своим лучшим произведением-одой «Бог», которая в короткий срок облетела полмира и была переведена на множество языков.
Русский путешественник Головкин первый из русских попал в императорский дворец в Японии и, к своему изумлению, увидел на стене золотыми буквами высеченную оду «Бог» на японском языке.
О Ты, пространством бесконечный,
Живый в движеньи вещества,
Теченьем времени предвечный,
Без лиц, в Трех Лицах Божества!..
Михаил Васильевич Ломоносов, русский учёный-энциклопедист, поэт, переводчик, основатель МГУ… «Творчество Ломоносова было исключительно разносторонним. В его работах получили освещение почти все отрасли современного ему естествознания, горного дела и металлургии, математики, истории, филологии, языкознания, искусства, литературы». Автор од «Утреннее размышление о Божием величестве» (1743) и «Вечернее размышление о Божием величестве» (1743), стихотворных переложений псалмов и примыкающей к ним «Оды», выбранной из «Иова» (1751). «Ему казалось возможным и необходимым достижение гармонии между верой и разумом, наукой и религией: «Неверно рассуждает математик, если захочет циркулем измерить Божью волю, но не прав и богослов, если он думает, что на Псалтире можно научиться астрономии или химии»… Один из основоположников новой светской российской культуры, Ломоносов был убежден, что научное и культурное творчество требуют высокого нравственного и даже религиозного вдохновения».
Александр Сергеевич Пушкин.
«Есть Книга, в которой каждое слово истолковано, объяснено, проповедано во всех концах земли, применено ко всевозможным обстоятельствам жизни и происшествиям мира; из которой нельзя повторить ни единого выражения, которого не знали бы наизусть, которое не было бы уже пословицей народов.
Книга сия называется Евангелием — и такова её вечно новая прелесть, что если мы, пресыщенные миром или удручённые унынием, случайно откроем её, то уже не в силах противиться её сладостному влечению».
«Я думаю, что мы никогда не дадим народу ничего лучше Писания… Его вкус становится понятным, когда начинаешь читать Писание, потому что в нем находишь всю человеческую жизнь. Религия создала искусство и литературу; все, что было великого в самой глубокой древности, все находится в зависимости от этого религиозного чувства, присущего человеку так же, как и идея красоты вместе с идеей добра… Поэзия Библии особенно доступна для чистого воображения. Мои дети будут читать вместе со мною Библию в подлиннике… Библия — всемирна».
Николай Васильевич Гоголь
«Владеем сокровищем, которому цены нет, и не только не заботимся о том, чтобы это почувствовать, но не знаем даже, где положили его. У хозяина спрашивают показать лучшую вещь в его доме, и сам хозяин не знает, где лежит она. Эта Церковь, которая, как целомудренная дева, сохранилась одна только от времен апостольских, в непорочной первоначальной чистоте своей, эта Церковь, которая вся с своими глубокими догматами и малейшими обрядами наружными как бы снесена прямо с Неба для русского народа, которая одна в силах разрешить все узлы недоумения и вопросы наши, которая может произвести неслыханное чудо в виду всей Европы, заставив у нас всякое сословье, званье и должность войти в их законные границы и пределы и, не изменив ничего в государстве, дать силу России изумить весь мир согласной стройностью того же самого организма, которым она доселе пугала, — и эта Церковь наша незнаема! И эту Церковь, созданную для жизни, мы до сих пор не ввели в нашу жизнь!»
«Не будьте мёртвыми душами, но живыми. Есть только одна дверь к жизни, и эта дверь — Иисус Христос».
Федор Достоевский
«…Мерзавцы дразнили меня необразованною и ретроградною верою в Бога. Этим олухам и не снилось такой силы отрицание Бога, какое положено в Инквизиторе и в предшествовавшей главе, которому ответом служит весь роман. Не как дурак же, фанатик, я верую в Бога. И эти хотели меня учить и смеялись над моим неразвитием. Да их глупой природе и не снилось такой силы отрицание, которое перешел я. Им ли меня учить.»
«Христианство есть единственное убежище Русской земли от всех ее зол».
Лев Николаевич Толстой
«На протяжении тридцати пяти лет моей жизни я был в полном смысле слова нигилистом, не то, чтобы специалистом-революционером, но не верящим ни во что. Но пять лет тому назад ко мне пришла вера. Теперь я верю в доктрину об Иисусе Христе, и вся моя жизнь неожиданно совершенно изменилась… Жизнь и смерть перестали быть для меня злом, вместо безнадёжности и отчаяния, я теперь ощущаю радость и счастье, которых не сможет отнять у меня даже смерть».
Федор Иванович Тютчев
Когда пробьет последний час природы,
Состав частей разрушится земных:
Все зримое опять покроют воды,
И Божий Лик изобразится в них!
Владимир Соловьев
«Во всяком сомнительном случае, если только осталась возможность опомниться и подумать, вспомните о Христе, представьте Его себе живым, каков Он и есть, и возложите на Него всё бремя ваших сомнений».
Тарас Шевченко
«Сейчас моё единственное утешение — это Евангелие. Я читаю его ежедневно, ежечасно».
Анна Ахматова
Распятие
Хор ангелов великий час восславил,
И небеса расплавились в огне.
Отцу сказал: «Почто Меня оставил!»
А Матери: «О, не рыдай Мене…»
Магдалина билась и рыдала,
Ученик любимый каменел,
А туда, где молча Мать стояла,
Так никто взглянуть и не посмел.
Виссарион Григорьевич Белинский
«Есть Книга, в которой сказано всё, всё решено, после которой ни в чём нет сомнения, Книга бессмертная, святая, Книга вечной истины, вечной жизни — Евангелие. Весь прогресс человечества, все успехи в науках, философия, заключаются только в большом проникновении в таинственную глубину этой Божественной Книги. Основание Евангелия — откровение истины посредством любви и благодати».
Александр Иванович Герцен
«Евангелие я читал много и с любовью, по-славянски и в лютеровском переводе. Я читал без всякого руководства, не все понимал, но чувствовал искреннее и глубокое уважение к читаемому. В первой молодости моей я часто увлекался вольтерианизмом, любил иронию и насмешку, но не помню, чтоб когда-нибудь я взял в руки Евангелие с холодным чувством; во все возрасты, при разных событиях я возвращался к чтению Евангелия и всякий раз его содержание низводило мир и кротость на душу».
Уильям Шекспир, великий драматург.
«Я вручил мою душу в руки Бога, моего Создателя, и абсолютно непоколебимо верю в Иисуса Христа, моего Спасителя».
Франсуа Мориак (1885–1970), французский писатель, лауреат Нобелевской премии, говорил о вере так: «Наши сердца будут полны невидимых идолов до тех пор, пока мы не распнемся со Христом на кресте».
Блез Паскаль, французский математик, писатель, ученый.
«Евангелие даёт человеку утешение, в каком бы положении и в каких бы условиях он не находился. Христос притягивает к Себе всё человечество… Без учения Христа у человека будут пороки и бедствия, заблуждения, мрак, отчаяния, смерть. Исполняя учение Христа, люди могут освобождаться от этого. Во Христе — вся наша добродетель и блаженство. Без учения Христа люди заели бы друг друга, мир сделался бы адом и развратился бы».
«Только Бог может заполнить вакуум в сердце каждого человека. Ничто из сотворённого человеком этот вакуум заполнить не может. Только Бог, Которого мы познаём через Иисуса Христа, заполняет эту пустоту»
«Познание Бога без познания своей греховности приводит к гордости. Познание своей греховности без познания Бога приводит к отчаянию. Познание же Иисуса Христа приводит на верный путь, так как в Нём находим мы Бога и свою греховность».
«Есть только три разряда людей. Одни обрели Бога и служат Ему, люди это разумны и счастливы. Другие не нашли и не ищут Его, эти безумны и несчастливы. Третьи не обрели, но ищут Его, эти люди разумны, но еще несчастливы».
«Земную науку надо понять, чтобы ее полюбить, а Божественную надо полюбить, чтобы понять ее».
Ханс Кристиан Андерсен (1805–1898), датский писатель-сказочник, считал, что «душа, которую Бог сотворил по Своему образу, бессмертна и не может погибнуть. Наша жизнь на земле есть семя вечности. Тело умрет, но душа умереть не может».
Василий Шукшин, по свидетельству его жены, Лидии Федосеевой-Шукшиной, хотя и был коммунистом, атеистом не был. Супруги тайно крестили двух своих дочерей. Большая заслуга в том, что Шукшин был верующим, принадлежит его маме — Марии Сергеевне, которая всю жизнь молилась о своем сыне.
Гарриет Бичер-Стоу (1811-1896).Знаменитая американская писательница, получившая мировую известность благодаря роману «Хижина дяди Тома». Рожденная в семье священника и богослова и выйдя замуж за священника, Гарриет была христианкой не только в силу этого, а имея искреннюю веру в Иисуса Христа, через весь роман проходит идея о том, что примирить людей (рабов и рабовладельцев) может только вера.
«Но в давние, давние времена был Том, Чьи муки превратили орудия пытки, унижения и позор в символы доблести, чести и бессмертия. И там, где витает Дух Его, ни побои, ни пролитая кровь, ни поношения не смогут лишить последнюю борьбу христианина ее славы. Так разве в одиночестве провел Том эту долгую ночь в жалкой лачуге, мужественно принимая удары бича? Нет! Возле него, видимый ему одному, стоял Господь «Сын Бога живого». «Как странно, что жизнь человека, умершего тысячу восемьсот лет назад, всё еще оказывает такое действие на людей».
Жорж Бернанос (1888-1948). Французский писатель и публицист, который даже в плеяде тех ярких личностей французской литературы XX века выделяется каким-то особым своеобразием, оригинальностью мышления и неповторимой человеческой судьбой.
«Я твердо верю, что как в личной, так и в общественной жизни человек, достойный этого имени, прежде всего должен честно, по-мужски принимать те особые условия, которые ему приписывают его среда и его эпоха. Простой катехизис, к которому следует всегда прибегать, когда хочешь вернуться к здравому смыслу и избавиться от доктринеров того или иного направления, болванов от морали и болванов от статистики, подсказывает нам, что христианин, независимо от того, где он находится по воле Бога, должен думать о своем спасении, спасать себя. Увы, всегда найдутся такие христиане, которые вкладывают в это выражение смысл: «спасайся, кто может!», «Рванем отсюда, что есть духу!». Но христианин не спасается один, лишь спасая других, он спасет себя.
Иоганн Гете, немецкий мыслитель, поэт.
«Пусть мир прогрессирует и развивается, сколько ему угодно, пусть все отрасли человеческого исследования и знания раскрываются до высшей степени, ничто не может заменить Библию, она — основа всякого образования и всякого развития!»
«Человеческий ум может разрастись сколь угодно, но выше величия и нравственной культуры христианства, как они отражены в Евангелиях, он не пойдёт… Я считаю все четыре Евангелия, безусловно, истинными, ибо в них проявляется отблеск величия личности Христа и в такой форме, в какой только Божество могло явит Себя на земле… Если меня спрашивают, согласна ли моя натура оказать Ему благоговейное поклонение, я отвечаю: безусловно. Я поклоняюсь Ему, как откровению высшего принципа нравственности».
Генрих Гейне (1797-1856). Великий немецкий поэт. В Х1Х веке он был самым выдающимся и блиставшим остроумием, самым смелым неверующим умом. Но незадолго до смерти поэт через чтение Библии пришел к Господу в смиренном покаянии.
«Тем, что во мне снова проснулось религиозное чувство, я обязан этой священной книге, и она была для меня столько же источником спасения, сколько предметом благоговейного удивления. Странно! Целую жизнь я мотался по всем танцклассам философии, отдавался всем оргиям ума, вступал в любовную связь со всевозможными системами, не находя удовлетворения, – и вот теперь очутился вдруг на той же точке зрения, на которой стоит дядя Том (раб, герой романа Г.Б.Стоу «Хижина дяди Тома», кстати автор – христианка), на точке зрения Библии, и преклоняю колена рядом с этим черным богомольцем в таком же набожном благоговении».
Джордж Байрон, английский поэт.
«Если Человек может быть Богом и, если Бог может быть Человеком, то Иисус Христос был и Тем и Другим».
Чарльз Диккенс, английский писатель и мыслитель.
«Я предал душу свою на милость Божию во Христе Спасителе».
Иммануил Кант, философ.
«Существование Библии является наибольшим, наивысшим благословением, какое только человечество когда-либо испытало».
«Все книги, которые я читал, не дали мне того утешения, которое мне дало Слово Божее: «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною». (Пс.22:4)

Михаил Васильевич Ломоносов (1711-1765) – творец удивительно богатой в духовном плане российской безрелигиозной, светской, культуры. Он не стеснен рамками религиозного мировоззрения, правилами церковного красноречия; свободно льется его речь, творчество вольнодумно. В.В.Зеньковский заметил, что «для Ломоносова свобода мысли и исследования настолько уже «естественна», что он даже не защищает этой свободы, а просто ее осуществляет», добавив при этом, что Ломоносов был «религиозным по натуре». Может быть, это и в самом деле так? Мыслитель воспитывался в религиозном духе, знал церковную службу, разбирался в богословии, сочинял стихотворные переложения псалмов (до 1751 г.). В «Предисловии о пользе книг церковных в российском языке»(1758) писал, что в книгах церковных — «богатство к сильному изображению идей важных и высоких», советовал «читать с прилежанием все церковные книги»; а в «Кратком руководстве к красноречию» — о том, что «…нет никакого сомнения, что видимый сей мир устроен от существа разумного», и предлагает поклоняться «с благоговением» этому существу и благодарить его. Бог в его сочинениях — Творец, Созидатель, великий механик, мудрый, благой… «христианская вера стоит непреложно». Не раз в негативном плане употреблял слово «безбожный». С другой стороны, следует иметь в виду, что религиозный язык в эту эпоху продолжал оставаться знаковой системой Европы и России. Однако употребление этого языка приобретало нередко свободный характер. Для Ломоносова термин «Бог» был не только обозначением некоей зиждительной силы, но использовался, например, для возвеличивания человека: в «Слове похвальном Петру I»: Петр уподобляется Тому, кто управляет небом, землею, морем, горами. Этот термин используется и как метафора (так, дочь Петра Елизавета именуется «богиней, коей власть владычеств всех превыше»), и как риторический прием, привычное украшение речи. Слово «безбожный» в те времена нередко употреблялось как синоним «безнравственного», и Ломоносов, перелагая псалмы, просит Бога защитить его от лживых и коварных безбожников, — в религиозной форме отражалась действительная жизнь Ломоносова, остро полемизирующего с противниками. Вряд ли прав Зеньковский, говоря о том, что Ломоносов уже и не защищает свою свободу мысли. Известно, что во времена господства монотеистических религий вольнодумцы нередко защищали себя и свободу мысли, демонстрируя свою правоверность. Не исключено, что славословия в адрес Бога могли иметь и такой смысл. Мы же можем увидеть в изображенном Ломоносовым Боге идеализированный портрет самого нашего мыслителя: он строитель, великий механик, созидатель красоты, мудрый, благий, но не кроткий, — он наказывает своих врагов. Любопытно, что в письменном творчестве Ломоносова исследователи нашли только одно место, где упоминается посланный Богом на «малый шар» Сын Божий, то есть, Христос («Письмо о пользе стекла») . И ни в одном месте сочинений мыслителя нет упоминаний о Троице, боговоплощении, искуплении, личном бессмертии, о душе, о загробном мире, о сотворении мира из ничего, — то есть о важнейших христианских идеях; нет молитв, каких-либо признаков мистических состояний, он безусловный рационалист, что не исключает его эмоционального отношения к судьбам родной страны. Собственно, христианский теизм не был органическим элементом его внутренней жизни; его мировоззрение большинство исследователей характеризует как деизм (по А.Д.Сухову, «материалистически ориентированный деизм», с чем можно согласиться ). О материалистической аправленности его деизма говорят сформулированный им закон сохранения вещества и движения, описание эволюции неживой и живой природы, отстаивание гелиоцентризма, учения о множественности миров. Ко всем вопросам – естественнонаучным, историческим, эстетическим, этическим, социальным, а также к религиоведческим — Ломоносов подходил с внерелигиозных рационалистических позиций.

Известно, что о мировоззрении того или иного человека можно судить и по тем источникам, которые питают его творчество. На какую же культурную традицию опирался Ломоносов? Он воспринял и развивал вольнодумные, светские традиции российской и западной культур. Крайне редко ссылался на отдельных богословов – отцов церкви (Василий Великий, Иоанн Златоуст, Иоанн Дамаскин и другие), используя их имена и авторитет для обоснования научных идей. Позитивная оценка творчества отдельных отцов церкви давала также возможность выразить отношение к представителям современного ему православного духовенства: Василий Великий, Иоанн Златоуст, — говорил Ломоносов, — учились гораздо больше, чем нынешние попы, которые незнание скрывают за словом «Бог», но мозг их пуст, потому слово Божие во рту его «бессильно, бесполезно».

Своеобразно интерпретируя творения Отцов церкви, Ломоносов защищал науку: они, Отцы церкви, предстают как защитники науки и великие философы. Василий Великий показал, как согласовать со Священным Писанием «натуральные правды», — речь идет об отказе от буквального толкования Библии: «изъяснение священных книг не только позволено, да еще нужно» («Явление Венеры на Солнце, наблюденное в Санктпетербургской императорской Академии наук майя 26 дня 1761 года»). Библия для Ломоносова символизировала старое мировоззрение – это «умолкнувшая книга своего времени», требующая нового истолкования; она не дает знания. (Заметим, что здесь Ломоносов указывает на исторический характер Библии и ее восприятия – «книга своего времени»). Знание дает природа: ученые, говорит Ломоносов, — «видимый мир сей» сделали первым общим «неложным и неумолчным проповедником — живой книгой». Сопоставление «умолкнувшей» и «живой» «книг», и выбор в пользу последней, по-видимому, не случайны. Главные авторитеты для него – философские и научные. Он воспринял идеи античных философов, поэтов, историков; гуманистов Возрождения; деятелей науки и философии Нового времени (ссылки на Декарта, Лейбница, Кларка, Локка, Кеплера, Галилея, Ньютона, Коперника, Бойля и др.). На его суждения о религии, безусловно, оказали влияние сочинения Эпикура, Лукреция (он даже перевел фрагмент из поэмы «О природе вещей»), Цицерона, Лукиана. В его подходе к Библии сказывается и отношение к ней Спинозы, считавшего, что Библия не дает знания, но для части общества может стать нравственным ориентиром. В «Первых основаниях металлургии или рудных дел» (1763) он пишет: тот, кто не может вникнуть в «естественные дела Божии, тот довольствуйся чтением Священного Писания и других книг душеполезных, управляй житие свое по их учению». Он сопротивляется церковному авторитаризму и догматизму, подвергая сомнению идею абсолютной истинности Священного Писания. Напрасно, говорит он, многие думают, что всё с начала творцом создано, это вредно для «натурального знания шара земного», этим «умникам легко быть философами, выучась наизусть три слова «Бог так сотворил» — и сие дая в ответ вместо всех причин».

Следует отметить, что в работах последнего периода (в вышеупомянутой, а также в «Явлении Венеры на Солнце») Ломоносов поставил вопрос о соотношении религии и науки, объявив их «двумя сестрами родными», «дщерями одного всевышнего родителя». Признавая их разными сферами духовной деятельности, он наделял науку автономией, ограждал ее от религии. Неслучайно Ломоносов считал нецелесообразным создание богословских отделений в Университете и в Академии наук.Обратим внимание на то, что Ломоносов из двух «сестер» выбрал науку и всю жизнь сохранял именно ей верность. Во многих его сочинениях подчеркивается великое достоинство науки, она удостаивается возвышенных слов. В «Кратком руководстве к красноречию» Ломоносов пишет:

«Наука есть ясное познание истины, просвещение разума, непорочное увеселение в жизни, похвала юности, старости подпора, строительница градов, полков крепость, утеха в несчастии, в счастии украшение, везде верный и безотлучный спутник».

Ломоносова как ученого не могла не интересовать религия. Проблемы религии неизбежно встают перед ним не только в силу его естественного интереса ко всему, что существует в живой и неживой природе, но и в силу объективно существовавшей потребности освобождения познания от религиозных стереотипов, от посягательств церкви на научное творчество. Это посягательство мыслитель испытывал на себе. Для Ломоносова истинная религия – та, которая строится на данных разума. Он пытается найти частицы истины в разных религиях, скорее, в разных системах мышления. Так, проявления истинной религии он усматривает еще в язычестве, — например, у Никиты Сиракузянина, открывшего суточное вращение земли вокруг своей оси, у Филолая, у Аристарха Самосского, тут же противопоставляя им «эллинских жрецов и суеверов», которые «правду на много веков погасили»; иными словами, включая в «истинную религию» элементы науки.

Однако мы найдем у мыслителя и интересные суждения, имеющие отношение к религии как таковой. Ломоносов сопоставил язычество и христианство («Слово о пользе химии». 1751), сравнивая их с необразованным и образованным человеком. «Один думает, что за лесом страшный зверь или дерево – он их за божество почитает; другой почитает создателеву бесконечную премудрость и силу». В «Кратком руководстве к красноречию» Ломоносов пытается, опираясь на предшествующий культурный опыт, осмыслить природу «вымыслов». Его суждения о вымыслах имеют отношение и к мифологии. Вымыслы, по Ломоносову, — это продукты воображения, которые отделяются от мысленных вещей и представляются как нечто чувственное. Он различает «чистые вымыслы – коих на свете не бывало», в частности, кентавры, сирены, химеры, золотой осёл, «лукиановы разговоры»…, — здесь «разные виды в одно соединяются». Или же «вещам придаются свойства от иных»: животным приписывается речь, Персею и Пегасу — крылья, бесплотным или мысленным существам как добродетелям и действиям – плоть и т.д. Вымыслы связаны и с чрезмерным увеличением вещей (Атлас, гиганты) в воображении. Примечательна при этом ссылка на Лукреция, который, по словам Ломоносова, представил таким образом «суеверия древних поганских народов». Тут же Ломоносов переводит фрагмент из поэмы Лукреция: «Жизнь человеческая бесчестно на земли лежала попранная тяжким суеверием, которое, главу свою от небес показуя, ужасным взглядом на смертных взирала» Таким образом, Ломоносов впервые в России с нерелигиозных позиций ставит вопрос о природе мифологических образов; позднее Д.С.Аничков разовьет эти идеи. Ломоносов также представил светскую концепцию развития Киевской Руси и введения христианства в сочинении «Древняя российская история от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава» (1754-1758). Здесь он дает сравнительный анализ политеистических религий разных народов, сопоставляя религии древних славян, греков и римлян, — и в этом уже проявляется понимание закономерного характера религии. Он находит сходство между ними: Перун – Зевс наших предков, Похвист, Вихрь – Эол российский, Леда – Венера, Купала – Церера и Помона; Нептун – Царь морской. Сходство мироощущений славян и античных народов подтверждается сказками: русалки – нимфы, полканы – кентавры. Причины крещения Руси именно в православную веру Ломоносов усматривал в житейских, субъективных, политических факторах, в чем-то повторяя идеи «Повести временных лет». Владимир, пишет он, отверг ислам из-за запретов на вино и свинину, иудаизм — из-за «гнусности» обрезания. Сыграло роль и «великолепие необыкновенное» в храмах греков в сравнении с храмами и богослужением болгар и римлян. Ломоносов описывает отнюдь не идиллический процесс введения христианства на Руси, рисуя картины сопротивления этому процессу и насилие власть имущих над непокорными, не желавшими принять христианство. Ломоносов заметил также, что, став христианином, Владимир ослабил контроль над подданными, «все пути были заняты разбойниками»; кротость христианина Владимира принесла вред: «ослаба принесла разорение невинным». Реалистическое осмысление Ломоносовым религии, в том числе истории христианства в России, открывало перспективы научного изучения религиоведческих проблем.

Задумываясь о судьбах России, Ломоносов остро воспринимал всякие неустройства в обществе, в том числе и неблагоприятную роль некоторых церковных обрядов и обычаев в «сохранении и размножении российского народа». Отношение великого русского патриота к ним отразилось в знаменитой записке И.И.Шувалову «О сохранении и размножении российского народа» (1761), где он констатирует реальное положение дел в повседневной жизни российского народа и приходит к выводу о том, что обычаи, сложившиеся в церкви, являются причиной убывания российского народа и в физическом, и нравственном планах, — монастырские порядки («блудник, еще и мужеложец, будет литургию служить»; «сколько беззаконнорожденных, детского душегубства»); корысть «попов-палачей», которые крестят младенцев зимой в холодной воде, чтобы потом еще раз нажиться на их похоронах; последствия религиозных праздников и обрядов, губящие множество людей, безнравственное поведение попов, распространение суеверий, безграмотность аптекарей, не желающих учиться у немцев. Замечу, что «моровые язвы, пожары» Ломоносов не считал божьим наказанием за грехи,- они вызваны «натуральными и случайными обстоятельствами, против которых нужно изыскивать «разные способы». В небольшом сочинении «Об обязанности духовенства» писал о невежестве духовенства, главной обязанностью которого должно быть обучение детей грамоте. Во всех своих суждениях и действиях М.В. Ломоносов руководствовался любовью к России, желанием процветания и благополучия ее народа.

Зульфия Абдулхаковна ТАЖУРИЗИНА – доктор философских наук, профессор кафедры философии религии и религиоведения философского факультета МГУ им. М.В.Ломоносова